"Приключения 1977" - читать интересную книгу автора (Божаткин Михаил, Семар Геннадий, Шахмагонов...)ФЛАГ НА ГАФЕЛЕТрудно сказать почему, но боцман Шопля явно благоволил к комендору Савве Хрену. Вообще-то он принадлежал к породе людей, которые прямо-таки стелются перед теми, кто хоть на йоту стоит выше, и неприступно-величественные с теми, кто ниже их. А вот поди ж ты, отличал — всегда здоровался, и не кивком головы, а за руку. Иногда даже соблаговолил шутить. Как-то Шопля, встретив на палубе Савву и по обыкновению поздоровавшись, спросил: — Ну, как там мой крестник? — Кто? — Да этот… Ну, Бакай же! Ведь ты с ним в одной башне? — Так точно! — Ну, что он? О чем говорит? — Он-то. Молчит все больше, ну и я, как вы знаете, не особенно балакучий. — По своим большевикам, что ли, тоскует? — Не знаю. Вряд ли. Да ведь у него тут дружок, земляк нашелся. — Кто же? Савва чуть было не сказал: «Жора Обжора», но вовремя поправился: — Господин кондуктор Жежора… — А! — понимающе улыбнулся Шопля: он-то знал, что за поручение получил от штабс-капитана старший баталер. Савва слушал Шоплю, разговаривал с ним, но никак не мог подавить чувства гадливости. Боцмана никто никогда не любил на корабле. Офицеры его презирали за чрезмерную угодливость, матросы ненавидели за высокомерие и придирчивость, за желание выслужиться перед начальством. Ко всему этому у Саввы присоединялось и свое: однажды, еще в семнадцатом, он увидел, как Шопля и его дружки, возвратясь из города с патрулирования, делили какие-то драгоценности. Вот после этого и появилось у него чувство отвращения к боцману. И вот у всеми презираемого боцмана появился друг, не отходивший от него ни на шаг и не спускающий с него преданных глаз. Действительно, палач? И решился: — Позвольте вас спросить, господин старший боцман? — Ну, к чему такие церемонии? Говори, что ты хочешь. — А правда, что ваш друг… Ну, тот, что с вами всегда ходит, раньше палачом был? — Говорят. Да и какое это имеет значение? Ведь тех, кого к смерти приговаривали, не он, так другие на тот свет отправили бы. — Он в николаевской тюрьме был? — Там. — И долго? — Лет шесть. До самой революции. «С одиннадцатого или с двенадцатого года, — прикинул в уме Савва. — Значит, смерть отца — его рук дело». — А вообще-то он парень с головой. Ты знаешь, что он мне однажды предложил? — И Шопля понизил голос до шепота: — Пробраться на ту, — кивнул на север, — сторону, собрать хорошую группу, ну и пожить в свое удовольствие. — Это бандитами, что ли, стать? — Зачем такие громкие слова? — возразил Шопля. — Будем экспроприировать излишки у состоятельных людей, и все. К чему я тебе все это говорю? Нравишься ты мне. К разным компаниям не льнешь, болтать напрасно не любишь, а главное — парень ты честный. Я тебя казначеем сделал бы, знаю, с казной не удерешь. Шопля говорил, а Савва слушал и не слушал его, одна мысль сверлила его мозг: ведь вот, рядом с ним, на одном корабле ходит палач, который повесил его отца… Ходит убийца его отца… — Так что, если случай представится, пойдешь с нами? — продолжал Шопля. — Будем вольными гражданами, потрясем немного Советы, а скопим деньги — и за границу. А там с деньгой — сват королю и брат министру. — Что об этом говорить, когда море вокруг. — Да и вообще-то я все это в шутку… Только смотри! — сжал кулаки Шопля. — Понимаю… Пошел Савва к башне, а мысль сверлит, сверлит… Будь его воля, несмотря ни на что, уничтожил бы сейчас палача. Своими руками, и ему казалось, что такое решение и отец — будь он жив — одобрил бы. А дредноут, как видно, прибыл в заданную точку. Стих мощный рокот турбин, прекратилась дрожь корпуса, и след за кормой из пенистого стал прозрачно-зеленым — кончили винты шинковать воду, и она перемешивалась только от движения корабля по инерции. Потом загрохотал якорь-цепь, дредноут остановился, ветром и течением его стало разворачивать. Савва огляделся. Неподалеку, на юго-востоке, белела башня маяка и едва поднималась над морем песчаная Тендровская коса. На севере, в сизой дымке, угадывались берега, а белые домики Очакова виднелись отчетливо. «Наверное, и там наблюдают за нами, ждут, когда мы обстрел начнем», — невольно подумал Савва. — Савва, иди-ка сюда! — окликнул из башни Федор. — Серьезное дело есть!.. Савва только занес ногу, чтобы переступить комингс, как Федор начал громким шепотом: — Ну вот что, Савва, решили мы… — Здесь он! — раздался вдруг грубый голос; в дверном проеме стоял Жежора, за ним Олейников в караульной форме и с наганом у пояса. — Ну что ж, Федор Бакай, просим, так сказать, следовать за нами. — Куда? — К господину Циглеру фон Шафф… — дальше Жежориных знаний не хватало, и он запнулся. — Ага, ясно! Ну что ж, если господину Циглеру фон Шаффгаузену-Шенбергу-Эк-Шауфусу угодно меня видеть, я готов, — бодро ответил Федор, но в голосе его Савва не мог не уловить ноток тревоги. Тревога охватила и Савву. Все на корабле знали, что раз за кем-то приходит кондуктор Олейников, не к добру. С человеком или случится несчастье, или он вообще исчезнет с корабля, а зачастую и с белого света. Зашел в башню Савва, стал по привычке проверять механизмы, а в душе тревога за Федора и ненависть к убийце отца — палачу, телохранителю боцмана Шопли. Как-то случайно он заглянул в визир и увидел на корме две знакомые фигуры — Шопли и палача Полозюка. Савва даже выглянул из башни — не ошибся ли? Нет, они. Решение пришло мгновенно: орудия направлены в ту сторону, одно из них заряжено, и если… Больше не раздумывая, Савва включил рубильник и нажал спуск… …Федор шел, стараясь быть спокойным, но чувствовал, как начинает сильнее биться сердце, дыхание становится прерывистым и острая тревога захлестывает сознание. Особенно настораживало присутствие вооруженного кондуктора Олейникова. Если бы один Жежора — куда ни шло, но Олейников!.. Но делать нечего, шагал по бесконечным коридорам, балагурил, чтобы скрыть свое волнение. Жежора что-то бормотал, а Олейников молчал. За весь путь до каюты не проронил ни слова. — Ну-с, краса и гордость революции, садитесь, — теми же словами, как и в первый раз, встретил Бакая штабс-капитан. Федор тоже, как и тогда, промолчал и остался стоять. — Как служится? — Вам лучше знать, ведь, наверное, по вашему заданию он, — кивнул на Жежору, — меня опекает, даже в гальюн ходит, когда ему не хочется, лишь бы меня из виду не упустить. — Верно, грубо работает. Что ж поделаешь, бывший полицейский. Таких, как он, обвести вокруг пальца — раз плюнуть. Федор молчал. — Помнишь, как здесь, при первой встрече, я не советовал тебе меня обманывать? — Я вам еще тогда сказал, что у меня память хорошая, — напомнил Федор. — А что ты на это скажешь? — подал Циглер листок. «Радиограмма», — бросилась в глаза четкая надпись на бланке. Начал читать текст, сразу же словно мурашки поползли по телу, а в грудь будто кто-то бросил кусочек льда: «По вполне достоверным сведениям в Севастополь прибыл большевистский шпион и проник на один из кораблей тчк. Настоящее его имя Федор зпт фамилию установить не удалось тчк Роста он выше среднего зпт крепкого телосложения зпт волос темно-русый зпт глаза серые зпт носил небольшие усы зпт одет как мастеровой тчк По обнаружению немедленно усиленным конвоем доставить крейсер Корнилов». Ясно, речь шла о нем, Федоре Бакае, и все сведения получены от княжны Лобановой-Ростовской. «Хорошо, хоть фамилию не вспомнила», — мелькнула у него мысль, и, собрав всю свою волю, он протянул радиограмму штабс-капитану. — Право, не знаю, чем вам смогу помочь. Из башни я почти никуда не выхожу, вон и Георгий Григорьевич может это подтвердить, на других кораблях не бываю… — Не бываю, не бываю! — вдруг вскипел Циглер. — Что ты мне дурака валяешь! О тебе эта радиограмма!.. «Тянуть время, тянуть… Ну пусть через час, пусть через два начнется обстрел Очакова, и тогда…» — думал Федор и все так же спокойно отвечал: — Вообще-то похожи… И рост, и волосы, и глаза… Только мне кажется, во флоте половина, если не больше, сероглазых темно-русых людей, а заморышей здесь вообще не бывает… — Смотрите, он мне еще философию разводит. А ну, позвать сюда боцмана! Сейчас узнаем, в каком ты виде сюда прибыл… «Все…» — подумалось Федору. Лобанова-Ростовская хоть и не вспомнила фамилию, но дала такой четкий словесный портрет, что боцман Шопля, видевший его именно в таком виде — с усиками и в одежде мастерового, — сразу же узнает в неизвестном Федоре его, Федора Бакая. Но тут корабль вздрогнул, и в каюту докатился гул выстрела. «Вот он! — мысленно воскликнул Федор. — А как же люки?..» Молниеносно он двинул ногой в живот штабс-капитана, ударил головой Жежору… Но Олейников оказался опытным в таких делах, обхватил со спины рукой за шею, начал давить. Резко откинув голову назад, Федор ударил кондуктора, но тут подскочил Жежора, навалился тучным, пахнущим застарелым потом телом. Федор, уже почти задыхаясь, ухитрился вытащить стилет, хотел воткнуть его Жежоре между ребер, но на руке повис Олейников, и удар пришелся пониже спины. Эх, и взревел Жежора! И в ту же секунду отдышавшийся штабс-капитан ударил рукояткой нагана Федора по голове… …Хотя Савва прекрасно знал, что выстрел даже из одного орудия главного калибра сметает с палубы все, что не принайтовано намертво, однако для верности выглянул из башни. На корме было пусто. Знал он также, что любой человек, оглушенный мощной воздушной волной, даже если остается жив, не скоро придет в себя, а в воде ему прямой путь на дно, — все же направился к борту, но был остановлен требовательным сигналом вызова телефона. Снял трубку: — Слушает матрос первой статьи Хрен! — Какой там еще хрен? — раздалось в трубке. — Матрос первой статьи по фамилии Хрен, — уточнил Савва. — Говорит дежурный по кораблю капитан второго ранга Болдырев. Кто стрелял? — Нечаянный выстрел произведен мной. — Как? — По приказанию командира башни среднее орудие было заряжено. Я этого не знал и при проверке… Неожиданно на другом конце провода раздался звук брошенной трубки, и разговор прервался. А тут с палубы в башню донеслись топот ног, какие-то непонятные крики, револьверные выстрелы. Выскочил Савва и удивился: на мачте развевался красный флаг, на палубе шла форменная потасовка, лежали убитые и раненые. А затем с носа, от боевой рубки показалось несколько десятков мичманов и юнкеров в полном вооружении, следом за ними выскочил Олейников со своими молодцами, набранными из недоучившихся гимназистов, — все они с винтовками в руках с примкнутыми штыками. Матросов, вооруженных лишь ножами и молотками — только у одного Савва заметил револьвер и то, по-видимому, без патронов — постепенно окружили, оттеснили к правому борту около третьей башни, а потом пополз вниз и красный флаг; кто-то скомкал его, выбросил за борт. И тогда Савва понял все: как видно, матросы попытались поднять восстание, захватить корабль. Он понимал, догадывался, что идет подготовка к этому, что именно за этим прибыл сюда Федор Бакай, но не знал, что эта попытка произойдет так быстро и вот так кончится. И тут он увидел Федора. Руки связаны назад, глаз заплыл, на шее багровые пятна, а от виска к скуле протянулась темная полоска уже засохшей крови. Его вели согнувшийся дугой штабс-капитан Циглер и Жежора, который сильно прихрамывал и страдальчески морщился. И Савва, не сознавая, что он делает, машинально пошел навстречу Федору, к матросам, окруженным плотным строем вооруженных офицеров. — А тебя куда несет? — зыкнул на него штабс-капитан. — Тебя не за что… — Сейчас будет за что! — выкрикнул Савва и, вложив все свои невзгоды, огорчения, всю свою злость, жажду мести за отца и деда, с такой силой ударил штабс-капитана Эрнста Карловича Циглера фон Шаффгаузена-Шенберга-Эк-Шауфуса, что тот перелетел через ограждающие леера и плюхнулся в море. Кто-то бросился к борту, кто-то кинул спасательный круг, но черное пятно стремительно уходило в глубину; если бы даже из штабс-капитана такой удар и не вышиб дух, все равно вряд ли он удержался бы на поверхности. Груз золота, серебра, драгоценных камней, которыми были набиты карманы специально сделанного жилета, потянул его в пучину моря. И Савву тоже втолкнули в общую кучу, он очутился рядом с Федором. — Зачем ты это? — тихонько спросил Федор. — Пусть вместе с Шоплей раков кормит. — С Шоплей? — Да, и с Шоплей и с палачом. У Федора появилось такое удивление на лице и в глазах, что Савва поспешил объяснить: — Они на корме… А среднее орудие, помнишь небось, заряжено… Ну и я… Смел их выстрелом… Федор опустил голову. — Эх, Савва, Савва, что же ты наделал… Савва непонимающе взглянул на своего товарища. — С этим, — кивнул он на борт, — трех мерзавцев уничтожил… — А цена, цена-то какая… И, видя все еще ничего не понимающее лицо друга, объяснил: — Ведь мы готовились по первому залпу, когда все будут на боевых постах, задраить люки и двери, захватить корабль — и в Одессу. А ты… И Савва понял, что он натворил своим выстрелом. Ведь это он дал преждевременный сигнал, — Прости, брат, — прошептал он. И еще тише: — Простите, братцы… — Это я виноват, не успел вовремя предупредить, сцапали меня, — вздохнул Федор. …А в эфире уже неслись радиограммы: в Севастополь — о событиях на дредноуте, и ответная Врангеля — немедленно расстрелять всех арестованных. Командир, получив ее, удивленно хмыкнул и только приказал: — Не на палубе, а вон там, на Кинбурнской косе… Пусть красные видят, как с их дружками… |
||||
|