"Евгений Лукин. Катали мы ваше солнце" - читать интересную книгу автора

еще ожидая, что вот-вот порозовеют, засветятся репейки [Репеек
(берендейск.) - звездчатая вставочка.] слюды в широком косящатом
оконце.
Не дождавшись, крякнул, помянул в сердцах шишимору [Шишимора
(берендейск.) - шишига, кикимора.] и всех родичей ее, потом запустил
пятерню в редкую от частых раздумий бороденку и, уставясь в невидимый
потолок, стал сердито соображать, что же он все-таки напутал в хитром
своем резном снарядце. Днем вещица работала исправно и бряцала
вовремя, если и промахивалась, то самую малость, а вот восхода, вишь,
не угадала еще ни разу. Может, и впрямь шишимора шалит?.. Однако в
шишимор, по правде сказать, Кудыка не особенно-то и верил. Он, если на
то пошло, и сам о прошлом годе, сговорившись с Плоскыней, подсадил
шишимору княжьему боярину Блуду Чадовичу. Резали они с тем Плоскыней в
тереме вислое крыльцо [Вислое крыльцо (берендейск.) - огражденный
перилами выступ, приделанный извне к дому.] о двух столпах. Крылечко
вышло - загляденьице, да вот прижимист оказался Блуд, недоплатил... Ну
и, стало быть, с того самого дня возьми да и заведись шишимора.
Скрипит, стонет - хоть из терема беги. Долго крепился Блуд, а все одно
не стерпел, послал за Кудыкой да за Плоскыней, уплатил сполна. И - как
корова языком слизнула, нет шишиморы... Такое вот диво.
Кудыка ухмыльнулся, припоминая давнюю эту проделку, и сел на
лавке, накинув на плечи зипунишко [Зипун (берендейск.) - исподняя
одежа, узкая, до колен и без козыря.]. За ночь горенка выстыла,
пробирал озноб. Либо огонь вздуть? Кудыка встал и в черной, как сажа,
тьме сошел крутой двенадцатиступенной лесенкой в подклет, где потрогал
чуть теплую печку и хмыкнул довольно. Печью своей Кудыка гордился.
Сложенная из греческого кирпича и лишь сверху обмазанная глиной, жар
она держала, почитай, всю ночь. В двух шагах от Кудыкиной подворотни
по речке по Вытекле пролегал путь из варяг в греки - ну как тут не
попользоваться такой оказией! Были бы только денежки. А денежки у
Кудыки были. Не чурки деревянные, как у прочих берендеев, а мелкое
серебро, дробная монета, у тех же греков наторгованная.
Хитер был Кудыка, ох, хитер! Другой бы на радостях изразец
муравленый пустил по печке, стены бы в горенке красной кожей приодел,
а он по-смирному - глиной да рогожкой. Назови кто в людях Кудыку
зажиточным - на смех бы ведь подняли. Хоть и дом у него двупрясельный
[Двупрясельный (берендейск.) - в два потолка.] - горница на подклете,
и дым вон из трубы, а не из окна волоком... А все смекалка Кудыкина.
Иной аж прослезится, о художестве [Художество (берендейск.) - лихие,
никудышние дела.] своем говоря, да кто ж ему поверит-то? А Кудыка как
начнет хвастать, провираясь для виду, все от хохота с лавок валятся.
Что с такого возьмешь? Потому и поборы на него падали самые легкие, и
даже Кощей, под которым ходили все теплынские берегини, хранил Кудыкин
двор лишь по малому оберегу [Оберег (берендейск.) - привеска от
сглазу, огня, воды и проч.]. А мог бы и по большому, раза в два
дороже...
Кудыка отнял заслонку, лицо нежно тронул неворошеный жар под
пеплом. Стало быть, все-таки дед вставал среди ночи да подтапливал...
Древорез пошевелил кочергой, обдав красноватой позолотой рубаху, и,
нашарив тугой, увесистый, как кирпич, стружечный жемок, сунул в печь.