"Норман Мейлер. Крутые парни не танцуют " - читать интересную книгу автора

обращенного к океану, волны иногда достигают десятнметровой высоты. В
безветренные дни там еще опаснее: неумолимые течения могут увлечь судно на
мель, и оно завязнет в песке. Кейп-Код грозен именно зыбучими песками, а не
прибрежными скалами. С каким, наверное, страхом вслушивались мореплаватели
в далекий вечный шум прибоя. Кто отважился бы подойти к этому берегу на тех
кораблях, что были у них? Они повернули на юг, но белая полоса суши
оставалась безжалостной - ни намека на бухту. Только длинная ровная отмель.
Тогда они пошли на север и через день увидели, как берег заворачивает к
западу, а потом и вовсе к югу. Что за шутки шутила с ними земля? Три
четверти пути от самой северной точки им пришлось проплыть па восток. Что
это - гигантская раковина? Они обогнули мыс и бросили якорь в спокойных
водах. Здесь обнаружилась естественная гавань, защищенная со всех сторон,
точно ушной канал. Люди спустили шлюпки и на веслах пошли к берегу. На
месте их высадки есть памятная табличка. Она находится в начале волнолома,
который теперь защищает от разрушительного действия океана последние низины
на окраине нашего города. Тут и кончается дорога - место высадки первых
колонистов совпадает с самой дальней точкой полуострова Кейп-Код, до
которой может добраться турист. И лишь спустя несколько недель, переждав
суровую непогоду и убедившись, что в этом песчаном краю мало дичи и годных
под запашку полей, путешественники пересекли залив и высадились в
Плимутской бухте.
Однако именно здесь они впервые ступили на сушу, в полной мере испытав
тот трепетный восторг, каким сопровождается открытие новой земли. Она и
впрямь была новой - ей не исполнилось и десяти тысяч лет. Песчаная коса.
Сколько же индейских духов, должно быть, завывало в их лагере в первые
ночи!
Я думаю об этих колонистах всякий раз, когда прихожу на
изумрудно-зеленые луга в конце города. Дальше тянутся прибрежные дюны - они
так низки, что вы можете видеть плывущие по горизонту корабли, не видя
самого моря. Рулевые мостики рыболовных барок верблюжьими караванами бредут
по песку. Если я уже успел выпить, меня разбирает смех, потому что ярдах в
пятидесяти от места, где начались Соединенные Штаты, - от памятной
таблички - расположен въезд в огромный мотель. Он не безобразнее и, уж
конечно, не краше любого другого гигантского мотеля, и единственная дань,
отданная колонистам, - это его название, ибо называется он гостиницей. Его
автомобильная стоянка может поспорить размерами с футбольным полем. Уважили
колонистов!
Как бы я ни напрягал и ни мучил свою память, мне не удается вспомнить
о двадцать четвертом дне - точнее, о промежутке с полудня до вечера -
ничего другого. Я вышел, пересек город, поразмышлял о геологическом
строении наших берегов, вернулся мыслями к первым колонистам и посмеялся
над гостиницей "Провинстаунская". Потом я, кажется, побрел домой. Мое
унылое лежание на диване стало хроническим. За эти двадцать четыре дня я
пролежал много часов, просто пялясь в стену; но что я действительно помню,
чего я не могу игнорировать - это моя вечерняя вылазка, когда я сел в свой
"порше" и очень медленно, точно боялся задавить ребенка - стоял туман, -
поехал по Коммершл-стрит и двигался по ней, пока не достиг "Вдовьей
дорожки"*. Тут, недалеко от гостиницы "Провинстаунская", есть темный и
грязноватый, обшитый сосновыми панелями зал, под которым во время прилива
мягко плещется вода, ибо одна из прелестей Провинстауна, не упомянутых