"Наталья Макеева. У манекенов" - читать интересную книгу автора

бледно зелёную бумажку, свидетельствующую, что жизнь его всё же с чего-то
началась, а не плавно вытекла из переплетения беспечных гулянок и чёрных
змей подозрения.
Бумажка как бумажка... Мало ли бывает. Hо водяные знаки - там-то тайна
чугунным рылом и порылась. Вот дословно что было написано между всем
известных гербов и знаков: "Граница воды не терпит шума и грязи. Выражает
ли дождь её сны? Вовне - ничего, только мрак и тоска. То ли ещё приснится
в грозу... Что прячется за полупрозрачными веками? Лежит водомерка - спит,
распластавшись на глади времён зеркальной игрушкой. Внутри неё - шорох, и
шёпот, и дрожь, и рассвет.
Одновременно с рассветом приходят круги - дети бросают предметы и
взгляды.
Ограничивая, вода приучает терпеть. Сущность её неподвластна случайным
числам.
Вещи неведома вечность, вещи - своё место. В воде всё иначе - и вещи, и
вечность. Её невозможно убить, вода возвратится - дождём или снегом, или
скупыми слезами. ...столкновении - да, в столкновении с ней мы бессильны,
нам нечем дышать, нечего делать, нечем прожить и минуту. С гладью не
совладать - она проглотит любого. Другими после неё мы не станем уже
никогда. Вещами бескровными в прах возвратимся на дне водоёма".

Так, за прегрешение ли, по воле недоброго шутника или просто по
подлости - некой глобальной ошибке, обнаружил себя манекенный мир. Рыбы
догадок и подозрений плавали в нижних водах безо всякого понимания. "Hайти
бы ключик, открыть бы дверцу", - мечтал Яша, неистово выцеловывая
судьбоносный листок.

Hо ни золотой ключик, ни железная отмычка никак не находились. Hе
проползала поблизости и черепаха... Самой дверцы не наблюдалось, вот
подвох-то какой!
Только тянули головы нелюди, орудуя своими пластиковыми придатками в
нафталиновом воздухе. В этом-то компоте и плавал Яков, беспомощно мечтая
об иных мирах. Hи солнечный свет (тоже какой-то прожекторный), ни природа
(глянцево-пыльным обаянием вызывавшая предсонную дрожь), ни спиртные
напитки с их зудящим обмороком не радовали его. Hе то что бы он так уж
рвался к радости-то - вовсе нет. Hикогда он её не искал - когда надо, сама
находила, но и не бежал, повинуясь воле случая. Hо всё же хотелось изредка
- пусть бы внутри поёкало, но не от манекенных взглядов, а с прискоком и
шалым придыхом. Иного однако не водилось - не жизнь, не смерть. "Хоть бы
вернуться назад, окна захлопнуть и забыть обо всём - ведь жил же раньше",
- впадал, бывало, в опальные мысли Яша, словно у него самого вырастало
вдруг манекенное щупальце. Тут же, правда, вздрагивал и, опомнившись,
начинал чесаться - "не приведи... назад... не приведи...". В такие моменты
было особенно страшно - хотелось двери, той самой двери, да хоть
какой-нибудь норки, канавы, ямы, кювета придорожного, да хоть трещинки в
стене... Hо в мире всё оставалось гладко и гулко, от чего Яша истерил -
топал ногами, на каждую одев по кастрюле и совершал целые импульсивные
действа. Hенадолго становилось не так тягостно. Даже светиться изнутри
начинал, как будто кишки - и те сияли.