"Дэвид Мэдсен. Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению " - читать интересную книгу автора

Действительно, волосы на теле тогда еще не начали расти, но ведь тогда
мне было всего двенадцать лет.
Она плюхнулась на кровать, почти на меня, и придвинула свое лицо
вплотную к моему; ее горячее дыхание пахло вином и рвотой.
- Поцелуй меня, мой миленький, - сказала она, обняв мое тело своими
толстыми руками.
- Не надо... ты пьяная... пожалуйста...
После того, как о мою голову разбилась та бутылка, я перестал называть
ее мамой.
- Пьяная? Ах ты, наглый ублюдок! Ты что, не любишь свою мамочку?
У меня не хватило смелости сказать "нет", во всяком случае у меня
хватило честности не сказать "да".
К моему ужасу, она сунула одну руку мне между ног и схватила за пенис.
Я принялся извиваться, но вырваться не мог: она всем весом вдавила меня в
матрас.
- Бог свидетель, как хочется, чтобы мне внутрь сунули большой и
толстый, - сказала она. Пародию ласки сменила слезливая жалость к себе.
- Ну, давай, крошечка, покажи мамочке, как он делается длиннее и
толще.
И жалость к себе сменилась самым омерзительным сексуальным
домогательством.
- Нет. Нет, нет, нет, нет...
- Тебе понравится, обещаю, обещаю. Увидишь, какие приятные ощущения
даст тебе мамочка.
Я знал, что это за приятные ощущения, благодаря собственным робким,
полным тревоги попыткам мастурбировать, но мысль о том, что эти ощущения
будет вызывать во мне мать, была отвратительна. Она начала разминать мой
пенис медленно и похотливо, все время бормоча мне в ухо.
- Когда он станет твердый, можешь его мне сунуть, - произнесла она с
обескураживающей откровенностью.
- Не буду! Слезь!
Свободной рукой она начала задирать свои юбки. Я заметил какой-то
большой темный, сырой, волосатый холм и почувствовал резкий сладковатый
запах, но в комнате чувствовался и другой запах, и исходил он не от
интимных частей моей матери.
- Лампа, посмотри на лампу! - закричал я, увидев, что порыв ветерка
сквозь открытое окно отклонил мешковину, которой оно было завешено,
мешковина коснулась пламени небольшой масляной лампы и уже начинала тлеть.
- Мы заживо сгорим! - заорала мать, тут же протрезвев. Она вскочила с
неожиданным для ее грузного тела проворством, сорвала мешковину, бросила на
пол и принялась топтать ее. Когда мешковина перестала наконец дымиться и
шипеть, мать остановилась, тяжело переводя дыхание и уперши Руки в боки.
- Погасло? - спросил я.
- Конечно, погасло, только без твоей помощи, свинья. Я говорила тебе
не оставлять лампу на всю ночь. Христос, кто я такая, чтобы сжигать деньги.
Кардинальская блядь?
Затем она бросила на меня злобный, мстительный взгляд.
- Ты! - прошипела она, и я понял, что она вдруг осознала гнусность
того, что собиралась совершить, постыдную абсурдность этого.
- Ненавижу тебя, - сказала она. - Всегда тебя ненавидела. Ты был зачат