"Сергей Лукницкий. Веселенькая справедливость (Рассказы и повести)" - читать интересную книгу автора

бултыхнулся.
Вода приятно пахла ею и еще каким-то розовым маслом, которое
нувориш-демократ, ее папаша, привез доченьке из очередной командировки, без
которой, надо думать, Россия бы пропала.
Вечно я путаюсь в импортных душах. Вода пошла совсем не оттуда, откуда
я ждал. Пришлось вымыть и голову. Вода из этого душа, имеющего двадцать
трубок: с дырками, без дырок, с сетками и пр., вдруг побежала на пол. Но пол
был устроен таким образом, что это его, мраморного, ничуть не смущало. Он,
во-первых, был горячим, чтобы ножки дочери члена перестроечного
правительства не замерзли, когда она выходит из ванной, а во-вторых,
перфорированным, чтобы вода в нем не задерживалась, кроме того, снизу еще
дула какая-то гадость, чтобы ноги побыстрее обсохли, пока ищешь полотенце.
Что и говорить - хорошо придумано. Вспоминались строки Маяковского:

Себя разглядевши в зеркало вправленное,
В рубаху в чистую - влазь.
Влажу и думаю: - Очень правильная
Эта, наша советская власть.

Советской власти не было. Но зато открылась дверь, и вошла прислуга с
чистой рубахой. Симпатичная такая девочка, может, прапорщица, но, во всяком
случае, - не женщина, хотя я несколько раз про это намекал.
Не женщина, но функция.
Не поверю, что ее не волнует ладно скроенное раздетое мужское тело, но
вышколена она хорошо, вошла в ванную, как будто бы в нейникого не было.
Дочка большого папы, Наташка, могла бы и сама принести мне рубашку, но
не принесла, увы, - дитя перестройки.
По ее семейке создается впечатление, что диссиденты боролись не за
справедливость, а за власть. И вот теперь, когда они ее получили, они сразу
забыли про всех, не забыли только свои обиды.
Забыли они и про диалектику, про то, например, что диссидентом теперь
становится весь народ. Их кредо: в застой мы жили плохо, пусть теперь они
поживут так же. А кто они? Прапорщица? Или те, для кого открыли ночлежки в
Москве? Или те, кого свозят в пункты голодных?
К Наташке я вышел уже денди. Вернее, антиденди. Денди меня в свою
команду бы не приняли, потому что на мне все-таки были джинсы, куртка,
рубашка, к тому же не хипповая, а белая. Я люблю белую рубашку.
И когда все было на мне надето и я был выбрит, высушен и облачен в
штиблеты, я не отказал себе в удовольствии в очередной раз (и, может быть,
последний) вызвать восхищение своей жены.
Я выбрал в шкафу самый нейтральный, а потому самый роскошный галстук и
сделал то, что делал каждое утро у нее на глазах. Левой рукой я положил
галстук на указательный и средний палей левой же руки так, чтобы широкий
конец был немного длиннее, чем узкий, после чего одним легким движением
завязал его и набросил на шею.
Я был готов.
А в ее глазах сегодня сверкало, как говаривал Лермонтов, не восхищение,
но самое восхитительное бешенство вместо восторга.
Еще бы, теряет такого мужика. Из ООН приезжали и спрашивали, как я
завязываю галстук. Пересу де Куэльеру понадобилось, по видимому, знать, как