"Дэвид Мэдсен. Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению " - читать интересную книгу автора

в ненависти и в ненависти рожден. Посмотри на себя, уродливый, гадкий,
жалкий получеловек. Печать ненависти на всем твоем гнусном теле. Ты не
человек, ты - ... тварь. Давай спи. Завтра рано утром будешь толкать тачку.
Зачем, во имя всех святых и ангелов, Бог только создал такую тварь, как ты?
Именно этот вопрос я задавал себе каждый раз, когда просыпался на
рассвете, с разочарованием обнаруживая, что все еще жив.

Я двигался в странном подземной мире, и порой казалось, что его ужас и
темнота нереальны. Я знал, что я, по сути, ему не принадлежал, как не
принадлежал и своей матери, но принимал его таким, каков он есть. Мне
приходилось делать так, чтобы выжить. Когда мне было всего несколько
месяцев, моя мать приводила ко мне каких-то врачей, но потом решила, что
раз с моим жалким уродством ничего поделать нельзя, то и деньги тратить
незачем. Приняв свою судьбу, я понял также, что страдание всеобще: нет
никого, кто не страдал бы от боли какого-либо рода; разница между
страданием других людей и моим лишь в степени. Я, конечно, тогда не мог
сформулировать это такими словами, но понимал это. Чтобы объяснить, почему
теперь я могу сформулировать это такими словами, я должен рассказать о
Лауре.
Лаура! Само имя подобно звуку первой капли дождя, которая падает,
разбивается и отдает свою сладкую прохладу иссушенной пустыне. Оно подобно
весеннему деревенскому воздуху после зловонных миазмов уборной. Оно подобно
свету воскресения после мрачного разложения смерти. Оно подобно всему этому
и многому другому. И если уже одно имя таково, то какова реальность, им
обозначаемая, я оставлю вашему воображению. Я говорю "реальности", потому
что госпожа Лаура стала для меня единственным реальным человеческим
существом кроме меня, среди жестокого кошмара теней и химер. Госпожа Лаура
Франческа Беатриче де Коллини. Я пишу, и рука моя дрожит.
Я расскажу, как впервые встретился со своим архангелом.
Я взял себе в привычку прохладными вечерами, пока моя мать, без
сомнения, где-нибудь у стены в темном переулке развлекалась с каким-нибудь
пьяным похабником, заходить в церковь Санта-Мария-ин-Трастевере. Я ходил
туда не молиться, так как не унаследовал от матери ни крупицы набожности и
не чувствовал склонности развивать ее в себе самостоятельно. Я ходил туда,
чтобы сидеть и смотреть на то, что красиво. Тайное слияние со всем тем, чем
до этого я был обделен: со спокойствием, тишиной, красотой. Я вглядывался в
мозаику наверху апсиды, и мне вдруг начинало казаться, что душа моя
поднимается и сливается с изображением: то, что изображала мозаика, меня не
интересовало, меня завораживало только ее совершенство, захватывало и на
короткое время освобождало.
Когда я сидел в волшебном сумраке церкви, я всегда притягивал к себе
беззастенчивые и любопытные взгляды - людям было непонятно, уродливый ли я
ребенок или убогий старик. Так что, когда я почувствовал нежное
прикосновение к своему узловатому плечу, я решил, что кто-то наконец
набрался нахальства спросить, кто же я такой. Я обернулся, готовый
огрызнуться, но вместо наглых любопытных глаз или похотливого рта я увидел
самую красивую девушку, какую только видел за свою недолгую жизнь. Она была
живым воплощением непринужденности и утонченной нежной красоты мозаики.
Бледное спокойное лицо юной мадонны обрамляли волосы, тонкие, как золотая
пряжа. Рассеянный свет, проникавший сквозь открытые двери церкви,