"Карусель памяти" - читать интересную книгу автора (Чемберлен Диана)

21

Маклин

Она солгала Джону в первый раз в жизни. Это даже нельзя было назвать ложью во спасение, простой выдумкой, от которой она могла бы отмахнуться. Она позвонила ему из дома, оставив послание по автоответчику в фонде. Ее рука дрожала, когда она сжимала трубку, но голос был таким же веселым и естественным, как всегда. Она подумала, с тенью презрения, что все звучало замечательно правдоподобно, как будто она была лгуньей с большой практикой. Конечно, за последнее время она приобрела некоторый опыт, если упущение можно было назвать ложью. Прошло почти полторы недели с того ужасного утра в отеле в Балтиморе, и она больше не рассказывала Джону о вспышках воспоминаний, хотя они, конечно, не прекратились. Он думал, что она сможет взять их под контроль, ей тоже хотелось, чтобы это было так. Однажды, когда она делала канцелярскую работу в своем кабинете, она увидела рисунок малиновки на формах и записках вместо слов, которые действительно были напечатаны на бумаге. Детский рисунок, как будто из раскрасок. Грудка малиновки были выделена ярким жирным красным цветом. Она нашла рисунок странным и была раздосадована, что он отвлек ее внимание от работы, тем не менее это не испугало ее так, как другие образы.

Но тогда появилась еще и музыкальная шкатулка. Вчера после работы она ходила по магазинам с Амелией. Они были в пешеходной части города, в магазине, где было полно музыкальных шкатулок. Амелия искала подарок на день рождения своей племяннице. Клэр прохаживалась среди шкатулок, рассматривая танцоров или фигуристов, а в некоторых случаях и карусельных лошадок, которые украшали их крышки. Она открыла одну с лошадкой и экипажем на крышке, и мелодия, которая поплыла по магазинчику, была «Позволь мне называть тебя любимой». Достаточно невинная, но с первыми ее нотами Клэр начало трясти. Она так резко захлопнула крышку шкатулки, что продавщица посмотрела на нее со своего места за прилавком.

– Пожалуйста, – сказала она, – будьте поосторожней, они такие хрупкие.

Тут же последовало головокружение, за которым сразу появилась тошнота. Клэр облокотилась о стеклянный прилавок, тяжело дыша ртом.

– Я чувствую себя плохо, – сказала она женщине, с трудом выговаривая слова. – Можно мне пойти в ваш туалет? – Она только смутно осознавала, что Амелия подошла к ней и обняла ее сзади.

Продавщица покачала головой.

– Извините. У нас нет туалета для посетителей, но в магазине у Блуми есть. Это всего…

– Пожалуйста, – сказала Клэр. Помещение начало вращаться.

– Клэр. – Амелия убрала прядь волос с ее лица. – Ты такая бледная. В чем дело?

Клэр начала плакать. Она хорошо понимала, что ее слезы на людях вызовут недоумение, тем не менее ей было все равно.

– Вы должно позволить ей воспользоваться вашим туалетом, – сказала Амелия. Требовательность ее тона была удивительной, и Клэр прислонилась к подруге, дав волю слезам. Она почувствовала, что взгляды других покупателей обратились к ней. Пусть они все идут к черту!

Продавщица смягчилась, провожая Клэр и Амелию в коридор позади торгового зала, где была небольшая ванная комната, заваленная коробками.

– Ты справишься одна? – спросила Амелия, и Клэр смогла кивнуть, прежде чем вошла в ванну и заперла дверь за собой. Она присела на унитаз, не поднимая юбки, и прислонилась спиной к сливному бачку. Она закрыла глаза и тотчас же увидела свою руку, открывающую крышку музыкальной шкатулки, маленькая лошадка и ее миниатюрный кабриолет поблескивали при свете. Она быстро открыла глаза опять и начала читать надписи на стенках и двери своего маленького убежища. «Довольный покупатель – постоянный покупатель». «Лучшая продавщица месяца – Джинни Аксельрод». Там была по крайней мере дюжина надписей, и чтение их успокоило ее, привело в оцепенение.

– Клэр? – Амелия постучала в дверь. – С тобой все в порядке, дорогая?

– Прекрасно, – сказала она. Она опять дышала нормально. Намочила носовой платок в раковине и, не глядя в маленькое зеркальце на стене, протерла под глазами, надеясь смыть следы своих слез.

Амелия, перепуганная и с побелевшими губами, ожидала ее в коридоре. Клэр широко ей улыбнулась.

– Прости, – сказала она. – Я не знаю, что со мной. Просто почувствовала себя совершенно больной на некоторое время, но это прошло.

Амелия положила руку ей на плечи, приобнимая.

– Ты напугала меня, девочка. Ты уверена, что с тобой все в порядке?

– В полном порядке, – сказала она. Но когда они вошли в торговый зал снова, и Амелия объявила, что хочет еще посмотреть музыкальные шкатулки, Клэр почувствовала, что ее охватывает паника.

– Я подожду тебя на улице в тенечке. – Она указала на скамейку за дверью магазина, и Амелия кивнула.

Ожидая на скамейке, она подумала, что спастись бегством из магазина было еще не все. Ей нужно вылезти из собственной шкуры. Взглянув на свои часы на руке, она подумала, не будет ли у нее времени позвонить Рэнди до того, как Джон вернется домой этим вечером. Она хотела рассказать ему, что произошло. Она не видела его со времени их поездки в Смитсониан, но разговаривала каждый день по телефону. Она больше не говорила Джону об этих телефонных звонках.

Когда она наконец связалась с Рэнди вечером, он стал расспрашивать, как она и подозревала, способом, которого она и боялась, и одновременно хотела. Он больше не удовлетворялся поверхностным пересказом ее мыслей. Он спрашивал, где она могла слышать именно эту мелодию раньше. Могла ли она представить, как будет звучать эта мелодия, если ее сыграть на различных инструментах? Что она услышит, если даст полет своей фантазии? У нее не было ответа на вопросы, но она терпела их до тех пор, пока неловкость стала слишком явной и ей пришлось попросить сменить тему.

Она слышала, как Джон въехал на машине в гараж, пока она все еще говорила с Рэнди, и она успела повесить трубку до того, как он добрался до двери черного хода, злясь на себя за свой обман. Если Джон спросит ее, с кем она разговаривала, она ему скажет. Но он не спросил, а она не сказала.

Ложь ему сегодня вечером была намеренная. Рассчитанная. Непростительная.

– Я знаю, что ты будешь работать допоздна, – сказала она в автоответчик. – Поэтому, я надеюсь, ты не будешь против, если я совершу поход в кино с Амелией. – «Совершу поход в кино?» Она раньше никогда не использовала такого выражения. Оно просто у нее вырвалось. – Увидимся вечером.

На самом же деле она отправилась с Рэнди на танцы.

Она думала об обмане, когда надевала свое сиреневое платье, которое было слишком нарядным для работы, но в действительности не представляло из себя ничего особенного. Ей надо было просто сказать Джону, что она сегодня вечером встречается с Рэнди, не упоминая о танцах. Именно танцы причинили бы Джону боль, потому что это было единственное, что они не могли делать вместе.

Будучи подростком, она обожала танцевать, до того, как встретила Джона, и она помнила грусть, с которой она расставалась с этим удовольствием. Тогда она потеряла многих друзей. Не из-за того, что им не нравился Джон, хотя он иногда мог оттолкнуть людей своей резкостью вначале, когда только перевелся в их школу. Она просто потеряла друзей потому, что перестала с ними встречаться без него. Он тогда еще только привыкал к инвалидной коляске, и занятия ее друзей казались ему недосягаемыми. Клэр не возражала. Она была влюблена. Она никогда не позволяла себе думать о том, чего она лишилась. Было опасно слишком задумываться.

Она все еще испытывала неловкость от обмана, когда села в свой автомобиль и вырулила на шоссе. Ей не стоило бы втягивать сюда Амелию. Впутав Амелию в эту историю, она поставила себя в такое положение, как будто в свиданиях с Рэнди было что-то преступное.

А в этом ничего дурного не было. Ей бы хотелось рассказать Джону, что Рэнди не был причиной ее проблем. Скорее, в каком-то смысле, он по непонятным причинам стал средством от них. Подобные тайные встречи не могли, однако, стать нормой. Ей нужно будет найти способ от случая к случаю проводить время с Рэнди, не обижая при этом Джона.

Рэнди спросил ее, не сможет ли она приехать за ним на своей машине, его была в ремонте. Она двигалась в направлении ряда многоэтажных домов в Маклине, чуть в стороне от небольшого театра, и въехала прямо на площадку перед домом номер 167. Автостоянка была хорошо освещена, и она могла великолепно разглядеть дома. Рэнди сказал, что они были построены только пять лет назад, но их фасад из старого кирпича придавал им мягкий, умудренный опытом вид. Номер 167 стоял полностью освещаемый светом одного из фонарей автостоянки. Дом, выстроенный из кирпича, ставшего от времени белым. Ставни были черными, а дверь – красная. Вечнозеленые кусты азалии окружали небольшой садик у фасада, и ей стало интересно, какие же цветы распустятся здесь весной.

Она уже поднялась по ступенькам крыльца и готова была поднять медный дверной молоток, когда Рэнди отворил дверь.

– Почти готов. – Он улыбнулся. – Входи.

Она вступила в небольшую гостиную, уютно обставленную тяжелой темной антикварной мебелью.

Она сняла пальто, и он порывисто обнял ее рукой. Борода мягко коснулась ее щеки.

– Давно тебя не видел, – сказал он. – Ты хорошо выглядишь.

– Спасибо. – Она улыбнулась, почувствовав себя защищенной, чувство, которого она не ощущала с тех пор, когда в последний раз была в его объятиях.

– Я буду через минуту, – сказал он, направляясь к лестнице. – Чувствуй себя как дома.

Она уселась на плюшевую, заваленную подушками софу, и осмотрела комнату. Черный с бежевым восточный ковер почти закрывал пол из твердой древесины. В углу около камина возвышался огромный темный письменный стол-бюро с убирающейся крышкой, открытой так, что виднелись множество ящиков и полочек, и отделений. Все бумаги были аккуратно сложены в стопки. Фактически, несмотря на разброс стиля мебели и тканей, в комнате царил порядок.

Стены были плотно увешаны картинами, в основном пейзажи вокруг реки Гудзон с темными и притягивающими взгляд образами густых деревьев и темной воды. Однако на каминной полке стояло несколько определенно недавних фотографий в современных рамках. Клэр подошла к камину. Две из фотографий изображали одного и того же мальчика – без сомнений – Кэри. Одна была снята, когда ему было шесть или семь лет, другая – девять или десять. У него были синие глаза, как у Рэнди, и натянутая улыбка. Третья фотография – семейный портрет, который она привезла ему из комнаты Марго. Однако он был в другой рамке – медной, согретой коричневым тоном фотографии. Изображение неуклюжего черноволосого мальчика, стоящего на расстоянии от своей семьи, заставило ее улыбнуться с нежностью, которую она не чувствовала с тех пор, как видела эту фотографию в последний раз.

Они болтали о танцах по дороге в «Замок» – клуб, который, как он говорил, они с Льюэн однажды посетили в Розлине. Он сказал, что всегда любил танцевать. Это в нем говорила любовь к сцене. Однако Льюэн предпочитала почти всегда какой-нибудь иной род развлечений, и поэтому они редко ходили на танцы.

Танцевальная площадка была большой и свободной, и музыку обеспечивал ди-джей, который проигрывал исполняемую на электронных инструментах смесь Глена Миллера, Эрика Клэптона, Билли Рэй Цирус и какую-то неузнаваемую и громкую музыку в стиле «диско». Рэнди научил ее танцевать техасский ту-степ и несколько других танцев, которые были изобретены или же переделаны за последние двадцать лет.

Он не обманывал насчет того, что ему нравится показная сторона танцев. У Рэнди совсем не было комплексов, и после нескольких моментов стеснения и замешательства Клэр позволила вовлечь себя в ту свободу движений, которую он предлагал ей на танцевальной площадке.

По мере того, как вечер близился к концу, музыка постепенно становилась все медленнее. Свет померк, а танцоры все меньше уделяли внимания фигурам танца, а больше – друг другу. Рэнди вел ее в медленном танце по площадке, но в его прикосновениях не было никаких намеков, никакой настойчивости, и это было большим облегчением для нее, позволяло ей расслабиться. Он держал ее руку у своей груди, но не гладил пальцев и не сдвигал свою другую руку вниз по спине. Однако так приятно быть в руках мужчины, так, как делал это он. Двигаться. Стоять. Она не хотела, чтобы он ее отпускал, и почувствовала разочарование, когда этот момент был прерван разговором.

– Давай спросим, нет ли у диск-жокея «Позволь мне называть тебя любимой»? – сказал он.

Она не могла понять, не играет ли он с ней.

– Нет, спасибо, – сказала она. – Кроме того, я уверена, что у него нет.

– Серьезно. А что, если есть? Может быть…

Она покачала головой.

– Забудь об этом.

– Здорово, если б нашлась эта мелодия. Ты могла бы отдаться чувствам, Клэр. Посмотреть, куда они тебя приведут. Ты так быстро убегаешь от них в себя.

– Я собираюсь выбросить их из головы.

– Ну, если ты их выбросишь, то я буду тут как тут, чтобы их подобрать.

Она почувствовала прилив горячих слез.

– Ты не знаешь, какое это отвратительное ощущение, – сказала она.

Он крепко ее обнял.

– Хорошо, – сказал он, – ты победила.

Она почти почувствовала разочарование от того, что он сдался. Она хотела знать источник своего беспокойства, но у нее не хватало храбрости ворошить прошлое.

– Ну, неважно, есть ли у него твоя любимая маленькая песенка, или нет, сегодня вечером диск-жокей хорошо потрудился, – сказал Рэнди.

– Да, – сказала она, дыша более свободно теперь, после того как опасность миновала. – По кусочку из всего. – Она подумала прежде всего о Шопене, которого она слушала после смерти Марго. – Кроме классической музыки.

– Отлично. Я испытываю отвращение к классике. Она подняла голову, чтобы посмотреть на него.

– Это ирония, не так ли? Ведь у тебя было двое родственников, которые исполняли классическую музыку на фортепиано, а ты ее ненавидишь?

Он издал стон.

– Я все время думал, что, если я хоть еще только раз услышу Шопена, я взорвусь. Марго и Чарльз могли слушать эту чепуху до тошноты, и, когда я жаловался, они переглядывались, как будто не могли понять, как это я могу быть их родственником. Они говорили: «Разве ты не слышишь, как это прекрасно?» – и они обычно начинали играть громче, как будто я не мог понять главного, потому что не полностью расслышал. Для меня это звучало, как звук гвоздей, которые забивают в крышку гроба.

Клэр потерлась щекой о его плечо, обдумывая и припоминая слова Марго на мосту.

– Так это был ты? – спросила она.

– О чем ты?

– Марго сказала: «Он никогда не мог слышать музыку». Не могла она говорить о тебе?

Рэнди сбился с такта. Она почувствовала носок своей ноги под его ступней.

– Вполне возможно, – сказал он.

– Но почему? Почему в тот момент она думала о тебе?

– Я не знаю.

– Она сказала…

– Клэр. – Он перестал танцевать и посмотрел на нее сверху вниз, схватив ее за плечи так сильно, что ей стало больно. – Не могли бы мы поговорить о чем-нибудь еще, пожалуйста? А лучше вовсе не разговаривать?

Он отвел глаза, и она поняла, что ей лучше не задавать больше вопросов.

– Хорошо. – Настала ее очередь уступить.

Они снова начали танцевать, но Клэр почувствовала в нем какую-то перемену. Он двигался скованно, его руки утратили свою нежность.

Когда музыка прекратилась, он спросил ее:

– Не могли бы мы уйти отсюда? Ты не возражаешь, если мы сделаем это прямо сейчас?

Они получили пальто и молча пошли к машине. Он сунул в рот трубку, но не зажег ее.

– Когда тебе нужно быть дома? – спросил он, когда они сидели в машине.

Она включила обогреватель, дрожа, пока вычисляла, сколько времени потребуется на дорогу домой и на то, чтобы перекусить быстренько с Амелией. – У меня есть час, – сказала она, и почему-то совсем не удивилась, когда он предложил поехать в маленький театр в Маклине.

Внутри театра было темно, прохладно и спокойно. Рэнди включил свет, освещающий балконы, но оставил остальные люстры невключенными, и он и Клэр двинулись в середину собора, скользя между скамьями и чувствуя, как будто это все принадлежало им.

Рэнди наклонился вперед, поставив локти на колени. Он ничего не сказал с тех пор, как спросил, когда ей нужно домой.

– Я не рассказывал ни одной душе то, что собираюсь рассказать тебе, – с трудом произнес он.

Она слегка коснулась рукой его спины. Балконные люстры освещали ее пальцы, и от света они горели на темной ткани свитера.

– Я завидовал Марго и Чарльзу, – сказал Рэнди. – Когда я был ребенком, то неоднократно желал, чтобы их не было вообще. – Он взглянул на нее. – Я ведь рассказывал тебе о своем отце, правда?

Клэр кивнула.

– Судя по словам моей матери, я унаследовал от него все самые плохие его черты. Могу поклясться, что в основном я был совершенно нормальным ребенком, но рядом с «ангелочками», как их называла моя мать, казался юным преступником, у которого не было музыкального слуха, который был неуклюж и не доставлял ничего, кроме беспокойства. Если бы она и мой отчим Гай смогли бы найти какой-нибудь официальный способ отделаться от меня, убрать с глаз долой, я уверен, что они бы сделали это, не моргнув глазом.

– Мне жаль, Рэнди.

– Тем не менее я любил Марго и Чарльза, – продолжал Рэнди. – Удивительно, что я смог сохранить подобные чувства, но все же в некотором роде, я их любил.

– Такую связь между родственниками трудно разорвать, – сказала она, хотя не знала этого наверняка. Она подумала о Ванессе. Она должна была любить свою сестру, но не могла вспомнить этого чувства. – Ведь все зависит от близости, не так ли?

Рэнди, казалось, совсем ее не слушал.

– Я не рассказал тебе всей правды о том, что произошло на мосту в тот вечер.

– Неужели? – Ей стало интересно, какую часть своего рассказа он изменил.

– Правда в том, что мой младший братишка Чарльз не был сорви-головой. Он был не таким ребенком, который мог бы вылезти за ограждение моста. На самом деле они оба боялись переходить мост. Если им нужно было пересечь его, их всегда возили на машине. Но из-за снега это стало невозможно, вот почему мне нужно было провожать их.

Клэр снова представила нетронутое снежное покрывало, и ее любопытство достигло высшей точки.

– Что же случилось?

– Марго хорошо с этим справлялась, – сказал Рэнди. – Она шла прямо по середине моста и что-то напевала, чтобы не думать о том, как высоко над землей она находилась. Она отлично себя вела. Но Чарльз был в настоящей панике. Я недоумевал, почему у меня такой хлюпик брат. Мне было жаль его, потому что он казался таким перепуганным. Я злился от того, что мне нужно было идти за этими двумя ангелочками, в то время как я мог бы строить снежные крепости со своими друзьями.

Рэнди отвернулся от нее, и свет с балкона упал ему на висок, щеку, на длинные ресницы, которые она не замечала раньше. Ее насторожила боль, какую она увидала на его лице. Она подумала о том, чтобы прервать его рассказ, сказать, что это не имеет значения. Все случилось так давно, зачем ворошить? Но он стал продолжать прежде, чем она успела что-нибудь произнести.

– Я хотел помочь Чарльзу. Я имею в виду, что мои намерения были вполне благородны. Я не думаю, что теперь обманываю себя. Я хотел помочь ему, чтобы он перестал быть таким хлюпиком в штанишках на помочах. Поэтому, когда мы шли, я держал его за руку и говорил, что нечего бояться. Это просто обыкновенный мост, и все тут. Чарльз смотрел на меня снизу вверх. Он ждал моего одобрения, и я понимал, что он старается быть храбрым, но лицо его было абсолютно белым. Я вспоминаю, что тогда он мне показался похожим на актера из пантомимы. Тем не менее он держался за мою руку, а я все ближе и ближе подходил к краю моста, говоря: «Все – нормально. Это обыкновенный мост. Он тебя не укусит».

Он затеребил рукой бороду и прикрыл глаза, и Клэр еще крепче обвила его рукой.

– Все хорошо, – сказала она, хотя не была уверена, в чем она его утешает. Ей всегда хорошо удавались эти пустые слова утешения. Это – ее «форте».

Его голос стал низким, когда он заговорил опять:

– Когда мы все ближе и ближе подходили к краю моста, он начал вздрагивать от страха. Я мог почувствовать, что он дрожит с головы до ног. Я начал говорить ему какие-то слова, чтобы устыдить его и заставить расхрабриться. Я сказал ему, что мои друзья считают его… девчонкой. Именно так и сказал. Что они расспрашивают меня о моих двух сестричках. – Рэнди покачал головой. – Господи, как, должно быть, обидно такому маленькому ребенку слышать об этом. Ему было только девять лет. Как сейчас Кэри.

Рэнди поморщился от этих воспоминаний и тяжело вздохнул.

– Тогда мост был совсем другим, – продолжал он. – О перилах даже нечего и говорить, тогда их почти совсем не было. Просто металлическая рельса, вот все, что отделяло мост от платформы. Итак, я все время вел Чарльза к ограждению, и, когда мы дошли до него, он схватился за железный поручень, и я говорил ему, что это здорово, что он может пройти по краю такого моста, как этот. Но он плакал. Старался, чтобы я этого не видел, но перепуган был до смерти. Он не отпустил бы моей руки ни за что на свете. Одной рукой он держался за поручень, а другой – за меня.

Клэр явственно воображала эту картину, могла почувствовать холод поручня в руке. Она не хотела больше слушать.

– И мне пришла в голову отличная идея показать ему, что бояться нечего, – продолжал Рэнди. – Я сказал, что собираюсь вылезти на платформу. Там было скользко, а у меня созрел план вылезти за ограждение и катиться вдоль него, в то время как Чарльз будет идти, держась за поручень по мосту. Я проделывал это и раньше со своими друзьями. Для меня это был сущий пустяк, но Чарльз расплакался по-настоящему, потому что для него это значило одно – ему придется отпустить мою руку. Марго стояла посередине моста, крича, чтобы я этого не делал.

– Рэнди, – сказала тихо Клэр. – Я понимаю, к чему это привело. Тебе не нужно больше…

– Нет, я закончу, – сказал он с лихорадочным возбуждением в голосе. – Я выдернул свою руку из руки Чарльза и… – Он замолчал, прикрыв глаза пальцами. Клэр обняла его за плечи сильнее. – О, черт, – сказал Рэнди. – Я мог видеть его лицо. Он застыл на месте, слишком перепуганный, чтобы двинуться с места. Схватив одной рукой поручень, другой он пытался дотянуться до меня. Он плакал. Марго что-то кричала. Я не помню что. Я все время повторял: «Я всегда так делаю. Не будь маленьким». Я подлез под поручень и начал скользить – отклонившись, я съезжал по льду. Я все время звал Чарльза присоединиться ко мне, говоря, что он может, если хочет, держаться за поручень обеими руками, но чтобы он начал идти. Я все дальше отходил от него, так чтобы он наконец сдвинулся с места. Я вернулся назад к нему и попытался уговорить его, а он продолжал упрашивать меня вернуться назад на мост и взять его за руку. Я был в ярде от него, и я пообещал, что буду идти рядом с ним по платформе, в то время как он будет идти по мосту, между нами будет только поручень. «Давай, – сказал я. – Ты ведь не девчонка, правда?»

Неожиданно Рэнди распрямился, скинув ее руку.

– Господи, если хоть кто-нибудь будет так издеваться над Кэри, я убью его.

Клэр кивнула.

– Я знаю, но ведь ты был только…

– Я пообещал оставаться рядом с ним по другую сторону перил, – прервал ее Рэнди. – Он наконец собрал всю свою храбрость и сделал шаг, а потом я удрал от него. Дразня. Я просто хотел посмотреть, как он будет идти один. – Он сделал строгое лицо. – Или, возможно, я хотел помучить его.

– Или ты просто был пятнадцатилетним мальчиком. – Она хотела утешить Рэнди. Спасти его.

– И тогда, – сказал Рэнди. – Я клянусь, что не знаю, как это произошло. – Он развел руки, открыв ладони, прежде чем снова сжать их в кулаки. – Должно быть, как раз там, под снегом, был лед. Похоже, что-то затянуло его под металлический поручень, на покрытую льдом платформу. На нем были надеты варежки, и он не мог крепко ухватиться за перила. На его лице было такое жуткое выражение страха и ужаса. А потом он исчез. Кричал ли он, я не помню. Может быть, потому что я сам громко закричал. – Рэнди опять откинулся на скамью. Его лицо было очень бледным.

– Мне так жаль. – Клэр сняла туфли и забралась на мягкое сиденье скамьи с ногами, прикрыв их юбкой. – Но это было так давно. Очень давно. Ты не можешь помнить…

– Нет, я, конечно, все помню. – Он отказался от попытки успокоить его. – В любом случае, конец этой истории ты знаешь. Марго попыталась догнать его и упала сама, и мне пришлось нести ее без сознания и всю в крови домой. Конечно, я соврал матери и отчиму о том, что произошло, а Марго была не в состоянии говорить. До тех пор, пока ей не стало лучше, я жил в страхе, что она расскажет им правду, но она не сделала этого. Я даже не уверен, помнила ли она, что произошло. Когда мы стали старше, я хотел спросить ее, почему она держит все это в секрете, но к тому времени она стала очень странной. Я не знаю, произошли бы у нее все эти психические отклонения, если ей не пришлось перенести такого потрясения. – Он вздохнул. – Мне бы хотелось думать, что они возникли бы неизбежно, но я сомневаюсь. Полагаю, единственное, что нужно воспринять как должно, это то, что я той ночью убил и своего брата, и свою сестру.

«Какая тяжкая ноша, и он несет ее всю жизнь, – подумала Клэр. – Какую ужасную вину он чувствует».

– Однако ты и сам был только ребенком, – сказала он. – Дети не думают о последствиях своих поступков. И они не осознают опасности. Или смертельного исхода. Если бы ты знал, что твой брат в опасности, ты бы сделал все возможное, чтобы предотвратить это.

Рэнди посмотрел на нее.

– Ты знаешь, я ведь так и не рассказал Льюэн правду о том, что произошло той ночью?

Тогда почему же ты рассказал мне? И почему именно сегодня? – спросила она.

– Потому что я знал, что ты не убежишь. Ты слишком быстро стараешься определить, что из себя представляют люди, но не пытаешься скрыться от них, неважно, насколько они неприятны. – Он покачал головой. – Я всегда думал, что Льюэн нужна была только самая незначительная зацепка, чтобы хлопнуть дверью. Я бы никогда не смог рассказать ей то, что рассказал сейчас тебе.

Клэр положила подбородок на колени.

– Я рада, что ты смог, – сказала она. Счет сравнялся. Каждый из них поделился с другим чем-то очень личным. Причиняющим боль. Ей захотелось обнять его, сделать так, чтобы он чувствовал себя так же, как она чувствовала за неделю до этого, когда он держал ее в объятиях в музее. Защищенной, согретой и понятой. Она положила ему на плечо руку и закрыла глаза.

Ангелочки. Разве не называли Ванессу «ангелом» с ее золотыми кудрями и невинной улыбкой, с ровными мелкими зубками? Разве не так ласково называла ее Мелли?

– О чем ты думаешь? – спросил Рэнди через несколько минут спокойствия.

– О Ванессе. Не знаю, почему. Может, потому что в твоих словах было что-то… и о нас.

– Что именно?

Она покачала головой.

– Я не знаю. Может быть, слово «ангелочки». Моя мама называла Ванессу «ангелом». У нее были такие золотые, блестящие, легкие волосы. – По неизвестной причине мысль об этой светловолосой девочке стала раздражать ее. – Неважно, – сказала она. – Я не хочу вспоминать.

– Я думаю, тебе нужно вспомнить.

– Я сомневаюсь, что есть что-то, заслуживающее воспоминаний.

– А я думаю, что некоторые чересчур сопротивляются этому. – Он повернул голову, чтобы подарить ей улыбку. – Ты сама сейчас как десятилетняя девочка, – сказал он. – С поджатыми ногами, обнимающая свои коленки.

Она немного поколебалась, прежде чем заговорить.

– Именно столько мне и было лет тогда. Летом, когда Ванесса уехала. Она почувствовала, что мелкими шажками приближается к чему-то. К чему, пока не могла понять. – Я знаю, что именно в этом возрасте я тогда была. А больше ничего не помню.

– Порядок, – сказал Рэнди. – Тебе десять лет. Что ты помнишь из десятилетнего возраста?

Она пожала плечами, не способная отличить этот возраст от какого-либо другого.

– Ничего, – сказала она.

– Ну, в каком классе ты была?

– Догадываюсь, что в пятом.

– И кто же был у вас учителем в пятом классе?

– Умм… – Она попыталась вспомнить, но ей ничего не приходило в голову. – Я не помню своих учителей начальной школы.

– А сколько лет было Ванессе, когда тебе было десять?

– Восемь.

– И почему же твой отец забрал с собой именно ее, а не тебя?

Она снова пожала плечами, на этот раз с чувством некоторого неудобства. Ей не хотелось об этом думать.

– Похоже, ты немного завидовала ей, а? Так же, как я ревновал к Марго и Чарльзу? Ванесса была красивой, у нее были такие прекрасные волосы.

– Я не завидовала ей. – А может быть, и завидовала. Не помню.

– Ты, вероятно, была рада, когда она уехала?

– Нет, нет.

– Конечно, нет, Рэнди, – передразнил он ее. – Как ты мог вообразить, что такая плохая мысль могла возникнуть в такой правильной головке, как моя? – Он взъерошил ей волосы.

– Ну, даже если я и завидовала ей, – сказала она, – это нормально в детском возрасте. Так же, как ты завидовал своим брату и сестре. Совершенно нормально. Все, что я знаю, что по какой-то причине мой отец взял с собой Ванессу в штат Вашингтон, и я больше никогда их не видела.

– «Позволь мне называть тебя любимой», – начал напевать Рэнди, – я…

– Прекрати! – Она оттолкнула его от себя и почувствовала, как к лицу прилил жар.

– Прости. – С лица Рэнди сбежала улыбка. Его пальцы окаменели под ее ладонью, пока он держал ее руку. – Прости меня.

Она позволила взять себя за руку.

– Мелли сказала мне, что очень скоро я снова увижу Ванессу и папу, – сказала она тихо. – Она всегда говорила это. Когда бы я ни спросила, она всегда отвечала: «Очень скоро, дорогая».

– Твоя мать была лгуньей.

– В определенном смысле, я полагаю, что да, но только, чтобы облегчить мне жизнь. Она лгала, чтобы защитить меня. Помочь мне пережить боль.

– Правда – это единственное, что может помочь пережить боль. Это всем известно. Необходимо смотреть правде в глаза, тогда справишься с болью. Полуправда всегда живет секретами.

Она почти не слушала, подставив запястье под свет, льющийся с балконов, чтобы взглянуть на часы. Как всегда, она слишком долго оставалась с Рэнди.

– Мне нужно домой, – сказала она.

Они молча надели пальто и пошли к выходу. В фойе Рэнди выключил отопление и свет на балконах, оставив их в совершенной темноте, когда прижал ее к себе, чтобы обнять.

– Ну, – сказал он, держа ее в объятиях, – прекрасный получился вечер. Ты прекрасно танцуешь. Однако этот последний час был ужасным.

– Да. – Она обвила его руками, и по тому, как отреагировало его тело, теснее прижавшись к ней, она поняла, что он чувствует теплоту и заботу, которую она предлагала ему. То, что чувствовала она, было любовью, глубокой и чистой, и всепоглощающей. Она чувствовала с Рэнди большую близость, чем с Джоном. Тем не менее, когда он нагнул голову, когда стал искать губами ее губы, это показалось ей неожиданным и нечестным, и недозволенным, и она быстро отвернулась от него.

– Прости, – сказал он ей в волосы. – Опять вышел за рамки. Пожалуйста, считай это просто благодарственным поцелуем за то, что снова возродила меня к жизни.

Ее трясло.

– У вас очень необычный брак, – сказал Рэнди через минуту. – Я не должен пользоваться терпимостью Джона, – он подбирал слова, а потом засмеялся, – делая наше знакомство чересчур близким. Я не знаю, как бы себя чувствовал, если бы моя жена пошла на танцы с другим мужчиной, неважно, какими бы платоническими их отношения ни были.

Клэр поколебалась минутку.

– Он не знает, – сказала она. – Я сказала, что иду в кино.

Подойдя к двери, Рэнди оглянулся, чтобы посмотреть на нее.

– Со мной? – спросил он.

– Нет. Я сказала, что иду с подругой. – Слышать слова лжи, сорвавшиеся с собственных губ, было отвратительно. Она должна сказать Джону правду. И она скажет, как только доберется до дома.

Рэнди бессильно опустил руки.

– Почему ты солгала? – спросил он.

– Потому что я не хотела его расстраивать.

Он вздохнул, покачав головой, обгоняя ее снова, чтобы открыть дверь.

– Ты – настоящая дочь своей матери, – сказал он.

– Что ты имеешь в виду? – Она вышла в ночь.

Он повернулся к ней, положив руку ей на плечо.

– Я не хочу быть частицей этой лжи, Клэр.

– Я тоже этого не хочу, – сказала она. – Это было ошибкой. Я просто плохо подумала.

Он посмотрел вниз по улице, в направлении своего дома, достал свою трубку из кармана пальто и постучал ею о ладонь.

– Я пойду домой пешком, – сказал он.

– Ты уверен?

– Да. Это пойдет мне на пользу. – Он прикурил трубку, и дымок пополз вверх в воздух небольшими ароматными облачками. Он вынул трубку изо рта и слегка коснулся ее руки. – Спокойной ночи, Клэр.

Она смотрела, как он шел вниз по улице, и не сделала ни одного шага к машине на стоянке. Она не сводила с него глаз до тех пор, пока темнота не поглотила его, и тогда она поняла, что у него беда. Она не хотела ни ехать домой, ни видеть Джона, ни чувствовать вес вины ото лжи, который висел на ней. Она не станет признаваться ему. Зачем? Признание облегчит только ее душу, но ему от этого будет только больно. Кроме того, если ей и придется солгать в другой раз, чтобы встретиться с Рэнди, она поступит точно так же.