"Павел Лукницкий. Город-сад (Пьеса в четырех действиях) " - читать интересную книгу автора

староазиатским укладом.
Налево - разрез комнаты, в стенах маленькие ниши с посудой и
безделушками. На полу ковры, сидельные одеяла, подушки, но также и модные
стол, стулья, сдвинутые, впрочем, в сторону. Шкаф с золотыми корешками
переплетов и полкой староазиатских рукописных книг. С потолка свисает
розовый абажур электрической лампы. В глубине комнаты, за ковровым пологом -
проходная ниша, в которой широкая кровать и на полу одеяла. Правее комнаты -
крытая глинобитная веранда, отделенная от комнаты стеной с высоким окном и
дверью. За верандой слева направо, через всю сцену, низкой мазанкой -
женская половина и кухня дома. В правой стороне сцены мазанка под прямым
углом идет к авансцене и кончается воротами в узкую улочку. В ворота вмазано
глинобитное сидение.
Вся средняя часть сцены перед мазанкой - пустой, пыльный, грязный
внутренний двор, ни деревца, ни цветка. Знойная сушь. Вдали, за плоской
крышей мазанки, видны горы, а перед ними - среднеазиатский город, мечеть,
руины крепости, новые здания. Рахимов ходит из угла в угол по комнате.
Якубов в чесучовых брюках и кителе лежит после плова на груде одеял,
разостланных на ковре. Озода прибирает с ковра скатерть, угощения, круглое
блюдо с остатками плова.
Якубов. Я сказал матери: "Мансура, убери плов". Почему вместо нее ты?
Озода. Брат мой, я ей помочь хотела... Якубов (напряженно). Уйди,
милая!
Озода уходит.
Рахимов. В Ленинграде мне всегда не хватало времени. А здесь... Уже час
дня, а что мы сегодня сделали? Плов ели? И третий день вот так!... Якубов.
Завтракать по утрам надо? Рахимов. Но не чревоугодничать, не лентяйничать!
Якубов. Ты гость дорогой, ты болен, ты отдыхать должен.
Рахимов. Да. Ты заботишься обо мне! Без себя никуда не пускаешь. Не
хотел вести меня даже в строительный институт, где учится сын мой! А я
все-таки пошел, без тебя!
Якубов. Напрасно пошел. Тебе вредно. Рахимов. Нет, не напрасно. Каждый
шаг в Гофилабаде мне интересен и полезен. Как изменился город!
Якубов. Да. Помнишь, мальчишками мы с тобой не могли себе представить
даже асфальта.
Рахимов. А я сегодня, пока ты спал, на рассвете, поднялся на этот вот
минарет. Плоские крыши мазанок были еще в лессовой дымке, а новые высокие
дома - институт, текстильную фабрику, портики школ, - уже освещало солнце. И
я как-то сразу понял, как трудно нам представить себе старый Гофилабад.
Якубов. Да, твой сын и другие студенты уже плохо представляют себе нашу
старину. У них в глазах только новое!
Рахимов. К сожалению, в нашем институте их еще плохо учат создавать это
новое. Мне кажется, среди преподавателей есть еще равнодушные люди, которые
рассуждают так: "Э, у нас в Гофилабаде жарко, нельзя переутомляться".
Якубов (хихикая). Есть... есть... Приходится сожалеть об этом.
Рахимов. Но в этом институте увидел я и другое.
Десять лет назад, разве мог быть у молодежи наших таджикских окраин
такой интерес ко всему на свете? Такая горячность? Такое сердце? Студенты
жадно расспрашивали меня...
Якубов (быстро). О чем?
Рахимов (задумчиво). Например о хижинах Джокьякарты.