"Вальдемар Лысяк. Ампирный пасьянс" - читать интересную книгу автора

У нее вид обширной равнины, подвешенной высоко в горах, куда ведет
узенькая тропка к перевалу. Будучи ребенком я с громадным трудом приближался
к ней, мечтая наяву, будто погружаюсь в удивительнейший сон. Я направлялся,
без устали, словно лунатик, заведенный ключом луны, к руинам каких-то
старинных фортификаций, запиравших фланги перевала. Через какое-то время -
трудно сказать какое, поскольку время для меня и во мне остановилось - я уже
начал различать очертания соседних склонов: длинные обсыпающиеся стены,
каменные арки, раскрошившиеся будто солдатские сухари; укрепления и бойницы,
святилищные и крепостные башни, увенчанные крестами и мусором; дверные
проемы без дверей и окна без стекол; и все это расшито буйной, победной
зеленью. На вершинах, где-то далеко-далеко, под синевой неба, громоздились
останки стен, слишком отдаленные, чтобы можно было их определить, но
блистающие патиной и солнечными зайчиками.
Прорезанный тропкой склон - природная пирамида, на поверхности которой
размещались архитектурные фрагменты; чем ближе я подходил, тем склон
становился круче, он нарастал и нависал, давил своей массой, сводя измерения
к истинным пропорциям, превращая меня в муравья перед лицом колоссального
алтаря природы. Над моей головой хищно притаилась, готовая к броску лавина
камня, стен и деревьев, я же - поглощаемый - покорно поглощал тяжесть всей
этой воплощенной в материи поэзии, и мне было все легче и легче подниматься
ввысь.
Я понятия не имел, что встречу на другой стороне, но в этой
неосознанности скрывалась тоска по тайне, любопытство Гулливера и Робинзона
Крузо, Алисы у самой калитки Страны Чудес и Армстронга, сходящего на
поверхность нашей вечной спутницы. Я был одним из тех детей, которым
божественный крысолов - выведя их из города-тюрьмы - открыл с помощью
волшебной флейты гору вечной радости. Когда же я наконец встал на перевале и
охватил взглядом расстилающуюся передо мною каменную котловину - то понял,
что теперь уже навсегда останусь маленьким мальчиком в царстве детства,
которое не изменит и не перестанет подшептывать бунтарские идеи.
Передо мною открывался вид, стенкой для которого были размытые в
тумане полосы возвышений на горизонте, мне же казалось, что стою так высоко,
что не хватает буквально нескольких метров, чтобы увидать, что же скрывается
за этими возвышенностями. На этой высоте спускающийся к равнине склон
делался уже не таким крутым; он переходил в лежащую ниже равнину столь
незаметно и мягко, что невозможно было указать места сопряжения с
основанием.
Днем на этой обширной полосе моей земли обитает обнаженная в
недвижности печаль времени, между небом, по которому не пролетает ни единая
птица, и землей, изъязвленной массивами скал, похожими на забытые на
побережье буи. Ночью же небо становится темно-синим, испещренным звездами.
На его фоне руины замков светлеют рикошетами лунного сияния, словно упыри с
дырами глазниц, которыми глядят оконные отверстия.
Жизнь нарождается здесь на закате, в неуловимый момент столкновения
дня и ночи, когда все вокруг делается красно-зеленым. Небо разгорается
пурпуром закатного солнца, а океан зелени покрывается багряными коврами,
превращая равнину в волнующуюся живыми тенями живую поверхность.
И вот тогда появляются призраки. Равнину пересекают всадники из
далекой страны за седьмым морем и заснеженными лесами. Порванные в боях
плащи развеваются у них за плечами словно знамена и открывают