"Артур Ллевелин Мэйчен. Великий бог Пан" - читать интересную книгу автора

отложенную до того сигару. "Вы знали Артура Мейрика, художника?"
"Немного. Я встречал его пару раз в доме моего друга. А что с ним
случилось? Я не слышал, чтобы его имя упоминалось в последнее время".
"Он умер".
"Что вы говорите! Он ведь был совсем молодой?"
"Да, ему было только тридцать".
"От чего же он умер?"
"Не знаю. Он был моим близким другом и действительно хорошим человеком.
Мейрик имел обыкновение приходить сюда и беседовать со мной много часов. Он
был одним из лучших рассказчиков, которых я встречал. Он мог даже объяснить
свое творчество, а это большее, чем можно сказать о практически всех
художниках. Около полутора лет назад он почувствовал, что переутомился, и,
отчасти по моему предложению, отправился в некое путешествие, без
определенной цели и сроков. Кажется, первой его остановкой был Нью-Йорк,
хотя я никогда не получал от него известий. Три месяца назад мне доставили
эту книгу и приложенное к ней чрезвычайно любезное письмо от одного
английского врача, практикующего в Буэнос-Айресе. В нем говорилось, что он
ухаживал за Мейриком, когда его болезнь уже была безнадежно запущена.
Умирая, тот выразил большое желание, чтобы книга была выслана мне после его
смерти. Это все".
"А вы не писали туда, чтобы узнать подробности?"
"Я думал об этом. Вы советуете мне написать доктору?"
"Конечно. А что насчет книги?"
"Пакет был запечатан, когда я получил его. Не думаю, что доктор видел
ее".
"Это какой-то раритет? Возможно, Мейрик был коллекционером?"
"Нет, едва ли, Мейрик не увлекался коллекционированием. Кстати, что вы
думаете об этих кувшинах Айну?"
"Они необычные, но мне нравятся. А разве вы не собираетесь показать мне
наследие Мейрика?"
"Не сомневайтесь, я покажу вам его. Вообще-то, это вещь весьма
странного рода, и я не показал бы ее любому. На вашем месте я бы никому не
рассказывал о ней. Вот эта книга".
Вилльерс взял фолиант и произвольно открыл ее на случайной странице.
"Стало быть, это неизданная книга?" - сказал он.
"Нет. Это собрание черно-белых рисунков моего бедного друга Мейрика".
Вилльерс вернулся к первой странице, она была чистой, вторая содержала
короткую надпись, которую он прочитал:
Silet per diem universus, nec sine horrore secretus est; lucet
nocturnis ignibus, chorus Aegipanum undique personatur: audiuntur et cantus
tibiarum, et tinnitus cymbalorum per oram maritimam.
На третьей странице помещался эскиз, заставивший Вилльерса вздрогнуть и
посмотреть на Остина. Тот отвлеченно глядел в окно. Вилльерс перелистывал
страницу за страницей, поглощая, против воли, сцены ужасной Вальпургиевой
ночи зла, облики странных монстров, изображенные в ярких черно-белых тонах
покойным художником. Фигуры фавнов, сатиров и эгипанов проносились в пляске
перед его глазами; темные чащи, танец на горных вершинах, виды безлюдных
берегов, зеленые виноградники, скалы и пустыни мелькали перед ним. Это был
мир, перед которым человеческая душа, казалось, сжималась и содрогалась.
Вилльерс в смятении пролистнул остальные страницы. Он насмотрелся