"Самуил Лурье. Разговоры в пользу мертвых" - читать интересную книгу автора

получил образования, к живописи относился серьезно. Он слегка презирал эти
роскошные безделушки, хотя они были красивы и кормили его и восхищали
меценатов. Ватто, по-видимому, не замечал, что нелюбимые дети все-таки
похожи на него, что, машинально тасуя легкомысленных персонажей, он невольно
выдавал свои заветные мысли.
Можно сказать, что есть два наклонения мечты: желательное и условное.
Один строит воздушные замки, другой - карточные домики. Праздники Ватто -
игра, забава, меланхолическая и монотонная, как пасьянс.
Вот как наставлял Ватто своего ученика: "Он посоветовал Ланкре
отправиться в окрестности Парижа и нарисовать несколько пейзажей, затем
нарисовать несколько фи-гур и из этих зарисовок скомпоновать картину по
собственному воображению и выбору". Так он и сам поступал. Он рисовал с
натуры каждое утро. Сочинение картины состояло в том, чтобы выбрать из
альбома разные моменты разных жизней и склеить их на полотне. Не меняя ни
позы, ни жеста, одни и те же фигурки порхают с холста на холст, из пейзажа в
пейзаж, из одной компании в другую. Эти господа держатся непринужденно,
однако не умеют уверить нас, будто их трогает веселая суета ситуации. Каждый
живет в глубине своего мгновения, чуждого окружающему. Выдает их главным
образом взгляд: и друг на друга, и на зрителя они смотрят внимательно и
печально. Так, узнавая, вникают в собственное отражение. И зрителю
передается случайность и эфемерность существования этих условных любовников
и мнимых счастливцев; заводные игрушки, нарядная мошкара - вот что такое
люди; и Ватто с сострадательным пренебрежением подчиняет их своей прихоти,
заставляет обниматься и плясать. Подражая провидению, он утешал свою
гордость.
Так он жил, играя в чет и нечет чужими, воображаемыми радостями. Это
скоро приелось, как и восторги знатоков. Ватто скучал, презирая себя и
других, мечтал уехать куда-нибудь - хоть в Валансьен, если нельзя в Италию.
"Единственными его недостатками, - говорит мемуарист, - были равнодушие да
еще любовь к переменам".
В гуще города Парижа он вел жизнь одинокую и скромную, чуждый кипевшему
вокруг роскошному разврату Регентства.
"По свидетельству всех исторических записок, ничто не могло сравниться
с легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени... Алчность к
деньгам соединилась с жаждою наслаждений и рассеянности; имения исчезали;
нравственность гибла; французы смеялись и рассчитывали и государство
распадалось под игривые припевы сатирических водевилей.
...Образованность и потребность веселиться сблизила все состояния.
Богатство, любезность, слава, таланты, самая странность, всё, что подавало
пищу любопытству или обещало удовольствие, было принято с одинаковой
благосклонностию" (Пушкин, "Арап Петра Великого"),
В 1716 году из двадцатилетнего изгнания вернулась в Париж итальянская
труппа и стала давать спектакли в Бургундском отеле. Ватто влюбился в
комедию дель арте. Она говорила, что мир полон ряженых; чтобы разгадать
людей, надо их переодеть; чтобы сыграть жизнь, довольно дюжины масок. Чем
тверже маска, тем беззащитней лицо. Ватто узнал себя в неловком и
простодушном Пьеро. Современники вдруг увиделись ему распавшейся труппой
комедиантов, способной представить в лицах его тоску, и страх, и нежность. В
ту пору Ватто переживал кризис. Одиночество сломалось. Люди выросли в глазах
Ватто, и он поверил в реальность их существования. Он понял, что можно