"Любовь Лукина, Евгений Лукин. Ты, и никто другой." - читать интересную книгу автора

"Наверное, это в самом деле очень смешно, - думал Андрей, поднимаясь
по гулким, отшлифованным подошвами ступеням. - Оштрафовал сам себя..."
Он замедлил шаг, припоминая, и оказалось, что с того самого дня,
когда Андрей открыл на складе декораций свой миражик, он еще не засмеялся
ни разу.
Мысль эта пришла впервые - и встревожила. Пригнувшись, Андрей вылез
на узкий дощатый настил, идущий вдоль нескончаемого двойного ряда
вертикально натянутых канатов.
- Андрей, ты на месте? - негромко позвали из динамика. - Выгляни.
Он наклонился через перила площадки и махнул запрокинувшему голову
помрежу.
"Просто я смотрю теперь на все как с другой планеты. Как будто вижу
все в первый раз. Какой уж тут смех!.."
Он пошел вдоль этой огромной - во всю стену - канатной арфы, принес с
того конца стул и сел, ожидая сигнала снизу.
- Андрей, Миша не у тебя?
Он выглянул. Внизу, рядом с помрежем, стоял, запрокинув голову,
Банзай. Андрей отрицательно покачал головой и вернулся на место.
Долго же им придется искать Васю-Мишу...
"О чем я думаю?! - спохватился он вдруг. - Там же Вася-Миша каждую
секунду может проснуться! И где гарантия, что он с пьяных глаз не попрется
в противоположную сторону?.."
Второй звонок. Андрей вскочил, двинулся к выходу, возвратился, сжимая
и разжимая кулаки.
"Да не полезет он за щиты! - убеждал он себя. - С какой радости ему
туда лезть?.. А проснется, услышит голоса, решит спрятаться понадежнее?..
Какие голоса?! Кто сейчас может туда зайти!.."
Третий звонок.
- Андрей, готов? Выгляни.
Черт бы их драл, совсем задергали!..
- Андрей, давай! Пошел "супер"...
Музыка.
Андрей взялся обеими руками за канат и плавно послал его вниз. Сзади
с легким шорохом взмыл второй штанкет, унося суперзанавес под невероятно
высокий потолок сценической коробки.


Слушай, Андрей, а ведь все, оказывается, просто. Ты искал в ее лице
какие-то особенные черты, а нужно было просто вспомнить о том, чего в нем
нет.
Обыденность, будь она проклята! Она вылепляет наши лица заново,
по-своему, сводит их в гримасы, и не на секунду - на всю жизнь. Она
искажает нас: угодливо приподнимает нам брови, складывает нам рты -
безвольно или жестоко.
И оглядываешься в толпе на мелькнувшее незнакомое лицо, и
недоумеваешь, что заставило тебя оглянуться. Это ведь такая редкость -
лицо, на котором быт не успел поставить клейма! Или еще более драгоценный
случай - не сумел поставить.
Красиво они там у себя живут, если так...
Свет на сцене померк, и Андрей оказался в кромешной черноте. Четыре