"Посылка" - читать интересную книгу автора (Малов Владимир Игоревич)

22 августа. 14 часов 00 минут — 16 часов 21 минута

Итак… Информация, принесенная из Вселенной и расшифрованная электронным мозгом, содержит изображение картин Ван Гога и запись музыки Моцарта… Но как это могло случиться? Почему? Может быть, ошибся непогрешимый электронный мозг? Но только почему его ошибка привела именно к такому невозможному, невероятному результату?..

В погруженном во мрак зале снова была напряженная, звенящая тишина. Около семи часов три десятка людей, первыми на Земле узнавших содержание Посылки, провели в нервном, нетерпеливом ожидании. Неожиданность оказалась непомерной, ошеломляющей. И вот сейчас… Что дальше?

Тишину разорвал аккорд, особенно резко прозвучавший в темноте. Аккорд был похож на удар: мощный многоголосый звук струнной группы, на фоне которого, как бы в тени, прозвучали голоса нескольких духовых инструментов.

Короткая пауза, слушателям как бы давалась возможность прийти в себя после неожиданного первого удара. Затем один за другим зазвучали другие аккорды, казалось бы, поначалу нестройные, даже какие-то неустойчивые, но словно бы окружающие исподволь проявляющуюся первую отчетливую музыкальную фразу. Ведущая тема крепла, обретала силу, стремилась к определенности, законченности.

Несколько минут спустя эта законченная музыкальная тема мощно повторилась; казалось, теперь в ней принимали участие все инструменты невидимого оркестра, звуки заполнили зал, отражаясь от стен, потолка, они были настолько густыми, плотными, что их хотелось потрогать в темноте руками, положить на ладони…

В ведущую тему вступила еще одна мелодия, словно бы соперничающая с первой, но соперничество было неравным, вторая тема проявлялась лишь в коротких выступлениях гобоя и флейты, и противостоял им весь мощный оркестр…

И вспыхнул свет на экране.

Узкая извилистая дорога с двумя колеями уходила в глубь леса. Деревья справа и слева уже пожелтели, ветер нагнул самое высокое дерево вправо; облака постепенно наливались синевой, сулящей холодный осенний дождь, но двое путников в старинных голландских одеждах не спешили и о чем-то спокойно беседовали с пожилой женщиной, выглядывающей из калитки уютного дома под деревьями. Уютом, покоем веяло от картины, и была вместе с тем в ней какая-то сила — та самая, какую всегда чувствует человек в природе, в земле, в воде, в деревьях, в облаках — неистребимая сила вечной и несгибаемой жизни.

Мощно ударили все инструменты невидимого оркестра, ведущая тема снова густо заполнила зал, и в ней — рядом с картиной на экране особенно отчетливо — тоже звучала та же великая сила праздника жизни, перед которой отступает все, что только встает на ее пути — горе, несчастье, даже сама смерть.

Изображение на экране померкло на мгновение, лишь для того, чтобы уступить место другому.

У молодой женщины, жившей три с лишним века назад, лицо было лукавым и грустным. В картине было много темных тонов — драпировка стола, платье, брошенное на спинку кресла, пол комнаты. Старинное окно в частом переплете пропускало мало света, и от этого комната напоминала большую клетку; но в руках грустно-лукавая женщина держала лютню, бывшую ее верной подругой, и, должно быть, мелодии, звучащие в комнате-клетке, помогали женщине жить, надеяться, мечтать, верить…

И, должно быть, они помогли ей, помимо отпущенного срока, прожить и еще сотни лет — на этом холсте, который голландский художник когда-то, закончив работу, положив последний мазок, снял с подрамника, не зная, какой удивительный путь — по разным людям, разным собраниям — начинает сквозь время его картина.

Ведущая тема, теперь в медно звучащих фанфарах, стала торжественной и ликующей. Неуемная, вечная жизнь снова победила, как побеждала всегда, потому что не может быть иначе…

Пауза. Затем — снова музыка. На этот раз неторопливая, полная спокойной грации. Легкую скрипичную мелодию сопровождают чередующиеся изящные аккорды духовой и струнной групп, тихое постукивание литавр. И новая картина: прямо на зрителя смотрит мужчина в черном; взгляд его тверд и прям, он — военный, в правой руке — древко знамени. Потом — четвертая картина, пятая, десятая… двадцатая.

Снова зазвучала та же музыкальная тема, что какое-то время назад окончилась в ликующих звуках фанфар. Композитор, когда-то сочинивший эту великую музыку, подходил к финалу. И вот он, финал! Последние мощные аккорды невидимого оркестра, и невидимый дирижер где-то в последний раз взмахнул палочкой, оборвав этот ликующий, звенящий поток звуков.

Тишина.

Но на экране продолжали сменяться картины: портреты мужчин и женщин, сельские виды, пейзажи. И снова зазвучала музыка, на этот раз грустная, напевная.

И оборвалась так же внезапно, как началась, погасло изображение на экране, все кончилось.

Несколько минут в зале была полная абсолютная тишина. Никто не двигался, никто не проронил ни слова.

— Знаете, что это было? — спросил потом кто-то, невидимый в темноте, и сам же ответил: — Бетховен первая симфония…

— А знаете, что мы смотрели? — в тон ему отозвался характерный резкий баритон Рене ван дер Киркхофа. — Все картины из нью-йоркского «Метрополитена». Голландская школа…

— Я ничего не могу понять, — сказал кто-то третий. — Ничего не могу понять!