"В лабиринте секретных служб" - читать интересную книгу автора (Зиммель Йоханнес Марио)

Часть 3. Снова абвер

Центральная тюрьма «Фрезне» находилась в 18 километрах от Парижа. Высокие стены окружали грязную средневековую постройку из трех корпусов, с многочисленными флигелями каждый. В первом корпусе содержались немцы — политические и дезертиры. Во втором — немцы и французы — участники Сопротивления. В третьем — только французы. Начальником тюрьмы был немецкий капитан. Персонал был смешанным. Надзирателями были французы и немцы, в основном престарелые унтер-офицеры из Баварии, Саксонии и Тюрингии.

Во флигеле «С» первого корпуса работали только надзиратели-немцы. Они обслуживали СД Парижа. Днем и ночью в одиночках горел свет. Заключенные здесь не выводились на прогулки. Гестапо разработало простой метод, с помощью которого прятались концы в воду. Оно не заносило имена заключенных в списки, не вело на них принятую документацию. Это были практически мертвые души.

В камере № 67 флигеля «С» неподвижно сидел, уставившись в пол, молодой человек с худощавым лицом и ум-ыми черными глазами. Томас Ливен выглядел жалко. Бледный, с ввалившимися щеками, одетый в старый, слишком большой для него костюм заключенного. Томас дрожал от холода, так как камера не отапливалась. Более семи недель сидел он в грязной камере. В ночь с 17 на 18 сентября похитители передали его на демаркационной линии агентам гестапо, которые доставили Томаса в тюрьму «Фрезне». И с этого времени он ждал, что кто-нибудь придет его допросить. Но напрасно. Ожидание должно было сломить волю подследственного. Томас пытался установить контакт с немецкими надзирателями — напрасно. Он пытался с помощью взяток получить хорошую еду — ему ежедневно давали жидкий суп с капустой. Он пытался переслать весточку Шанталь — и это не вышло. «Почему они не идут за мной, не ставят меня к стенке?» — думал он. Каждое утро эсэсовцы выталкивали людей из камер. Был слышен топот сапог, приказы, крики людей, уводимых на расстрел, выстрелы. Тихо было только в случаях, когда людей вешали. Однажды Томас услышал приближающиеся шаги. Дверь открылась. В проеме стоял фельдфебель и два великана со знаками различия СД.

— Хунебелле?

— Яволь!

— На допрос марш!

«Ну, началось», — подумал Томас. Его связали и вывели во двор. Здесь стоял огромный автофургон без окон. Эсэсовец втолкнул Томаса в узкий коридор фургона, по обеим сторонам которого были двери, а за ними крошечные камеры, где человек мог находиться только скорчившись. В одну из дверей засунули Томаса. Дверь закрылась, щелкнул замок. Судя по шуму, и другие камеры были забиты людьми. Автобус ехал по ухабистой дороге около 30 минут, затем остановился. Послышались шум, крики. Дверь открылась, все стали выходить. Следуя за эсэсовцем, Томас шатался от слабости и головокружения на свежем воздухе. Он тотчас же узнал место, куда его привезли: на авеню Фош в Париже. Томасу было известно, что СД конфисковало здесь много домов. Охранник провел его через вестибюль дома № 84 в кабинет, служивший прежним владельцам библиотекой. В нем находились два человека. Оба в форме СС. Один из них — плотный с розовым лицом, второй — худой и бледный. Первый — штурмбаннфюрер Вальтер Айхлер, второй — его адъютант Фриц Винтер. Томас молча встал перед ними. Конвоир доложил о доставке подследственного и исчез. На ломаном французском языке штурмбаннфюрер пролаял:

— Ну, что, Хунебелле, выпьете рюмку коньяка?

— Благодарю, мой желудок не готов для спиртного. Штурмбаннфюрер рассмеялся. Винтер предложил:

— Я думаю, мы можем с этим господином говорить по-немецки.

Еще при входе в кабинет Томас заметил на столе папку с надписью «Хунебелле» и понял, что нет смысла лгать.

— Да, я говорю по-немецки.

— Чудесно, превосходно. Возможно, вы наш соотечественник? — Штурмбаннфюрер погрозил Томасу пальцем. — Ну, признавайтесь, шельма.

Он выпустил струю сигаретного дыма в лицо Томасу. Томас молчал. Штурмбаннфюрер стал серьезным.

— Видите ли, герр Хунебелле, или как вам угодно себя называть, вы, возможно, думаете, что нам приятно вас арестовывать и допрашивать. О нас рассказывают невероятные истории, не правда ли? Мы несем нашу тяжелую службу не с удовольствием, могу вас в этом заверить. Немцы, герр Хунебелле, не созданы для такой службы. Но интересы нации требуют. Мы поклялись фюреру. После окончательной победы немецкий народ будет руководить всеми народами мира. Нам дорог каждый человек.

— И вы тоже, — добавил Винтер.

— Не понял.

— Вы нас обманули, Хунебелле. В Марселе с золотом, драгоценностями и валютой. — Штурмбаннфюрер короткорассмеялся. — Не отрицаете? Должен признать, вы это сделали очень умно. И потому, что вы умный парень, расскажите нам, как в действительности вас зовут и куда делись ценности, отобранные у Лессе и Берго, — добавил тихо Винтер.

— И с кем вы работали, — уточнил Айхлер. — Марсель занят теперь нашими войсками, и мы можем взять всех ваших коллег.

Томас молчал.

— Ну? — спросил Айхлер.

Томас покачал головой. Он представлял себе все именно так.

— Вы не хотите говорить?

— Нет.

У нас говорит каждый. — Веселое расположениеи добродушная усмешка сразу исчезли с лица Айхлера, его голос звучал угрожающе. — Паршивец, дерьмо! Я и так слишком долго разговариваю с тобой. — Он встал, бросил сигарету в камин и приказал Винтеру:

— Давай, приведи его в порядок.

Адъютант отвел Томаса в жарко натопленный подвал и позвал двух верзил в штатском. Они привязали Томаса к котлу парового отопления и начали бить. Это продолжалось три дня. Поездка в автобусе. Допрос. Избиение в подвале. Возвращение в холодную камеру. В первый раз эсэсовцы совершили ошибку — очень жестоко и быстро его избили. Томас потерял сознание. В следующий раз они эту ошибку не повторили. После третьего раза Томас потерял два зуба, его тело было в ранах. Им пришлось на две недели положить его в лазарет. Потом все началось сначала. Когда 14 декабря автобус доставлял Томаса из тюрьмы в гестапо, Томас был полуживой. Он не мог больше выносить пыток. «Я выпрыгну в окно, — думал он. — Айхлер допрашивает меня теперь в своем кабинете на третьем этаже. Да, я выпрыгну. Если повезет, то разобьюсь насмерть. Ах, Шанталь, ах, Бастиан, как мне хотелось бы вас увидеть». В 10 часов Томаса доставили в кабинет герр Айхлера. Около штурмбаннфюрера стоял мужчина, худощавый, седой, высокого роста. На нем была форма полковника германского вермахта с многочисленными орденскими знаками. Под мышкой он держал папку с надписью «совершенно секретно».

— Вот этот человек, герр полковник, — кашляя, проговорил Айхлер. Его лицо выражало досаду и разочарование.

— Я его сразу же увезу, — сказал полковник.

— Так как вы предъявили мне документы, я не могу вам препятствовать, распишитесь в получении этого человека.

В глазах Томаса все начало вращаться: кабинет, люди, мебель. Качаясь, он хватал ртом воздух и думал о словах Бертрана Рассела: «В нашем столетии происходит еще невозможное».

Сидя со связанными руками, рядом с седоволосым полковником в армейском лимузине, Томас ехал через центр Парижа, совсем не изменившийся по сравнению с мирным временем. Казалось, Франция игнорирует оккупацию. Улицы были полны жизни. Элегантные женщины, спешащие мужчины и мелькающие между ними фигуры немецких солдат отражались в зеркальных витринах магазинов. Полковник молчал, пока не доехали до фешенебель-ного предместья Сен-Клу, застроенного виллами, а затем спросил:

— Я слышал, вы охотно готовите, герр Ливен?

Названный своим настоящим именем, Томас уставился на полковника. Его мозг, измученный пережитым, лихорадочно соображал: «Что это должно означать? Новый подход?» Он смотрел на сидящего рядом офицера. «Хорошее лицо. Умное и скептическое. Густые брови. Благородный нос. Волевой рот. Ну и что? В моем отечестве многие убийцы исполняют Баха!» Наконец Томас ответил:

— Не понимаю, о чем вы спрашиваете.

— Ну, ну. Все вы знаете. Я полковник Верте из абвера в Париже. Могу спасти вам жизнь или, наоборот, уничтожить — все зависит от вас.

Автомобиль остановился перед высокой стеной, которая ограждала большой участок земли. Шофер трижды просигналил. Тяжелые железные ворота автоматически открылись. Лимузин двинулся к вилле из светло-желтого кирпича, с французскими окнами и зелеными ставнями.

— Подымите руки, — приказал полковник, назвавшийся Верте.

— Зачем?

— Чтобы снять наручники. С ними на руках вы вряд ли сможете готовить. Я с удовольствием съел бы венский слоеный шницель, если это не сложно. Я провожу вас на кухню. Нанетта вам поможет.

— Венский шницель, — пробормотал слабо Томас, и у него все поплыло перед глазами.

Полковник снял наручники. «Я еще живу, — думал Томас. — Я еще дышу. Что будет дальше?» — и, обратившись к полковнику, предложил:

— Хорошо бы к шницелю приготовить земляные груши с фаршем.

Через 30 минут Томас объяснял Нанетте, как фаршировать земляные груши.

Нанетта, хорошенькая брюнетка в невероятно узком шерстяном платье, поверх которого был повязан кружевной передник, выглядела очень соблазнительно. Томас сидел с ней рядом за кухонным столом. Полковник оставил их вдвоем. Правда, на окнах были решетки. Томас, несмотря на все муки и лишения, оставался настоящим мужчиной. Нанетта несколько раз совсем близко проходила около него. Ее обнаженные руки касались его щеки.

— Ах, Нанетта, — простонал Томас. _ Да, месье.

— Я должен перед вами извиниться. Вы так прекрасны, молоды. При других обстоятельствах я не сидел бы истуканом. Но сейчас я полностью разбит.

— Понимаю, месье, — прошептала Нанетта и поцеловала его, покраснев при этом.

Обед был накрыт в большом темном помещении, из окон которого был виден сад. Полковник был в штатском — в великолепно сшитом фланелевом костюме, который он носил, как английский аристократ. Он ел левой рукой, так как на правой два пальца были перевязаны. Полковник подождал, пока Нанетта убрала посуду, и сказал:

— Какой деликатес! Чем фаршированы груши, позвольте спросить?

— Тертым сыром, герр полковник. Что вы хотите отменя?

Томас ел мало. Он чувствовал, что после длительного голода не должен перегружать желудок. Полковник ел с аппетитом.

— Я знаю, вы человек принципов. Вы скорее дадите себя убить, чем станете работать на СД.

— Да.

— А на Канариса? — полковник взял еще одну грушу. Томас тихо спросил:

— Как вам удалось вытащить меня из гестапо?

— Ах, очень просто. Здесь в парижском абвере работает хороший специалист, капитан Бреннер. Он уже давно изучает вашу биографию. Вы все великолепно проделывали.

Томас кивнул головой.

— О, не надо скромничать, пожалуйста. Когда Бреннер установил, что СД арестовало вас и заперло в «Фрезне», мы разыграли небольшую шутку.

— Шутку?

Верте показал на папку с надписью «Совершенно секретно», лежавшую на столике у окна.

— Наш способ отбирать арестованных у гестапо мы комбинируем из различных следственных и агентурных сообщений и фактов. Например, мы узнаем, что некий Пьер Хунебелле связан с рядом диверсий в районе Нанта. Фабрикуем на него досье, в котором нужны подписи и как можно больше печатей, штемпелей. Это всегда производит должное впечатление.

Нанетта внесла шницель. Она бросила на Томаса нежный взгляд и нарезала шницель на мелкие кусочки. Верте рассмеялся.

— Вы делаете успехи. Куда я смотрел раньше? Да, о шутке. Когда документы были подобраны и приведены в порядок, я отправился к Айхлеру и спросил, случайно не они арестовывали некоего Пьера Хунебелле? При этом я выглядел очень сконфуженным. «Да, — ответил он торжествующе, — сидит в „Фрезне“». Вот в этот-то момент я и показываю ему мои документы. При этом разыгрываю комедию, упоминая имена Канариса, Гиммлера, делаю Айхлера носителем государственной тайны и прошу его внимательно ознакомиться с документами. Финал — передача абверу опасного для рейха шпиона — проходит совсем легко.

— Но почему я, герр полковник? Что я могу для вас сделать?

— Лучший шницель в моей жизни, правда. А теперь серьезно. Вы нам нужны для решения одной проблемы, и это может сделать лишь такой человек, как вы.

— Я ненавижу секретные службы, — сказал Томас. — Я ненавижу их всех. Я презираю их. — Ему вспомнились Шанталь, Бастиан, все друзья, и его сердце при этом сладко заныло.

Полковник посмотрел на часы.

— Сейчас 13 часов 30 минут. В четыре я договорился о встрече с адмиралом в отеле «Лютеция». Он хочет с вами побеседовать. Вы можете поехать, если согласитесь работать на абвер. Если нет, то не знаю, что смогу для вас сделать. В этом случае я обязан буду вернуть вас Айхлеру…

Томас смотрел на него. Прошло пять секунд.

— Ну? — спросил полковник Верте.

— Кувырок вперед! — скомандовал фельдфебель Адольф Бизеланг в громадном спортзале. Томас со стоном перекувырнулся вперед.

— Кувырок назад! — Томас кувырнулся назад. Двое других господ повторили те же движения. Среди них были шесть немцев, норвежец, итальянец, украинец и два индуса. Индусы кувыркались в чалмах — так строги были их обычаи.

Фельдфебель Бизеланг, худой, постоянно заклеенный пластырем мужчина 45 лет, носил форму Люфтваффе. Он был отцом очень красивой дочери. Всякий пугался при виде его огромного роста. День и ночь он держал рот открытым. Днем ругался, ночью храпел. Место службы фельдфебеля Бизеланга находилось в 95 км к северо-западу от Берлина, неподалеку от деревни Витшток. Фельдфебель готовил парашютистов, но, к своему возмущению, не тех, кто носил униформу, а тех, кто ходил в цивильном, — таинственных парней, предназначенных для таинственных заданий, соотечественников и иностранцев.

Все это происходило 3 февраля 1943 года. Было холодно. Небо казалось покрытым огромным серым платком. Оно потрясалось непрерывным грохотом двигателей низко летящих самолетов, проводивших учебные полеты. Каким образом, может с полным правом спросить читатель, Томас Ливен, преуспевающий лондонский банкир, очутился в центре подготовки парашютистов Витштока? Как ирония судьбы забросила его в огромный ангар? Томас Ливен был пацифистом, обожал женщин, любил хорошую кухню, ненавидел военщину и секретные службы и вдруг решился работать на германскую разведку. Как это произошло?

С полковником Верте он приехал в отель «Лютеция», чтобы встретиться с адмиралом Канарисом — самым таинственным человеком немецкого абвера. Томас знал, что, если его возвратят в гестапо, он умрет, и очень скоро.

— Герр адмирал, я буду на вас работать, так как мне неостается ничего другого, — заявил он седоголовому адмиралу. — Но я заранее предупреждаю, что никого не буду убивать, шантажировать, вербовать, похищать, компрометировать и т. д. Если вы хотите мне давать именно такие задания, то лучше сразу отвезите на авеню Фош.

Адмирал покачал головой:

— Герр Ливен, миссия, которую вы будете выполнять, служит благородной цели — прекратить кровопролитие и спасти человеческие жизни, насколько это в нашей власти, — адмирал повысил голос, — жизни немцев и французов. Вызывает ли эта цель у вас симпатию?

— Спасать человеческие жизни для меня всегда было благородным делом. Национальность и религия в этом случае не играют для меня никакой роли.

Речь идет о борьбе с опасным соединением французских партизан. Мы получили от нашего агента сообщение, что одна из вновь образованных групп Сопротивления пытается установить связь с Лондоном, эта группа нуждается в передатчике, шифре и условиях связи с англичанами. Все это вы ей и доставите, герр Ливен. Вы свободно владеете английским и французским, жили долгое время в Лондоне. Вы как британский офицер приземлитесь на территории, контролируемой «Макки», и передадите им все, в чем они нуждаются. Английский самолет вас доставит к цели. У нас есть несколько машин для такой операции. Но вы должны пройти курс парашютной подготовки. Томас согласно кивнул головой.

— Кувырок вперед, — орал Бизеланг.

12 господ, которые стояли перед ним в маскировочных костюмах, кувыркнулись по грязному полу. Они находились под его властью четыре дня.

— Кувырок назад!

Изрядно вспотевший, с болью в суставах, Томас Ливен кувырнулся назад. Оба индуса, кувыркавшиеся рядом, поправляли свои тюрбаны. «Проклятые собаки, — думал о них Томас. — Я вынужден был это сделать, а они пошли добровольно. Итальянец — авантюрист, норвежец, украинец и немцы — идеалисты, а оба индуса — сторонники Чандры, убежавшего два года назад из Индии в Германию».

— С кувырками хватит. Прыжки на месте, начинай. Выше, выше, ленивые мешки! Теперь на стенку, марш! — командовал фельдфебель.

Еле переводя дыхание, с болью в боку и сердце карабкались 12 человек в маскировочных костюмах по лестнице на балку, находившуюся в пяти метрах от пола.

— Будете ли вы, наконец, правильно прыгать, объевшиеся лодыри!

Томас прыгнул. Он все это уже знал. Это была часть наземной подготовки. Выпрыгнуть из самолета не требует большого искусства. Приземлиться с целыми костями — значительно труднее.

— 10 секунд… 5 секунд — пошел! — продолжал командовать Бизеланг.

11 человек прыгнули с балки.

— Колени расслабить, совсем расслабить, корпус держать свободно, как кошка, когда падает, — в этом весьтрюк, иначе поломаешь все кости.

Томас чуть не сломал себе ноги, падая на пол ангара. Он чертыхнулся. Сейчас же заорал Бизеланг:

— Плохой прыжок, номер семь. (Они здесь имели номера вместо фамилий.) О чем вы думаете, набитый мешок, что случится с вами, если вы будете прыгать на землю с парашютом? О боже! Неужели я обучаю только идиотов? — Хорошо, — проворчал Томас, с трудом поднимаясь. — Я еще раз повторю, у меня это вызывает большой интерес.

Фельдфебель орал:

— На носках, марш! Больше старания, презренные ленивцы. Эй, номер два, сделайте круг почета вокруг ангара, но на коленях.

— Я убью его, — шептал норвежский квислинг, шедший на носках рядом с Томасом, — клянусь. Я убью его, жалкого пса.

Томас карабкался, прыгал, кувыркался. В голове неотвязно бурила мозг одна мысль: нет известий из Марселя, ни слова от Шанталь, от Бастиана. На сердце становилось еще тоскливее, когда он об этом думал. Что за время! Действительно ли выжить — это лучшее, о чем можно мечтать?

Немцы заняли Марсель. Что с Шанталь, жива ли она? Может быть, ее депортировали, арестовали или пытали, как его? Без сна лежал Томас в комнате, где шесть человек храпели и стонали во сне. Мысли о прошлом не давали заснуть. «Шанталь, мы хотели бежать в Швейцарию и жить в мире…» Несколько недель назад Томас пытался послать письмо. Полковник Верте обещал помочь. Другое письмо Томас послал, когда был в школе по совершенствованию языка, с переводчиком, который должен был ехать в Марсель. Но в течение прошедшего времени Томас сменил несколько адресов. Где его найдет письмо от Шанталь?

Фельдфебель Бизеланг муштровал своих подчиненных все более рьяно. После подготовки в ангаре они тренировались на замерзшей, твердой, как бетон, покрытой комьями земле. На ней был установлен авиационный мотор. Перед ним держали раскрытый парашют. Воздушная струя от мотора раздувала купол, его отпускали. Курсанты должны были догнать купол и упасть на него таким образом, чтобы погасить парашют на ветру. Были травмы, раны, разбитые колени и вывихнутые суставы. Фельдфебель Бизеланг ругал их с шести утра до шести вечера. Потом он заставил их прыгать из кабины «Ю-52», установленной на столбах на приличной высоте, на брезент, который держали четыре курсанта. «Колени, колени согните, болваны», — ругался Бизеланг. Если не сгибали колени, падали на брезент лицом или разрывали себе связки. Фельдфебель Бизеланг учил курсантов всему, что они должны были знать. Но учил слишком жестоко. Перед первым практическим прыжком с парашютом он заставил всех написать завещание, положить его в конверт и запечатать. Затем он приказал всем собрать и упаковать личные вещи для того, чтобы их можно было отослать родственникам, если кто-то неудачно прыгнет и разобьется. Бизеланг говорил в последствии, что это психологический тест. «Посмотрим, кто из ребят наложит в штаны». Они все наложили. Фельдфебель кричал: «Где ваше завещание, номер семь?» Томас смиренно ответил: «Я не писал, кто прошел вашу подготовку, герр фельдфебель, прекрасно прыгнет и останется в живых». На следующий день их тренер превысил свои полномочия: 12 человек в девять часов утра вошли в старый «Ю-52». На высоте 200 метров машина пролетала над полигоном. Зацепив крючки от парашютов за трос, все стояли в готовности к прыжку. Раздался сигнал. «Приготовиться», — заорал Бизеланг, стоявший у раскрытого люка. Все курсанты были в касках, индусы надели каски под тюрбаны. В руках у них были автоматы. Первым стоял итальянец. Он подошел к люку, раскинул руки и выпрыгнул. Трос, зацепленный крюком за балку, вытянул вытяжной парашют, а затем раскрылся и основной. Прыгнули номера два, три. Томас подумал: «А вдруг в воздухе я потеряю сознание, вдруг разобьюсь?» На очереди был украинец. Он отпрыгнул от Бизеланга назад и закричал: «Нет! Нет!» «Никто не может быть принужден прыгать», — гласила инструкция. Но фельдфебель чихал на нее. Он схватил украинца: «Дерьмо, трусливая солома! Ты у меня прыгнешь!» И пинком вышвырнул его за борт. Не успев осмыслить эту сцену, Томас пулей вылетел из самолета, чувствуя на спине сапог фельдфебеля.

Томас пережил свой первый прыжок. Все остальные, кроме украинца, сломавшего ногу, тоже. После обеда курсанты тренировались в ангаре складывать парашюты. Между ними зрел заговор. Норвежец со страстью агитировал за коллективное самоубийство, немцы предлагали заявить жалобу и отказаться от службы. Итальянец и индусы считали, что надо устроить фельдфебелю Бизелангу темную. Пока обсуждались эти варианты, фельдфебель спал в соседней с залом комнате. Единственный разумный голос принадлежал Томасу.

— У вас мозги разжижились, — сказал он заговорщикам во время перекура, — знаете, что произойдет? Бизеланг получит повышение, а нас всех посадят. Норвежец процедил сквозь зубы, дрожа от ярости:

— А эта собака, проклятая собака, что с ним делать? — Я думал об этом, — сказал Томас. — Мы пригласим на обед.

Об этом обеде 26 февраля 1943 года вспоминают еще и сейчас в семье ресторатора Онезора в Витштоке. Эльфри-да Бизеланг, прекрасная дочь фельдфебеля, работала здесь официанткой.

В маленьком магазинчике Томас нашел все, без чего не мог обойтись: сушеные грибы, корицу, каперсы и лимонад. Помогая Томасу, Эльфрида жаловалась на поклонника, выбранного ей отцом:

— Он совсем не заслуживает моего внимания, этот самодовольный, глупый вояка. Постоянно болтает о своем героизме.

— Эльфрида, — спросил Томас, перча говядину, — скажите мне, охотно ли слушает ваша мама военные рассказы отважного батюшки?

— Мама? Да она убегает из комнаты, когда он начинает свои боевые воспоминания.

— Да, да, — сказал Томас серьезно, — все так и цепляется одно за другое.

— Что вы имеете в виду, герр Ливен?

— Человек, юное дитя, является продуктом своего окружения, если мне будет позволено в наше чудесное национал-социалистическое время высказать эту марксистскую максиму.

— Я совсем не понимаю, о чем вы говорите, — ответила Эльфрида, — но вы такой милый, — она подошла ближек Томасу, — такой вежливый, такой образованный.

Однако Томас не пошел на сближение.

— Именно поэтому ваш папа разозлился сегодня.

— Почему?

— Никто не хотел его сегодня слушать, восхищатьсяего подвигами, никто его не любит.

Эльфрида стояла так близко от него, ее губы были приоткрыты, и Томас не мог ее не поцеловать. Это был долгий, страстный поцелуй.

— Ты был бы для меня самым желанным, — шептала она в его объятиях. А за спиной у них кипело в масле филе аля Кольбер. — Но ты слишком рафинированный для меня. Ты так понятно объяснил мне поведение моего старика, как никто.

— Будь с ним поласковее, слушай иногда его рассказы, очень многие в лагере будут тебе благодарны за это.

Эльфрида рассмеялась и поцеловала его еще раз. Но, несмотря на всю сладость поцелуя 17-летней девушки, Томас думал о Шанталь: «Я мечтаю о ней, целуя другую. О Боже, я люблю Шанталь».

Обед, к которому все приглашенные относились скептически, прошел с громадным успехом. Томас приветствовал почетного гостя фельдфебеля Адольфа Бизеланга. Свою речь он закончил словами:

— Мы очень благодарны вам, глубокоуважаемый господин фельдфебель, за то, что вы с беспощадной суровостью, самопожертвованием, без устали, а если было необходимо, и пинками, помогли победить нам наши собачьи души.

С ответным словом поднялся Бизеланг, слезы текли у него из глаз:

— Мои дорогие, уважаемые господа, я никогда недумал, что в моей жизни наступит такой прекрасный момент.

Плотина была прорвана. Фельдфебелю Бизелангу, наконец, после стольких лет молчания, дали говорить. И он говорил за бульоном о Норвегии, за филе о Греции, за пудингом о Крите. На следующий день перед строем стоял изменившийся Адольф Бизеланг.

— Господа, я очень благодарен вам за прекраснейший вечер, — сказал он. — Теперь позвольте пригласить васк машине. Мы, к сожалению, должны еще потренироваться в прыжках.

Вечером 26 февраля Томас возвращался в свою казарму. Он шел вдоль колючей проволоки. По ту сторону от нее стоял парашютист, он окликнул Томаса.

— Что надо? — ответил Томас.

— Описание, которое дал Бастиан, подходит, — пробормотал парень.

Внезапно Томасу стало дурно.

— Бастиан?..

— Тебя зовут Пьер Хунебелле?

— Да… это я. Слышал ли ты что-нибудь о Шанталь?

— Шанталь… нет. Я знаю только Бастиана Фабре. Ондал мне три золотые монеты, чтобы я доставил тебе письмо. Бери скорее, я должен уйти отсюда, вон идет мой ефрейтор.

Он передал письмо и удалился. Стало холодно, но Томас не почувствовал этого. Он разорвал конверт, вынул письмо и стал читать. Его сердце стучало в груди.

Темнота отступала перед заревом горящих домов «Старого квартала». Шанталь неподвижно стояла под аркой одного из домов. На ней были узкие брюки, кожаная куртка, волосы были подвязаны красной косынкой. Под курткой у нее висел автомат. Ничто не отражалось на ее бледном лице. В воздух взлетел еще один дом. С неба сыпались кирпичи и штукатурка. Послышались немецкая речь, стук сапог. — Шанталь, мы должны уходить, — предупредил Бастиан. — Немцы будут здесь с минуты на минуту и, если увидят нас с оружием…

Шанталь покачала головой.

— Уходите. Я останусь одна, — ее голос звучал глухо, она кашляла. — Плешивый в подвале. Эта собака должна вылезти из норы, и я ее убью, я поклялась.

Раздался пронзительный женский крик. Они выглянули из подворотни на улицу. Солдаты гнали толпу девушек. Многие из них были в пеньюарах. Они дрались с солдатами, царапали их, кусали.

— Это девушки из заведения мадам Ивонны, — сказал Копыто. Толпа прошла мимо подворотни, и в воздухе ещедолго стояли ругань и плач. Вдруг раздался крик Бастиана:

— Смотрите!

В подворотне противоположного дома показался Плешивый. Он был одет в короткую меховую куртку. Его сопровождали три телохранителя. Из карманов их брюк торчали рукоятки пистолетов. Бастиан вскинул свой револьвер, но Шанталь с силой ударила по стволу.

— Не стреляй, ты можешь попасть в женщин.

Как раз в этот момент солдаты гнали еще одну группу девушек мимо арки, где скрывалась Шанталь с товарищами. Далее события развивались в стремительном темпе. Плешивый догнал одного из немцев, все время стараясь, чтобы его прикрывала одна из женщин или солдат. Он показал немцу удостоверение, подписанное неким штурм-баннфюрером Айхлером. Потом Плешивый что-то сказал, показывая на арку. В то же мгновение Шанталь выхватила автомат, прицелилась, но не стала стрелять — в поле зрения попала женщина. Это промедление стоило ей жизни. С отвратительной улыбкой Плешивый выпустил всю обойму в Шанталь. Не издав ни единого звука, она, как подкошенная, упала на грязную землю. Кровь, целый поток крови залил ее кожаную куртку. Ее прекрасные глаза закрылись.

— Бежим, — крикнул Копыто.

Бастиан знал — все зависит от быстроты. Он развернулся и выстрелил в Плешивого. Тот упал, схватился за левую руку, послышался хрип, как будто его издавал заколотый поросенок. Теперь пора была подумать о собственном спасении. Бастиан и Копыто знали каждую щель в «Старом квартале». Позади за стеной был канализационный канал.

Если пройти по нему и выломать затем решетку, можно выйти из «Старого квартала».

«…Мы через канал покинули „Старый квартал“, »— читал Томас. Он выронил письмо Бастиана и смотрел в темнеющую синеву вечернего неба. Из его глаз катились слезы. Томас подобрал письмо и принялся читать далее.

Стало совсем темно. Томас сидел на камне, не чувствуя холода, слезы текли по его щекам. Шанталь убита. Он обхватил голову руками и застонал. Боже, как он любил ее. Какая страсть охватила его, когда он вспомнил ее губы. Из казармы доносились крики, его искали. Но Томас ничего не слышал. Он думал об утраченной любви и плакал.

4 апреля 1943 года около полуночи английский самолет типа «Бленхайм» перелетел на высоте 250 метров лесной массив между Лиможем и Клермон-Ферран. Он сделал круг и еще раз облетел лес. Летчики заметили огонь двух костров, затем мелькнули три красных и один белый сигналы фонаря. В самолете с британскими опознавательными знаками находился немецкий экипаж и человек в английской военной униформе с парашютом за спиной. Человек имел превосходно изготовленные фальшивые документы на имя капитана Роберта Арманда Эверта. Он носил усы и длинные бакенбарды. При себе имел английские сигареты, английские консервы и медикаменты. Командир экипажа, оглянувшись, кивнул. Томас Ливен достал свои старинные золотые часы и нажал кнопку, было 0 часов 28 минут. С помощью радиста он столкнул грузовой парашют в открытый люк. А затем, вскинув руки, прыгнул в темную ночь.

«Если я расскажу обо всем этом в своем лондонском клубе, — думал Томас, спускаясь на парашюте, — меня отправят в сумасшедший дом. Непостижимо! Почти четыре года я живу в мире безумия. Я обманул английскую, французскую и немецкую разведки. Я — человек, который всегда мечтал жить в мире, вкусно есть, любить женщин. В Лиссабоне я научился изготавливать паспорта, в Марселе основал университет для преступников. Боже, в этом месяце мне исполнится 34 года! Я снова в центре. Французские партизаны внизу думают, что меня послал полковник Букмастер из Лондона. Если бы они знали, что меня послал адмирал Канарис из Берлина! Эти братцы из абвера заставили меня отрастить усы и бакенбарды. Типичное мышление разведчиков. Чтобы я выглядел, как англичанин. Как будто настоящий английский капитан, если он собирается лететь через оккупированную немцами территорию с тайной миссией, не сбреет усы и бакенбарды, чтобы не выглядеть англичанином. Идиоты, все идиоты в разведках».

Томас Ливен приземлился вниз лицом, затем медленно перевернулся. Освещенный с двух сторон горящими кострами, он увидел перед собой четыре фигуры: троих мужчин и одну женщину. Все были одеты в штормовки. Женщина была очень красива. Блондинка, со стройными длинными ногами, огромными васильковыми глазами и красиво очерченным ртом. Из трех мужчин один был маленький и толстый, другой высокий и худой, а третий волосатый, как питекантроп. Маленький толстяк, обратившись к Томасу, спросил на английском:

— Сколько кроликов играют в саду моей тещи?

Томас на великолепном оксфордском диалекте ответил:

— Два белых, одиннадцать черных, один пестрый. Они скоро должны прийти в овчарню. Парикмахер ждет их.

— Любите ли вы Чайковского? — теперь уже по-французски спросила строгая красавица. Ее глаза отражали свет костров, зубы блестели, в руках она держала тяжелый армейский пистолет.

— Я предпочитаю Шопена, — ответил Томас.

Это, казалось, успокоило блондинку, и она спрятала оружие. После того как Томас предъявил четверке свои фальшивые документы, высокий сказал голосом, привыкшим повелевать: «Достаточно. Добро пожаловать, капитан Эверт». Все начали пожимать ему руки. «Как все просто, — думал Томас. — Если бы я на лондонской бирже позволил себе такую детскую игру, хотя бы один день, к вечеру мне было бы плохо, ох, как плохо!»

Провести эту операцию было нетрудно. Немецкий абвер узнал, что в романтической лесной местности, в районе маленького городка Грозан, организовалась сильная группа французского Сопротивления, именовавшая себя «Макки Грозан». Группа стремилась установить связь с Лондоном и с его помощью развернуть борьбу против немцев. Ее дислокация вне контролируемой немцами местности, по которой проходили железные и автомобильные дороги, располагались электростанции и мосты, была очень удобна для проведения диверсий. Пересеченная местность, покрытая лесом, не позволяла оккупантам в случае необходимости проводить карательные операции с применением танков. «Макки Грозан» имела контакт с группой «Макки Лимож», располагавшей передатчиком и поддерживающей связь с Лондоном. Радист этой группы работал на немцев. От него абвер узнал о стремлении «Макки Грозан» обзавестись собственным передатчиком. Через предателя-радиста немцами было послано сообщение о том, что 4 апреля 1943 года в 24 часа капитан Роберт Арманд Эверт приземлится в районе дислокации «Макки Грозан», и высказывалась просьба обозначить место выброски условленными огнями.

— Где парашют с рацией? — спросил Томас Ливен. Оночень беспокоился об этом приборе, который немцы долго монтировали.

— У нас, — ответила красотка, не спускавшая с Томасаглаз. — Позвольте вам представить моих друзей, — она говорила быстро и уверенно, командуя мужчинами так же, как Шанталь повелевала своими бандитами. Только вместо страсти и темперамента блондинка оперировала холодным интеллектом. Маленький толстяк Роберт Газе оказался бургомистром Грозана. Худой, высокий, с умными глазами назвался лейтенантом Велле. Третий был представлен как Эмиль Роу, горшечник. Во время представления Томас думал: «Почему эта блондинка, этот партизанский синий чулок смотрит на меня так зло или если не зло, то с каким-то скрытым смыслом?»

Горшечник с большой бородой и волосами до плеч заявил:

— Я поклялся не бриться и не стричься, пока не прогоним гитлеровцев.

— Нельзя быть оптимистом, месье Роу, год или два вы, пожалуй, не пойдете в парикмахерскую, — сказал Томас и, обратившись к девушке, спросил:

— А кто вы, мадемуазель?

— Ивонне Дегатр. Ассистент профессора Дебо. Дебо? — переспросил Томас. — Знаменитого физика?

— Он известен и в Англии, не правда ли? — с гордостью ответила девушка.

«Его знают и в Германии», — подумал Томас.

— Мне казалось, что профессор преподает в Страсбургском университете.

В разговор вступил Велле, голос его звучал глухо, без выражения:

— Страсбургский университет эвакуирован в Клермон — Ферран, разве об этом не знают в Лондоне, мой капитан?

«Проклятье, — подумал Томас, — сейчас начнется», — и холодно ответил:

— Безусловно, знают об этом в Лондоне, но я не знаю.

Извините.

Возникла пауза. «Ситуацию спасет только наглость», — решил Томас. Он смерил Велле высокомерным взглядом.

— Время не ждет. Куда мы отправимся? Лейтенант спокойно выдержал его взгляд.

— К профессору Дебо. Он ждет нас в Мулен де Гаргилезе.

— В окрестностях бродят жандармы Виши, — добавила Ивонне. Она обменялась с лейтенантом взглядом, которыйне понравился Томасу. «Бургомистра и горшечника бояться нечего, а вот лейтенант и девица — опасны, очень опасны», — думал он.

— Кто радист? — спросил Томас. Не разжимая губ, блондинка ответила:

— Я!

Профессор Дебо выглядел, как Альберт Эйнштейн — небольшого роста, плотный человек с крупной головой ученого. Седая львиная грива, добрые грустные глаза. Он долго молча смотрел на Томаса, который заставил себя выдержать этот испытующий взгляд. Его бросало то в жар, то в холод. Пять человек стояли молча вокруг него. Затем профессор вдруг положил обе руки на плечи Томаса.

— Добро пожаловать! — приветствовал он его.

Они находились в жилой комнате мельницы в Гаргилезе. Обращаясь к своим соратникам, Дебо сказал:

— С капитаном все в порядке, друзья. Я узнаю порядочного человека.

После слов профессора все заговорили с ним, перебивая друг друга, хлопали по плечам, сделались друзьями. Ивонне подошла к Томасу. Ее глаза светились. Она обняла его и поцеловала со страстью патриотки, высказывающей благодарность нации. После поцелуя, вся сияя, она сказала:

— Профессор Дебо никогда не ошибался в людях. Мы верим ему и боготворим.

Пожилой человек поднял, как бы защищаясь, обе руки. Ивонне все еще стояла рядом с Томасом. Ее голос звучал со страстью:

— Вы готовы пожертвовать своей жизнью за наше дело, а мы не доверяли вам. Извините нас, пожалуйста.

Томас смотрел на седовласого доброго ученого, на пещерного человека Роу, на лейтенанта, на жирного комичного бургомистра, на Ивонне и думал: «Они горячо любят свою Родину, простите меня, я стыжусь самого себя. Что я могу сделать? Я попытаюсь спасти ваши жизни и свою тоже».

Настоящие армейские консервы английского производства, оригинальные английские сигареты и трубочный табак, шотландское виски с этикеткой «Для королевского военно-воздушного флота» Томас поставил на стол. Эти продукты он получил на складе вермахта. Партизаны открыли бутылку вина, и началось чествование Томаса.

Чтобы выглядеть англичанином, Томас курил трубку. Табачный дым драл ему горло, виски казалось масляным, он чувствовал себя ужасно, потому что партизаны принимали его как друга, как боевого товарища, с большим уважением. И прежде всего Ивонне видела в нем героя. Ее глаза влажно блестели, губы были приоткрыты.

— В чем мы срочно нуждаемся, — проговорил волосатый горшечник, — так это в динамите и боеприпасах!

— У вас есть оружие? — спросил Томас отрывисто. Лейтенант доложил, что члены «Макки Грозан» — около 60 человек — совершили нападение на склады оружия.

— У нас есть, — сказал он с гордостью, — 350 французских карабинов, 68 английских автоматов, 50 немецких гранатометов, 50 пулеметов модели «ФН» и 24 французских пулемета и, чуть не забыл, еще 30 пулеметов Гочкиса.

«Ничего себе», — подумал Томас.

— Но к оружию нет боеприпасов, — заметил бургомистр.

«Это звучит лучше», — отметил про себя Томас.

— Обо всем этом надо проинформировать Лондон, — сказал профессор, — объясните наш шифр и условия связи, дорогой капитан.

Томас начал объяснять, Ивонне сразу же поняла систему шифра. Он основывался на многократной замене букв и использовании групп букв в качестве одной буквы. Томасу становилось грустно. Он думал: «Я всех их подвел, что теперь будет», — Томас включил передатчик.

— Сейчас без пяти минут два. Ровно в два Лондон ждет нашу первую передачу на частоте 1773 килогерц. Ваш позывной, — объяснил он, — «Соловей-17». Вы должны вызывать комнату 231 в военном министерстве полковника Букмастера.

Томас встал и уступил место Ивонне. Они совместно зашифровали первое донесение. Теперь все смотрели на часы. Секундная стрелка обошла круг, осталось 15 секунд, 10, 5, 0. Ивонне начала передачу. Вокруг нее плотно стояли мужчины: толстый, смешной бургомистр, худой лейтенант, старый профессор, горшечник с длинными волосами. Томас стоял в стороне. «Началось, — думал он. — Теперь не остановишь. Боже, помоги им! Боже, помоги и мне!»

— Ну, заработали, — проговорил ефрейтор Шлумбергер из Вены. Он с наушниками сидел перед приемником. За соседним столом ефрейтор Радац с интересом рассматривал французский порнографический журнал. Шлумбергер погрозил ему пальцем:

— Кончай с бабами и подойди ко мне.

Берлинец Радац со стоном оторвал взгляд от чернокожей красавицы и сел рядом с коллегой. Надевая наушники, он проворчал:

— Еще пара таких дерьмовых трюков — и окончательная победа у нас в кармане.

Оба начали принимать текст, который через сотни километров звучал в наушниках в виде точек и тире, отстукиваемых женской рукой в старой мельнице на берегу реки Гройце. Текст в точности соответствовал тексту, лежащему перед Шлумбергером. Прошло восемь часов после того, как зондерфюрер Томас Ливен, которому они оба помогали, покинул Париж.

— Скажи-ка, а не слышит ли и Лондон одновременно с нами? — спросил Радац.

На той частоте, на которой смонтирован передатчик, вряд ли, — ответил Шлумбергер. Оба находились в мансарде отеля «Лютеция», в котором располагалась немецкая контрразведка в Париже. Шлумбергер окончил прием. Радац спросил:

— Карл, ты спал когда-нибудь с негритянкой?

— Прекрати, наконец, болтовню. Однако берлинец развивал тему:

— Если бы мы, немцы, больше валялись с бабами, то меньше воевали бы. Теперь и идиоту понятно, что войну мы не выиграем. Почему они не кончают ее, эти дерьмовые генералы?

— Да потому, что Гитлер поставит их всех к стенке, — ответил Шлумбергер.

— Гитлер! Гитлер — это мы все, потому что мы его выбрали. Дураками мы оказались. Надо было больше думать, меньше верить.

В таком пораженческом тоне они беседовали некоторое время, затем Шлумбергер начал передавать зашифрованную телеграмму, которую ему оставил Томас Ливен. Расшифрованный текст ее гласил: «Из комнаты 231 военного министерства в Лондоне. Соловью-17. Мы приветствуем вас как новых членов нашей организации. Выходите на связь ежедневно в условленное время, получите указания. Капитан Эверт сегодня, 4 апреля 1943 года, около 18 часов будет вывезен специальным самолетом. Место посадки обозначьте, как и при выброске Эверта». Телеграмма была расшифрована пятью мужчинами и одной женщиной в мельнице на берегу Гройце. Они начали танцевать от радости, обниматься и успокоились лишь к трем часам утра.

Ивонне попросила Томаса принести к ней в комнату инструкцию по пользованию передатчиком. С брошюрой на английском языке Томас постучал в дверь. Он очень устал, ему было грустно. Он, не переставая думал о Шанталь.

— Секундочку, — послышался голос Ивонне по ту сторону двери.

Томас подумал, что она раздета и накинет сейчас на себя что-нибудь.

— Теперь вы можете войти, мой капитан!

Томас открыл дверь. Он ошибся, полагая, что Ивонне после его стука в дверь оденется, наоборот, за это время она разделась и теперь стояла перед ним в маленькой, жарко натопленной комнате в том виде, в каком ее создал бог. «Этого еще не хватало, — подумал Томас. — Сначала она подозревала меня. Теперь поверила и хочет это доказать. Нет, нет, я просто не могу. Шанталь, моя любимая Шанталь…» Он положил брошюру на комод, покраснел, как школьник, и, сухо извинившись, вышел из комнаты. Ивонне стояла без движения, губы дрожали, она сжимала кулаки. Ее чувства круто изменились. «Дерьмовая собака, паршивая, холодная английская свинья. Ты мне ответишь», — мысленно проговорила она. Женщина, готовая к любви, превратилась в смертельного врага. Утром Ивонне исчезла, никто из мужчин не знал куда. В ее комнате нашли записку: «Уехала в Клермон-Ферран. Ивонне».

В честь отъезда Томаса был дан ужин. Во время ужина Томас предложил профессору основать специальный центр по изготовлению фальшивых документов.

— Вы должны научиться делать безупречные документы, — сказал он. — У вас есть ведь в муниципалитете свои люди, не правда ли? Нужно, чтобы все соответствовало: удостоверение личности, военный билет, солдатская книжка, продовольственные карточки, карточки уплаты налогов. Все должно быть выписано на одно имя. На это же имя в муниципалитете должны быть и регистрационные карточки.

Это предложение было вызвано тем, что немцы очень близко находились от гор. Через некоторое время лавина так называемых «настоящих» фальшивых документов затопила Францию. Было спасено много человеческих жизней.

Перед рассветом 4 апреля 1943 года на маленькой поляне, на которую 18 часов назад прыгнул с парашютом Томас, приземлился самолет королевских ВВС. Пилот в форме английского летчика находился в кабине. Он был из Лейпцига. Германский абвер подобрал его как владеющего английским языком. Правда, с саксонским акцентом. Он мало говорил, главным образом, отдавал воинскую честь, и — что заставило кровь Томаса кинуться в голову — пилот прикладывал правую руку внутренней стороной ладони к себе, а не наружу, как принято в британской армии. Казалось, ни один из новых французских друзей Томаса этого не заметил. Начались рукопожатия, объятия, поцелуи и добрые пожелания. «Всего доброго», — кричали мужчины, когда Томас забрался в кабину, проклиная пилота Люфтваффе. Он посмотрел вниз. На опушке стояла, как изваяние, Ивонне, засунув руки в карманы. Томас помахал ей, она не ответила, помахал еще раз, она не пошевелилась. Он понял, что эта женщина не простила его. И очень долго не простит!

Операция «Соловей-17» развивалась нормально, так, как и хотел Томас. Каждый вечер группа «Макки» выходила в условленное время на связь с ефрейторами Шлумбергером и Радацем, ждала, пока расшифруют их телеграмму, а затем получала от полковника Букмастера, из комнаты 231 военного министерства в Лондоне соответствующий ответ. В операцию были посвящены еще двое: полковник Верте, спасший в свое время Томаса из лап гестапо, и капитан Бреннер, который с интересом изучал жизнь Томаса. Это был типичный кадровый военный, трезво мыслящий, строгий, педантичный, уравновешенный. Просто солдат, выполняющий приказ, работающий, как машина, без чувств, без мыслей, без сердца. Бреннер, с безупречным пробором и энергичными движениями, в позолоченных очках, с самого начала не понимал, как он выразился, театра с «Соловьем-17». Вначале Томас послал «Макки Грозан» приказ готовиться. «Соловей-17» требовал боеприпасы и жаждал действий. В одну из майских ночей английская машина с немецким экипажем сбросила в район между Лиможем и Клермон-Ферран на парашютах ящики с боеприпасами. Но оказалось, что они не того типа и калибра, какие нужны были для партизан. Последовал нескончаемый обмен телеграммами. Дни проходили. Лондон высказывал сожаление по поводу ошибки. Обещал исправить ее, как только будет располагать боеприпасами, захваченными в немецких и французских складах. Лондон предложил партизанам пополнить их запасы продовольствия. Известно, что население Франции голодало. Снова стартовал самолет, который сбросил на парашютах ящики с британскими продуктами, медикаментами, сигаретами, виски и кофе. Капитан Бреннер перестал понимать, что творится в мире. «Мы травимся поддельным перно, а эти господа партизаны пьют настоящий виски. Я курю „Галуаз“, а они — „Генри Клей“. Мы заставляем поститься наших людей, чтобы партизаны делались жирнее и толще. Это сумасшествие, господа, настоящее сумасшествие!» — говорил он. В июне 1943 года «Соловей-17» стал так настойчив, что Томас изменил тактику. Наконец, английский самолет с немецким экипажем сбросил необходимые боеприпасы. Вскоре после этого «Макки Грозан» получили указание передать имеющееся у них оружие и боеприпасы «Макки Марселя» для проведения ими нападения и актов саботажа. Последовал мощный радиоскандал, Лондон был непреклонен. «Макки Грозан» ничего не оставалось делать, как назначить место и время передачи оружия и боеприпасов. Передача состоялась ночью в лесу, на проселочной дороге. Новые владельцы, которые выглядели нарочито по-партизански и молчали по-французски, уехали на грузовиках. Оставшись одни, они заговорили между собой на своем родном немецком языке с различными диалектами.

В начале июля полковник Верте узнал через предателя-радиста о том, что «Макки Грозан» сыты по горло разговорами с Лондоном.

Ивонне подстрекает мужчин. Она очень сомневается, действительно ли они ведут переговоры с Лондоном и из Англии ли прибыл капитан Эверт? Даже пилот, который прилетел за Эвертом, вызвал ее подозрения — он отдавал честь, как бош.

— Проклятье, — выругался Томас, — я знал, что рано или поздно это случится. Герр оберет, теперь остаетсятолько одно.

— Что же именно?

— Мы должны дать «Соловью-17» задание и возможность совершить акт диверсии. Ну, хотя бы пожертвоватьодним мостом, одной железнодорожной линией или одной электростанцией, чтобы спасти многие мосты, электростанции и железные дороги.

Капитан Бреннер, присутствовавший при этом разговоре, закрыл глаза и простонал:

— Зондерфюрер Ливен свихнулся!

— Все имеет свои границы, Ливен, — сказал Верте. — Что вы требуете от меня?

— Я требую от вас один мост, есть же во Франции мост, от которого мы можем отказаться!