"Сергей Лукницкий. Пособие по перевороту" - читать интересную книгу автора

вытрезвитель. Я перезвонил Солодину.
- Приезжай срочно ко мне, - сказал Солодин,- поедем вместе.
Я приехал.
- Иди лови машину, желательно черную, - сказал он, - нам же надо
переиграть ментовку, а они видали всяких начальников.
- Я на казенной.
- Пусть ждет здесь. Если поедем на министерской, все завтра будут
обсуждать клубничку в твоем управлении.
Я поймал черную машину, и мы подъехали к вытрезвителю к самому
подъезду. Дежурный, увидев двух при параде, помчался, было, докладывать
обстановку. Солодин на ходу сунул две бумажки: одну поменьше шоферу, чтобы
ждал, другую побольше дежурному и вполголоса назвал фамилию нашего бедолаги.
Нас без лишних вопросов провели в двадцатиметровое вонючее помещение с
двухэтажными нарами, пол которого был залит нечистотами. Слышались стоны,
отхаркивания и рыгания.
- Ищите своего сами, - сказал дежурный.
Когда мы его, наконец, нашли, первые его слова были: "Владимир
Алексеевич, и вы тут?"
По дороге домой Солодин сказал мне: "А ведь вытрезвитель роднит". Он
имел право так шутить. Он был аристократом.
Солодин - исключительное явление российской действительности. Пример
того, как дворянин взялся служить "заглотчикам" не ради корысти - у него до
смерти была квартира - две комнатенки, не было собственной машины, дачи,
прислуги и регулярных Канар. Взялся (как выяснилось в среду, пятого июня, за
два дня до его смерти), чтобы раскачать и уничтожить власть, отнявшую у него
право бивать морду старым русским (коммунякам) и новым, строящим циничное и
хамское общество.
Вспоминать о Солодине стыдно. Не стыдно о нем не забывать.
Сегодня кого из писателей ни спроси, говорят о "великой с ним дружбе".
Не было этого. Было его одиночество при живых Чаковском, Стаднюке,
Карпове, Кожевникове - всех тех, кому он книги подправлял. Делал это не из
трусости и, уж конечно, не от уважения, а из-за глупого русского
пигмалионизма. Их книги он не пускал тоже (и это меня, юного, с литературным
начальством всегда роднило), только их он не пускал - так хочу думать - по
причине их несостоятельности и неграмотности. Ну, а раз совесть не позволяла
дать "добро", а "добро" ждали с легкой тенью покровительства на лице, сам и
подправлял (переписывал) этим "сильным" писателям их нетленные рукописи и
сигнальные экземпляры. Так уж повелось на Руси Великой.
Он многим помог в жизни, и его любили, чаще на словах. Писатели народ
такой... Ждали: может быть, красные придут, может быть, некрасные. И, когда
оказалось, что пока - некрасные, многие тоже свой родной красный цвет
поубавили, как будто так и было... Стали розовыми, ро-зо-вы-ми, ра-зо-вы-ми,
чтобы было удобно в случае чего сказать: виноват, запачкался, но ведь не
сильно же, не сильно! Попробуйте доказать: чего больше в розовом - белого
или красного. А Солодина записали на всякий случай в резерв. Он умер потому,
что был в резерве.
Мы с ним не дружили. Вовиком, Володей, ВАСом, шефом я его не называл.
Всегда он был для меня интеллигентом, великолепным чиновником, невероятно
образованным человеком, но оставался в памяти тем самым Солодиным -
цензором: когда я написал, а он запретил. На похоронах я сказал, что в