"Сергей Лукницкий. Возвращение Лени (сюжеты)" - читать интересную книгу автора

Зюганичева, потому что Зюганичев пообещал налить больше моих двух стаканов
- ведь фуршет, это когда дозы не дозированы.
Часом ранее, едва брезжущим апрельским утром, часов в пять, когда нежно
зазеленившийся лес окутан легкой дымкой и первая птаха прочищает горло для
первого куплета, Прохаймов, редактор подпольной газеты "Послезавтра",
который хорошо знал писательский городок Перестройкино, ибо на пеньке
по-ленински здесь одно время эту газету и выпускал, высадил на улице
Гринева возле дома номер двадцать шесть опального лысого человека и
немедленно уехал, потому что знал, что на той же улице, напротив
указанного дома, живет давний его оппонент, писатель. Этот писатель - я.
Прохаймов не догадывался, что по старой привычке, если только бывают
врожденные привычки - я встаю каждый день незадолго до пяти утра и,
предварительно взглянув на улицу Гринева, на свой двор со второго этажа,
на легкую дымку в ветвях бесконечных, уходящих в небо сосен, приступаю к
правительству - правлю текст рукописи, точнее компьютерописи. Прохаймов
промчался в своей кибитке мимо моих окон, сочтя мое белое тело п окне лишь
отблеском восхода, и скрылся за поворотом. Я заметил, как по участку
Каликина прямо над тропинкой, ведущей к дому, плавно продвигается
шаровидное черное тело...
Не убоявшись собаки Альфы, которую русский разночинец, (недворянин)
Каликин переименовал в младенчестве по причинам, истинным демократам
понятным, и которая несколько раз с лаем пробежала под Зюганичевым,
удивляясь летящему объекту, Зюганичев бесшумно проплыл вдом, немного
наклоняя голову, поднялся на второй этаж и "предложил Мавре шинель". Но,
так как ни шинели, ни Мавры в этом веке не предвиделось, то оставив прямо
на полу на каких-то обломках, связках газеты "Позавчера" и банках из-под
голубцов свой плащик, по случаю приобретенный в Государственной Думе по
цене, преуменьшенной в сто раз, пользуясь беспрепятственностью
перестройкинских нравов, а также сонливостью каликинской супруги, которая
еще не проснулась, прошествовал сквозь вонючую, в которой неделями не
мылась посуда, кухню, едва не наступив на мышь, которая впоследствии
оказалась разросшимся тараканом, остановился перед входом в комнаты. Перед
ним предстали две двери. Зюганичев в раздумье даже опустил на пол ранее
поджатые ноги. Выбрав из двух дверей принадлежащую хозяину, а не хозяйке,
что было заметно по самой двери (она была менее изящной) с провисшей
блевотиной поперек картины "Сон разума, разрывающий пасть Чубайса", он
отворил эту симпатягу вдруг и бесповоротно (ручка не работа-ТВ в ней).
А в это время по другую сторону двери хозяин - крупный теоретик
бесовщины и всего того, что так мастерски, по-нашему, по-достоевски портит
людям нервы - как раз вставал и, радуясь солнышку, подходил к зеркалу,
прибитому к двери, с предвкушением узнавания себя.
Заботливой рукой хозяйки поперек зеркала яркой красной помадой было
написано слово "ЗЕРКАЛО". Это было сделано потому, что великий хозяин по
утрам уже несколько раз принимал собственное отражение за реальность,
осведомлялся о состоянии его здоровья и предлагал неурочному "визитеру"
его поправить.
Подойдя сегодня к отражению почти вплотную, прикрыв в предвкушении
зрелища глаза, застыв так на секунду, он не заметил, как дверь
распахнулась и перед ним, застывшим с закрытыми глазами в похмельном
анабиозе, и возник овальный человек, по всему видно, опешивший.