"Сергей Лукницкий. Бином Всевышнего (Роман)" - читать интересную книгу автора

Андрей Николаевич не блистал никогда, не хватал звезд с неба, и до 1937
года учился, потом отправился на обучение в Германию, где курса не кончил,
вернулся в Россию, где практически все время сидел на шее у своих
родителей.
Павел Николаевич, старший сын, о нем уже говорилось, стал литератором,
писал пьесы и стихи, книгой "Труды и Дни Гумилева" он вошел в русскую
литературу легко, как входит в пирамиду плита для ее строительства. Дожив
до восьмидесяти лет, благополучно скончался и похоронен рядом со своим
отцом и матерью, военным инженером и его блестящей супругой первой русской
автомобилисткой и художницей по фарфору на Серафимовском кладбище в
Санкт-Петербурге.
Через некоторое время рядом появилась могила и Андрея Николаевича.
Но зато Кирилл Николаевич жив и поныне, и вот сейчас, когда я пишу эти
строки, я уже знаю, что флюиды человеческого мозга устроены таким образом,
что я обязательно не удержусь и позвоню ему тот час же, закончив строку,
либо он позвонит мне сам.
Мы встречаемся часто, ибо именно этот человек столь мне интересен и
столь для меня дорог.


Глава 3

Всякий, конечно, давно заметил, что когда о чем-то пристально
подумаешь, на что-то обратишь свой взор или внимание, то это что-то
немедленно материализуется, предстанет перед тобой воочию.
И в самом деле, именно в этот момент, когда я обдумывал фразу,
касающуюся Кирилла Николаевича, раздался, но не телефонный, а звонок в
дверь, и у переговорного устройства строгий голос моего дяди развеял во
мне всяческие сомнения в том, что существуют на свете какие-то особые силы
на этот счет.
Через минуту он уже входил в мой кабинет собственной персоной.
Он был высок, худ и таким любил представать, ибо, сколько помню, он
всегда носил черный костюм, к тому же, независимо от эпохи, всегда был в
шляпе и с тростью в руке. Иногда, правда, вместо трости он использовал
зонт. По-моему, в тот день он был с зонтом.
Он вошел ко мне, сдержанно поздоровался и бодро присел на краешек
стула. Его резвость меня всегда поражала, ему много лет, но, если это
позволительно сказать о старце, он еще очень и очень свеж.
К тому же дядюшка - человек, который всю жизнь работал головой, и,
может быть, за это Господь послал ему неувядание. Его изобретениями
восторгался весь мир, по крайней мере последнее столетие.
Он, по-моему, лауреат всех премий, какие только известны.
Опершись на зонт, он просидел так минуту, потом серьезно и коротко
осведомился о моем здоровье, о здоровье моих детей, жены, матушки - он
знал, что я обожаю свою матушку и не смогу начать с ним разговор в верной
тональности, если он не выполнит этот милый, столь забытый в последние
годы, ритуал.
Перед ним стояло готовое к услугам, глубокое кресло, но дядюшка
предпочёл жесткий стул.
- Милый мой, - сказал он, - я пожаловал к тебе сегодня и оторвал тебя