"Ключ от всех дверей" - читать интересную книгу автора (Ролдугина Софья)

Глава шестнадцатая, в которой Лале рассказывает легенду и натыкается на след

— Мило, умолкни, прошу тебя, — взмолилась я, не выдержав.

Ученик только пожал плечами и обратился к невольным его слушателям и случайным нашим попутчикам, щуря темные, как самые глубокие омуты, глаза:

— Добрые люди, скажите, я мешаю вам?

— Что ты, что ты, юноша, — торопливо прошамкала неаккуратная старуха, подтягивая поближе узел со своими вещами. Морщинистые, до черноты загорелые руки островитянки слабо подрагивали, но причиной тому была вовсе не старость или неровная дорога. — Спой нам еще. Уж больно песни сердечные…

— За душу берут, — вздохнул мужчина, восседавший на сундуке, и бережно оправил женин платок. Супруга ничего не сказала, лишь кивнула, а в глазах у нее блестели слезы. — Увы, печальные, но — красивые…

— Так и жизнь у нас не веселая, — откликнулся возница, подхлестывая лошадей. — Пой, юноша. От музыки и дорога короче делается…

Мило улыбнулся и повернулся ко мне:

— Видите, госпожа, — склонил он словно бы покорно голову. Под светлыми, золотисто-рыжими ресницами посверкивали насмешливо очи. — Мне хочется петь, а люди желают слушать. Если вам не нравятся эти песни — не слушайте. Лягте, поспите. Когда мы остановимся на ночлег, я разбужу вас.

Ах, паршивец! Ну, погоди!

— Пожалуй, я так и поступлю, Мило, — изобразила я зевок — в отличие от игры ученика, моя выглядела вполне достоверно. — Не забудь меня в телеге.

Только дернувшийся угол рта выдал разочарование мальчишки, когда я стала заворачиваться в плащ, устраиваясь поудобнее на жестких мешках. Поворочалась немного — и затихла, продолжая прислушиваться к разговорам и поглядывать на Мило из-под густой челки.

Равнодушно к менестрелю

Сердце ветреной княжны.

Больно ранит, словно стрелы,

Ваше злое "Не должны…"

Ну и Мило! Ну и негодяй! Опять за свое!

Откровенно говоря, последние два дня стали для меня сущим мучением и жестоким испытанием выдержки и хладнокровия. А виною всему было безрассудное поведение ученика. И одной ночи не минуло с того поцелуя, который я милостиво согласилась простить неразумному мальчишке, как Авантюрин опомнился, поднабрался нахальства и стал вновь терзать мои нервы. Не знаю, какое чувство мучило меня сильнее: страх, что Мило разочаруется в наставнице и исчезнет, или опасение, что рано или поздно он все-таки добьется своего. Напрямую о своих желаниях Авантюрин больше не заговаривал, но все его жесты были пропитаны тайным смыслом. Взять хоть эти песни, которые ученик взял манеру распевать!

Пусть знатностью с тобой мы не равны,

Любовь сословиям и титулам не верит.

Я верю, что любовь откроет двери

И впустит в сердце дуновение весны…

"Откроет двери", как же! Вот ведь шутник…

Я тихонько фыркнула, пряча улыбку за воротом плаща. С течением времени постоянные намеки стали уже не раздражать, а забавлять и даже… умилять? Право же, совсем размягчилось мое глупое сердце вдали от дворца и обязанностей, от бдительных взоров вельмож и властной руки королевы Тирле… Вдали от зеркал в полный рост, бесстрастно отражающих презабавную пару: статный, уверенный в себе и — чего уж таить-то? — красивый юноша с темными, затягивающими очами и маленькая, рыжая, язвительная женщина, лицом и телом больше напоминающая девочку.

Я полюбил прекрасную колдунью,

О, горе мне!

Моя душа холодной ночью лунной

Горит в огне…

…И каждой строчкой, каждым словом, каждым вздохом воспевал Мило неравную, безответную любовь. Но если на одно мгновение представить… только на одно, большего позволить себе не могу… что я осмелилась бы ответить ему взаимностью… то что тогда?

Трагедия? Катастрофа? В яблочко, дорогая Лале.

Неравенство наше очевидно, но имеет совсем другую природу, нежели это представляет себе Мило. Если хорошенько поразмыслить, какое превосходство на моей стороне? Возраст? О, сомнительное преимущество для женщины. Опыт? Как недавно заметил ученик, жизнь моя проходила в стенах дворца, и мира за его пределами я не знаю. Что же тогда?

Власть? Мудрость? Красота?

Ха, ха, три раза ха! Даже Шелависа имела больше влияния на умы и настроение придворных, рыжий мошенник из таверны оказался мудрее и хитрее меня, а что до внешнего облика… Ее величество Тирле, рано поседевшая, большеротая, с колючим взглядом — и та выглядела женственней своей верной шутовки.

Сейчас я мила мальчишке, потому что недоступна. Он видит во мне этакий недосягаемый идеал: наставница, спасительница его жизни, вечная насмешница… Но уберите пьедестал, на который Авантюрин возвел свою госпожу, и что останется?

Весьма раздражительная, инфантильная, беспомощная особа, с деспотичным характером, вздорная, неразумная и капризная. Да еще и бессмертная к тому же — вот незадача!

Кажется, во мне нет ни единого качества, которым можно без зазрения совести хвастаться и говорить: вот то, что оправдывает смысл моего бытия. Но если задуматься, то следом придет и другая мысль: "Неудивительно, что ты, Лале, осталась в одиночестве". Возможно, в моих бедах виноват не тысячу раз проклятый ключ, а я сама…

Нет, нет, отставить самоуничижение! До добра такое настроение не доведет. Да и раз ученик нашел во мне что-то, достойное любви…

Ох, неужели я всерьез помыслила о романтических отношениях с Мило?!

Чудеса, да и только.

Ну-ка, Лале, засыпай, пока не додумалась до чего-нибудь поинтереснее. Тем более что ночью ты вновь не смыкала глаз, и теперь веки словно наливаются свинцом, все тяжелея, тяжелея… и слышится тихий, тонкий перезвон колокольчиков…

…Открываю глаза. Вокруг — сизое марево, ледяной туман с привкусом гари. Под ногами — маленькая каменная площадка, холодящая босые ступни, только и хватает места, что шаг сделать. Вверху и внизу — одинаково темная, равнодушная бездна.

— Где я? — срывается с моих губ.

Эхо подхватывает: "Где… де… де…". Глухой грохот нарастает, как лавина, и вскоре моя опора, ненадежное мое убежище начинает дрожать и осыпаться по камешку. Медленно, неотвратимо.

"Что же делать? — бьется в висках отчаянное. — Что мне делать?"

Каменный пятачок становится все меньше, опасно близко ломкие края, убегающие в пропасть ручейками серого песка и неровной гальки.

— На помощь! — кричу я, и звук моего голоса вновь отражается от невидимых скал, становясь громче и громче. Трещина пронзает плиту под ногами, разбегаясь губительной сетью-паутинкой… А потом голые пятки соскальзывают по осыпающимся камням, раздирающим в кровь нежную кожу, я беспомощно взмахиваю руками, ощущая спиной хищную пустоту…

…и падаю в теплые, уютные объятия.

— …Мило? — прошептала я, распахивая ресницы.

Кругом было темно. Небо усыпали сверкающие, как хрустальная крошка, звезды. Шелестел листвою ночной лес. Поодаль, за повозкой, потрескивал костер, выпуская вверх одинокие оранжевые искры, быстро гаснущие на холодном ветру.

— Поймал, — улыбнулся Мило. В неверных отблесках пламени выражение его лица казалось то жадно-голодным, то исполненным трепетной нежности. — Не стоило вам засыпать у края телеги, госпожа. Говорят, что тот, кто дремлет на грани, неважно на какой, рискует позабыть дорогу в явный мир.

— Охотно верю, — я зябко передернула плечами, против воли склоняя голову к теплому, надежному плечу Мило. Ткань дорожного плаща пахла не пылью и не солью, а медом и земляникой — острый, горьковатый и упоительно нежный запах. — Давно мы остановились?

— Всего оборот назад, — успокоил меня ученик. — Вы так сладко спали, что я не решился будить вас…

Я вздернула подбородок, с вызовом глядя в невинные глаза мальчишки:

— Неужто просто сидел рядом и караулил, пока изволю проснуться?

Золотые ресницы дрогнули и застенчиво опустились.

— О, госпожа, — прошептал он так лично, так сокровенно, что по спине пробежали мурашки. — Поверьте, мне никогда не надоедает на вас смотреть… — и словно бы невзначай облизнул губы.

Я не пойми от чего смутилась и отвернулась, стремительно краснея.

— Полно шутить, Мило. Спусти-ка меня на землю. Есть хочется — просто сил нет.

— Как пожелаете, — с едва заметным разочарованием вздохнул ученик, выполняя мою просьбу. Но, оказавшись на твердой земле, вместо радости и облегчения, я почувствовала легкое сожаление. Что это со мною, право? — А касательно утоления голода — к трапезе приступим через малый оборот. Разносолов не обещаю, но пахнет рыбная похлебка весьма аппетитно.

— Сам готовил? — растерянно спросила я, принюхиваясь. Ароматы в воздухе и впрямь витали замечательные.

— Увы, нет, госпожа, — покаянно повесил голову Авантюрин. — Боюсь, мне из сушеной рыбы и горстки овощей такого шикарного кушанья не состряпать. Заботу о наших желудках взяла на себя добрая Сара.

Передо мною живо встал образ хрупкой темноволосой женщины, кутающейся в шерстяной платок даже по летней жаре.

— А, супруга уважаемого Сазо? — вспомнила я имя мужчины, в чью телегу мы напросились попутчиками. Он направлялся к побережью и не прочь был подвезти "бродячих сказителей" за пару серебряных монет.

— О, нет, — задорно расхохотался Мило, и звук этого смеха рассыпался в бархатной темноте мягким серебром. — Сазо — так зовут возницу. А господин, который согласился нас подвезти — уважаемый Менатеру Галька, купец из Дома Песка и Раковин.

— Точно-точно, — обрадовалась я. — А седую женщину из островитян зовут Каре-Ток. Будто камешки стучат!

— Надо же, — неожиданно усмехнулся Мило. — А мне-то думалось, вы не слышали ничего — так старательно уши зажимали всю дорогу.

— О, дорогой мой, совсем ты стыд потерял, — мои слова были исполнены укоризны. — Споришь с наставницей, упрекаешь ее… И как язык поворачивается?

— А меня в детстве ворон в язык клюнул! — не растерялся Авантюрин, и я уже не смогла хорошенько разозлиться после таких слов. Оставалось только посмеяться да рукой махнуть:

— Пойдем уже, остряк… Сядем поближе к костру — что-то я в телеге замерзла.

Мило поклонился церемонно, будто он был во дворце, у трона Ее величества, и с достоинством произнес:

— Прошу, госпожа. Следуйте за мной.

На ночлег купец велел остановиться у небольшой рощицы, чтобы хворосту хватило на всю ночь. Конечно, на телеге под рогожкой имелось несколько связок, но прижимистый, как и все торговцы, Менатеру предпочел не растрачивать запас, а напротив, увеличить его при случае. Чем ближе к морю, тем меньше в округе лесов, а значит, и дров взять будет неоткуда, а в степях у самого побережья хищных тварей даже больше, чем среди могучих сосен и елей Дома Зверей.

— О, госпожа сказительница проснулась! — воскликнул купец, увидев, как я выхожу из-за телеги. — Подходи к огню, милая Лале, садись.

— Благодарю, — скромно склонила голову я и украдкой шепнула ученику: — Лале? Ты открыл им настоящие имена?

— А что в этом плохого, госпожа? — так же тихо ответил он, расстилая передо мной на земле рогожку. — Наши попутчики никогда не бывали севернее Дома Зверей, так что в иноземных именах не разбираются… Разве что в островных. Аристократ, крестьянин — так на слух и не различат. Милош, Рамил, Милоро — довольно распространенные прозванья в южных и восточных землях, и все они сокращаются одинаково — Мило. С виду я вполне сойду за местного жителя, а большего и не требуется. Что же касается вашего имени… — он окинул сидящих у костра быстрым взглядом, но никому до нас дела не было: Сара вытирала тряпицей миски и ложки, купец осторожно снимал с огня готовую похлебку, а старая Каре-Ток, которую согласились подвезти лишь из уважения к ее годам, безучастно смотрела в темноту между деревьями. — Как зовут придворного шута, знают разве что в столице, а попробуй отъехать чуть подальше — и вспомнят вас только как последнюю из рода Опал. Не тревожьтесь, госпожа, — добавил ученик, усаживаясь рядом со мною и протягивая миску для похлебки. — "Если можешь избежать лжи — говори правду, — считают на побережье, — ибо из маленького каждодневного лукавства складывается потом большая беда".

— Мудрые люди, эти побережники, — губы мои изогнулись в улыбке. — Я не тревожусь, Мило, просто спрашиваю, как к тебе обращаться, чтобы впросак не попасть. Да назовись мы хоть самими посланниками Тирле, вряд ли нам поверят. Не похожи на знатных путешественников — так себе господа, то ли менестрели, то ли просто бездельники.

— Ну какие же бездельники! — горячо воскликнул Менатеру, услышав лишь последнее слово. — Ты, Мило, столько хворосту собрал за пол-оборота, что на всю ночь хватит. Да и всю дорогу песнями нас развлекал — и не заметили, как время пролетело. Давай-ка сюда свою миску, Лале… Смотри, не обожгись, милая — похлебка только-только с огня.

— Благодарю… Говорите, всю дорогу развлекал? Значит, теперь моя очередь, — улыбнулась я, принимая полную миску. Сказать по правде, рыбные блюда мне не особенно нравились, но эта густая, ароматная похлебка была на вид столь восхитительна, что в животе заурчало. — Знаю я пару презанятных историй, которые с удовольствием поведаю вам за кружкой травяного настоя…

И тут в моей непутевой голове родилась превосходная идея. Подмигнув Мило — мол, учись, мальчик, — я добавила, словно невзначай:

— Но хлеб сказителя — это легенды и мифы. В южных краях мне прежде бывать не приходилось, в отличие от моего спутника, и поэтому буду счастлива, если услышу какую-нибудь историю о старинных временах в обмен на свой рассказ.

— Справедливо! — согласился купец. Вдалеке от города, от соперников, готовых каждое неосторожное слово повернуть против собрата по торговле, Менатеру оживился, даже помолодел. В свете костра в темно-русых волосах седина стала почти незаметной, карие глаза заблестели, и даже фигура не казалась уже такой полной, обрюзгшей, будто всего за день пути дородный купец похудел. — Но сначала — воздадим должное похлебке, что приготовила моя добрая жена Сара!

— Благодарность ей! — с готовностью подхватила я и встрепенулась: — Постойте, а где возница, уважаемый Сазо?

— Спит в телеге, — успокоил меня торговец. — Ему костер сторожить первому, вот и отдыхает. Не беспокойся, милая Лале, отведай лучше похлебки.

— С удовольствием последую вашему совету.

Первую ложку мужчина по обычаю выплеснул в костер. По моему мнению, пустая трата припасов, да и запах от горелой рыбы и моркови не слишком приятный, но бывалые путешественники считают, что таким нехитрым способом можно умилостивить духов дороги. Словно выказываешь уважение: мол, спервоначала вы откушайте, а потом уж и я остаточки приберу. И что с того, что «остаточков» — полный котелок?

А похлебка и вправду оказалась чудесная. Не знаю, в голоде было дело или в искусстве госпожи Сары, но вкусней этого незамысловатого кушанья мне давно не случалось пробовать. Я умяла целых две порции под изумленным взглядом Мило. Удивлялся ученик вполне закономерно: последние дни ему приходилось не по одному обороту уговаривать меня попробовать хотя бы кусочек. А здесь — мало, что съела все без капризов, так еще и добавки попросила. Когда я с удовольствием облизнула ложку, наслаждаясь последними каплями, Авантюрин посмотрел на меня почти с умилением, как добрая мать на непослушного, но любимого ребенка.

Тем временем забулькал котелок с водой. Сара взяла на себя обязанности радушной хозяйки и разлила по чашкам кипяток, заваривая смесь душистых трав и сушеных ягод. Мило осторожно вручил мне напиток, а потом подмигнул и, словно заправский фокусник, вытащил из сумы два мятых пирожка с фруктовой начинкой. Я чуть не прослезилась от радости — так обрадовалась сладкому. Думала, что до самого города терпеть придется. Ах, какой же замечательный, заботливый у меня ученик!

— А теперь — прошу, поведай нам какую-нибудь любопытную историю, сказительница, — разомлевший от вкусной еды купец щурился, словно кот. — Али передумала?

— Ни в коем случае, — задорно улыбнулась я. — Напротив, есть у меня легенда в запасе, которая непременно вам понравится.

— О любви? — впервые подав голос, тихонько спросила Сара. Светлые ее волосы выбились из-под платка, завиваясь крупными кольцами.

— О любви, любезная Сара, — я легко согласилась.

— Жаль, — огорчился купец. — Мне хотелось бы услышать историю о сражениях.

Вот ведь… мужчина! И пузо у него от эля отросло, и плешь пробивается, а он все туда же — желает сказок о битвах! Что ж, хочет — так получит.

Я смешно округлила глаза, взмахивая руками:

— Но позвольте, сударь, эта легенда — и о сражениях тоже.

— О сражениях и о любви? — удивился господин Менатеру. — Разве такое может быть?

— Может, — уверенно кивнула я, а Мило фыркнул, срывая тонкую травинку и прихватывая ее губами. Он понял, что за история сейчас прозвучит. Еще бы, ведь эта легенда была первой среди тех, что я рассказывала ему. — И даже больше… Она о том, как битвы и предательства породили самое прекрасное чувство — любовь.

Каре-Ток вздрогнула, словно очнувшись от сна, и посмотрела на меня светлыми, удивительно ясными для столь преклонных лет глазами, сияющими на обветренном, загорелом лице, как звезды.

— Стало быть, история-то с моралью? — прошамкала она. — Добро. Много мне довелось историй переслушать, да разумных среди них — и пары не наберется.

— Эта — как раз из таких, — уверила я старую женщину, мечтательно улыбаясь. — А началось все четыре столетия назад, в Доме Зверей, когда возжелал власти молодой и жестокий царевич Каор Черный Змей…

…Дом охватила война. Сражались все со всеми — верные прежнему правителю с вассалами нового, бедные — с богатыми, крестьяне и простой люд — со знатью. Никто не оставался в стороне, но каждый выбирал путь по себе: клан Лисиц хитрил. Заячий — путал следы. Вороны добивались победы обманом. Куницы били исподтишка. Медведи — те дрались против всех, смело, открыто и безрассудно.

И только мудрый Волчий клан не стал проливать кровь, укрывшись от битвы в дремучих лесах.

Десять лет длилась смута. Дом лежал в руинах. Поля зарастали сорняками, горели терема и целые деревни, мор вздымал крылья там, где люди не успевали хоронить убитых. Но Каор не отступал ни перед чем, огнем и мечом прокладывая путь к трону, и однажды, в день, когда само солнце умылось кровью, подчинил себе последних непокорных.

Медленно поднималась страна из пепла. Гарь зарастала зеленой травой, отстраивались разрушенные усадьбы, отступали болезни. А Черный Змей, теперь уже законный государь, а не бунтовщик, правил твердою рукой, щедро оделяя сторонников и жестоко преследуя непокорных. И в недобрый час вспомнил он о Волках, так и не присягнувших новому правителю. Долго искать мятежный клан не пришлось — всего через месяц возвратились гонцы из лесов с ответом: "Нет над нами государя, а только лишь высокое небо. Не можем мы обещать верной службы тому, кто в крови утопил землю".

Еще трижды направлял Каор посланников к Волкам, но ни один не добился клятвы. Последнего так и вовсе за частокол не пустили — осыпали насмешками да велели убираться восвояси. Не стерпел Черный Змей такой строптивости. Вызвал самого страшного своего слугу, чьего имени никто не знал, а звали его просто Охотником, и повелел ему силой или хитростью, но вырезать всех Волков до последнего.

"Никого не жалей, — приказал Каор. — Старик или ребенок, мужчина или женщина — все должны умереть лютой смертью".

Эти жестокие слова кольнули в сердце даже безжалостному Охотнику, но не мог он ослушаться приказа. Склонил он голову покорно и молвил:

"Я исполню твою волю. Но это будет последнее, что я сделаю для тебя, а после — не ищи меня ни среди врагов, ни среди друзей".

Так сказал Охотник, и царь не стал ему перечить. Главное — непокорных изжить, а там хоть гори оно огнем.

День миновал, ночь пролетела, а за ней еще день и еще ночь… На третий закат вышел Охотник к поселению, где жили Волки. Не как воин, открыто — как подлый убийца, во тьме. И так велика была его сила, так совершенно искусство, что ни один из Волков, что был в деревне, не пережил ту ночь, всех настигла коварная сталь. И лишь одна девочка сумела спастись, ибо днем заплутала в лесу и вышла к родному дому лишь на рассвете, когда Охотник уже скрылся.

А там — крови по колено, горя по горло. Воют духи предков, словно волки, ищут покоя…

Плачь, Последняя, одна ты на свете осталась!

Три дня собирала Волчица хворост для погребальных костров. А в ночь запылал огонь, обратил тела в пепел — и обрели духи свободу от этого мира. Но каждый, исчезая, оставлял Последней частичку своей силы и наказ отомстить за смерть, шептал о седом Охотнике — об убийце во тьме, да о жестоком царе Каоре, приказавшем не щадить никого. И лишь последняя душа обмолвилась: "Месть сладка, смерть легка. Трудно жить и прощать".

Но Последняя, хоть и была еще ребенком малым, в тех кострах сожгла свою жалость, и сердце, и саму жизнь свою.

День миновал, и ночь пролетела, а за ней еще день, и еще ночь… Так прошло двадцать лет. Давно уже заросло травою и молодыми соснами пепелище Волчьей деревни, а сама память о ней изгладилась. Загремело на всю страну имя Последней Волчицы, прославилась она делами великими. И малый, и старый — все знали о прекрасной деве, не знающей пощады в бою. И так славили Волчицу, что сам царь приказал наградить ее золотом и землями и представить пред его очами.

Привели Последнюю. Гордо выпрямился Каор на троне и произнес такие слова:

"Слава твоя велика, но нет у тебя ни дома, ни богатства. Присягни мне — и получишь все, что пожелаешь, и даже больше".

Но только рассмеялась Волчица, грозно сверкнув потемневшими от гнева очами — как хрустальные осколки в лицо бросила:

"Нет надо мной государя, а есть только небо. Не присягну я тебе, изжившему мой род".

Молвила так — и через миг оказалась у трона. И никто — ни слуги, ни стража не сумели ей мешать. Холодная сталь коснулась горла Каора, и одолел правителя страх:

"Пощади! — взмолился он. — Пусть мои губы отдали приказ, но забрала жизни твоих родичей рука Охотника. Ты найдешь его в дальней усадьбе, у Холодного озера, за Ореховой лощиной".

"Трусов не люблю, — усмехнулась Волчица, — но более не люблю предателей", — и ударила клинком.

От крови багряными стали ее русые косы. Гордо подняв голову, покидала она царский терем, и такой яростью светились серые, как осеннее небо, очи, что никто не решался ее остановить.

Охотник, услышав о смерти Черного Змея, лишь улыбнулся печально:

"Теперь настал и мой черед".

Путь до Холодного озера за седмицу проходят, а Волчице дорога вдвое длиннее показалась, хоть и пролетела она ее вполовину быстрее, ибо с каждым шагом все яснее вспоминался наказ духа:

"Месть сладка, смерть легка. Трудно жить и прощать"

Повергнет Волчица во прах последнего врага… А что с нею дальше станет? Ведь прав был Каор: нет у Последней ни дома, ни богатства. Никто не ждет ее… А слава… Что слава? Год прошел — и умолкли людские пересуды.

Долго ли, коротко ли — вышла Волчица к терему Охотника. Входит в первую комнату — там пусто. И во второй, и в третьей… Лишь потом догадалась она в сад спуститься. А там, под цветущими яблонями, ждал Волчицу враг, от чьей руки весь род ее погиб.

Увидел Охотник Последнюю… и встал на одно колено.

"Бей, — говорит. — Я давно тебя ожидаю".

Глядит на него Волчица — а рука не поднимается.

Не стар охотник, да сед — много горя видел.

Голубы его очи, как река в ясный день — а Волчице все чудится в них пепел хлопьями да кровь алая.

Меч легко опустить… но что дальше делать?

"Почему же ты медлишь? — молвит Охотник. — Не за смертью ли ты моей пришла?"

А Волчица вдруг рассмеялась — и решилась.

"Нет, — качает головой. — Не за смертью. За жизнью. Ты мой род погубил, клан разорил — тебе его и из праха поднимать".

Так и осталась Последняя жить в доме Охотника. Весною вплела в его волосы брачную ленту. Осенью — сын родился. Старший. Леаром назвали — Счастливым.

Ведь умереть — это легко. А ты жить попробуй.

Я замолчала. Потрескивал костер. Глаза Мило горели восхищением, как много-много лет назад, когда он впервые услышал из моих уст эту легенду. Чувствуя сухость в горле, я отхлебнула давно остывший настой.

— Чудная легенда… — выдохнул купец. — Никак не пойму, то ли страшная, то ли светлая.

— Светлая, — уверенно сказала Сара. — Ведь сын родился, — улыбнулась она.

И ведь не поспоришь.

— Ну, а вы что скажете? — повернулась я к Каре-Ток. — По сердцу пришлась легенда?

— Ой, по сердцу, — согласилась женщина. В глазах ее блеснули слезы. — Да только я уже слышала ее… Давным-давно, от супруга своего покойного. Он тоже сказителем был, все земли исходил… Спасибо, что напомнили мне о нем. Словно опять свиделись, эх… А в благодарность позвольте мне поведать вам короткую историю. Нет в ней ни любви, ни особого смысла… Сорок лет назад, когда я еще была молодой и беспечной, встретился мне один странник. Сколько времени прошло, а я все его помню: не особенно высокий, да статный, сероглазый, коса длинная — соль с перцем, а в ней лента желтая. А одежа вся — черная-черная, хоть бы нитка цветная. Много историй рассказал он тогда мне и моему мужу, но одна запомнилась особенно — о Господине Волн Морских.

Я вздрогнула. Мило выронил изжеванную травинку. Неужели — в яблочко попали? Немудрено — уже полмесяца по тавернам людей расспрашиваем, пора бы и на след выйти.

— … а звучит она так. Живет на берегу Господин Волн Морских. На голове его венец жемчужный, а в руках — три флейты. Первая зовется Сомнением. Как подует он в нее, так слетается множество духов. Те, кого они коснутся, будут видеть вокруг себя только врагов, никаким словам не веря. Вторая флейта — Гордыня. Те, кто услышат ее звук, начнут думать, что сильнее их на всем белом свете не сыскать, и станут слепы к опасностям. А третья флейта зовется Погибелью. Едва умолкнут песни первых двух, как дунет он в нее — и придет со дна морского страшная волна, и сметет с лица земли и города, и воинства, и царские дворцы. И станет тогда Государь Волн Морских — Государем Всего Света. Вот такую историю рассказал мне сорок лет назад незнакомец…

Сердце мое чуть не остановилось, а потом забилось бешено.

— Мило! — я залпом осушила чашку и вскочила. — Не история, а подарок просто! — мой голос чуть не сорвался на крик. Мило украдкой скорчил мне зверскую рожу: мол, наставница, возьмите себя в руки. Я опомнилась и поклонилась сотрапезникам. — Простите мое волнение и посудите: сколько ни брожу — а такой истории не слышала, как тут не радоваться. Позвольте нам с Мило отлучиться и записать ее, пока она еще свежа в памяти…

— Да, конечно, — согласился Менатеру, глядя на меня с удивлением. Я скромно потупила глаза. Вот и подвели меня манеры шутовки. Сказительнице не положено скакать и руками махать… — Да мы уже скоро спать ложиться будем. Сазо уже, думаю, подремал, он будет первым за костром следить. Потом — я, а последним — ты, Мило. Пойдет?

— Пойдет, — согласился ученик. Мне стало смешно: неужто станет бодрствовать полночи? Или все-таки вспомнит, что он волшебник, колдовством огонь напитает? — Погодите только, пока мы историю запишем, — отвесил он шутливый поклон и отправился к телеге.

Я тепло улыбнулась старой Каре-Ток.

— Моя вам благодарность, добрая женщина. Давно не случалось слышать такой занятной легенды.

— Пустое, — проворчала она. — С твоей легендой моя и рядом не стояла…

— А это с какой стороны посмотреть, — подмигнула я и шмыгнула вслед за Мило.

Отойдя подальше и от костра, и от телеги, где продолжал отсыпаться возница, я подпрыгнула от радости и прошептала горячо:

— Это оно, Мило! Нюхом чую — оно! Удача сама в руки идет!

Авантюрин нахмурился. Он моего восторга не разделял.

— Кто знает, госпожа… А кем, по-вашему, может быть этот Господин Волн Морских из легенды?

— Намекаешь на первого в раскладе одного из прибрежных Домов? — догадалась я. — Право, не знаю… Много больших государств граничит с морем: Дом Волн — весьма подозрительное совпадение, Дом Песка и Раковин с государем Ларрой, Дом Зверей, Дом Прибрежных Скал, Дом Кораблей… И в каждом есть Лорд. Нет, полагаться на одно имя нельзя. Да и сама легенда может оказаться иносказанием. Мне, например, никогда не приходилось слышать об этих трех флейтах. А вдруг вся история — просто пособие для начинающего государя? Мол, сначала поссорь своих врагов, после научи их думать, что ты слабее… а потом ударь со всей силою — и станешь государем. Похоже на правду?

— К сожалению, — приуныл Мило и с досадой рванул травинку. Я ударила его по рукам — хватит уже всякую гадость в рот тащить. Никогда прежде за своим учеником таких глупых привычек не замечала. — Наверное, придется все же искать сведения в библиотеке на Лунной косе.

— Пожалуй, что так, — согласилась я, задирая голову к звездному небу. Несмотря на то, что почти весь день мне пришлось проспать в телеге, чтобы не слушать песен Мило, сейчас мои веки вновь тяжелели. — Но теперь мы хотя бы знаем, о каких легендах спрашивать в первую очередь. Молодец, Мило, что настоял на том, чтобы я не сразу туда ключом дверь открыла. Такую историю бы упустили!

Ученик только усмехнулся и положил мне руки на плечи, разворачивая лицом к себе. Глаза у него были странно задумчивые.

— Скажите, госпожа… А та легенда, о Последней и Охотнике… Как вы думаете, о чем она?

Я пожала плечами с недоумением. С чего это вдруг Мило заинтересовался старой, много раз уже слушанной сказкой?

— Как о чем? О мести и прощении, конечно… А ты считаешь иначе?

Авантюрин смешался. Мне вдруг отчего-то вспомнилось, как сегодня у меня голову повело от запаха его — земляника и мед, и я уткнулась носом Мило в грудь. Раньше обнимать ученика не было зазорно, так чего же теперь стыдиться? Ну и наплевать на тот поцелуй. С Лило-из-Грез я делила ложе, и все равно он долго оставался не только моим возлюбленным, но и другом…

А Мило — это всегда мой Мило, пусть он и ведет себя странно, терзаясь глупыми проблемами.

— Я считаю, госпожа… — хрипло произнес Авантюрин, ласково проводя рукой по моим волосам. — Я считаю, что легенда о том, что иногда стоит взглянуть на привычные вещи… по-иному… вдруг тот, кого вы считали… кем-то другим… может стать вам… ближе… и…

— Тьфу на тебя, Мило, — вынужденно рассмеялась я, ударяя его кулачком в грудь и отстраняясь. — Тебе что, отвар в голову ударил? Странно, травки-то все обычные… Или ты туда лисью ягодку кинул?

Ученик покраснел и отвернулся. Ох, ни при чем здесь ягоды… Хотя рыжие лисы — очень даже при чем…

— Я… пойду спать. Да, точно. Только вот кружки схожу в ручье помою, — невнятно пробормотал он и бегом кинулся к костру. Вот ведь смешной!

"Эх, Лале, Лале, ну и влипла же ты в неприятности", — посетовала я и пошла к телеге — доставать одеяла и спать укладываться. Сейчас лето, земля теплая…

…Я вновь оказалась там — на каменном пятачке между двумя безднами, в пропитанном гарью тумане. И вновь осыпались вниз камни, увлекая меня за собою…

Но на сей раз я не боялась. Однажды Мило спас меня — придет на помощь и теперь.

…Ручейки гальки с песком все текли и текли вниз. "Где же ты, Мило, — думала я с отчаянием. — Разбуди меня, не дай упасть…"

Вдруг невесть откуда налетели мохнатые, густо-красные, как сухая кровь, мотыльки. Забились вокруг, закружились. Я взмахнула руками, отгоняя их… и потеряла равновесие.

— Он не придет, — рассмеялся кто-то в тумане жутко и высоко. — Ты одна, Лале. Ты всегда одна.

Нога сорвалась с камня, и я полетела вниз, вниз, в горький туман, а мотыльки вились рядом с лицом, заглушая крик…

— Нет! — хрипло выдохнула я… и проснулась.

Ох, ну и привиделось же. Никому такого не пожелаю. Пропасть, бабочки, туман… Не иначе, ворон на меня своим черным оком глянул.

Я села, протирая глаза. Кажется, уже занимался рассвет. Небо светлело. В рощице заливалась какая-то ранняя птица. Мир вокруг дышал спокойствием и необыкновенной чистотой, какая бывает только на рассвете. Мило безмятежно дремал у пылающего костра, и ведать не ведая о моем кошмаре. Я досадливо помотала головой: эк не вовремя его разморило! Мог бы и покараулить мой покой, а поспать днем…

В волосах что-то зашуршало. Я взвизгнула, как ошпаренная, и подскочила, на сей раз уж точно перебудив всех своих спутников. Мило взвился на ноги и в два прыжка очутился рядом со мною.

— Что с вами, госпожа? — тревожно спросил он, заглядывая мне в лицо. Взгляд у него был шальной со сна. — Что случилось?

— На голове… шевелится… — только и смогла пискнуть я. Над бортом телеги поднялась растрепанная русая макушка Сары, и следом — Менатеру, испуганного и ничего не понимающего.

Мило осторожно провел рукою по моим рыжим кудрям.

— Зря пугаетесь, госпожа… Это всего лишь бабочка присела на волосы. Видно, перепутала вас с прекрасным цветком, — пошутил он немного неловко.

А я застыла.

На раскрытой ладони Мило сидел, помахивая крыльями, красный ночной мотылек.