"Сократ сибирских Афин" - читать интересную книгу автора (Колупаев Виктор Дмитриевич)

Глава девятая

После небольшой передышки, во время которой было и налито, и выпито, Сократ продолжил свои вопросы.

— Мудрейший Фалес, ты первый стал заниматься астрономией, предсказывая затмения и солнцестояния, ты первый объявил душу бессмертной. Помнишь, как на пиру семи мудрецов, в котором участвовал и ты с Питтаком, египетский царь прислал свои ответы на такие вопросы: Что всего старше? — Время. Что всего больше? — Мироздание. Что всего разумней? — Истина. Что всего прекрасней? — Свет. Что всего неотъемлемее? — Смерть. Что всего полезнее? — Бог. Что всего вреднее? — Демон. Что всего сильнее? — Удача. Что всего легче? — Сладость.

— Все эти ответы небезупречны, — сказал Фалес, — и во всех много заблуждений и невежества. Например, можно ли сказать, что Время старше всего? Ведь Время есть и прошедшее, и настоящее, и будущее; и то Время, которое для нас будущее, несомненно, моложе нынешних и людей и предметов. А не отличить истину от разума, — не все ли равно, что не отличить свет от глаза? А если свет он почитает- и по справедливости — прекрасным, то почему же он ничего не сказал о самом солнце? Что до прочего, то ответ его о богах и демонах дерзостен и опасен, ответ об удаче сам с собой не вяжется: что крепче всего и сильнее всего, то не бывает так переменчиво; и даже смерть не всем присуща — в том, кто жив, ее нет. Не говорю уже о нас-всех. Но чтобы не казалось, будто мы лишь поучать других умеем, предложим на то и наши ответы; и я готов, если Сократу угодно, чтобы он меня спрашивал.

— Еще как угодно, — сказал Сократ. — Что всего старше?

— Бог, — ответил Фалес, — ибо он безначален.

— Что всего больше?

— Пространство: ибо мироздание объемлет все остальное, а оно объемлет и само мироздание.

— Что всего прекрасней?

— Мироздание: ибо все, что стройно, входит в него как часть.

— Что всего разумней?

— Время: ибо иное оно уже открыло, а иное еще откроет.

— Что всего неотъемлемей?

— Надежда: ибо она есть и у тех, у кого больше ничего нет.

— Что всего полезнее?

— Добродетель: ибо она хорошим пользованием и все остальное делает полезным.

— Что всего вреднее?

— Порок: ибо он больше всего вещей портит своим присутствием.

— Что всего сильнее?

— Неизбежность: она одна неколебима.

— Что всего легче?

— Естественное: ибо даже сладостное часто вызывает отвращение.

Кто одобрил Фалесовы ответы, а кто и возроптал.

— Мир одушевлен, Сократ, — сказал Фалес, — и полон божеств. А так как душа присутствует во всех важнейших и величайших частях мироздания, то не приходится удивляться, что самые замечательные события совершаются по божьей воле. Тело есть орудие души, а душа — орудие бога; и как тело многие движения производит своею силою, но больше всего и лучше всего — силою души, так и душа некоторые движения совершает сама по себе, некоторые же вверяет богу, чтобы он обращал и направлял ее по своей воле; и из всех орудий душа — самое послушное. А вообще-то между жизнью и смертью нет разницы.

— Почему же ты не умираешь? — спросил Сократ.

— Именно поэтому, — ответил Фалес.

— А что возникло раньше, ночь или день?

— Ночь — раньше на один день.

— Что на свете всего труднее?

— Познать самого себя.

— Воистину, мудрейший Фалес, над каждым из твоих ответов можно размышлять целую вечность.

— Точно так же, как и над твоими вопросами, Сократ.

— Это не мои вопросы, многоразумный Фалес. Видишь, это вопиет глобальный человек. Как бы ему глотку не надорвать такими вопросами. Но вот что я еще слышал. Будто твое учение сводится к не очень вразумительному, на мой непосвященный взгляд, общему положению: “Начало всего есть вода”, которое дополняется двумя более конкретными, но тоже не вполне ясными утверждениями: “Земля плавает на воде” по причине своей плавучести, подобно дереву или чему-нибудь другому в этом роде, и: “Все полно богов!” Твое первое положение допускает несколько толкований. Можно понимать термин “начало” как “происхождение”? Тогда твою мысль можно сформулировать следующим образом: “Некогда все вещи произошли из воды”, и в результате ты становишься прямым продолжателем мифотворцев, которые выводили все существующее, в том числе и богов, из Океана. Но каковы детали этой космогонии, и как ты объясняешь возникновение Земли, Неба и прочих частей мироздания, этого ты нам пока не объяснил. Будет ли, однако, правильным утверждение, что твое учение целиком сводится к космогонии? Возможно, что вода у тебя играет роль не только первоначального состояния Вселенной, но также роль вещественной первоосновы всего сущего. А если это так, то тогда твое учение окажется не только космогонической концепцией, но в каком-то смысле также и физической теорией.

Фалес ничего не успел ответить, да, мне кажется, не очень-то и собирался делать это, как в разговор встрял исторический и диалектический материалист Межеумович. Он приподнялся даже со своего ложа, расплескивая вино из чаши, и категорически заявил:

— На самой вершине существования нас-всех Фалес поставил вопрос о материальной основе всего сущего, явившись тем самым завершителем научного подхода к рассмотрению явлений природы. В привычной для нас-всех философской литературе постоянно делаются ссылки на очевидность некоторых положений, как, например, воды у вышеназванного Фалеса. В этом ключе ко всеобщему двору пришелся термин “наивный материализм” — простой, разумный и естественный взгляд нас-всех, не испорченных религией и идеализмом, на окружающее, на весь бесконечный мир, если хотите. Нам-всем очевидно, что мир познаваем, никакого бога нет, а мораль носит исключительно классовый характер.

— Все-то ты, достопочтенный Межеумович, знаешь точно, полно и даже, я бы сказал, беспрекословно. А мне вот даже “вода” Фалеса кажется неочевидностью хотя бы потому, что она имеет душу, — сказал Сократ.

— Души нет! Это все нелепейшие выдумки! — заявил исторический и диалектический материалист и немного успокоился, заглянул в чашу, удивился, что там что-то плескалось лишь на самом дне, и выпил остатки. Выпил без всякого удовольствия, как обычную теплую воду.

— Я искал не “начала” в современном научном смысле, — как бы нехотя сказал Фалес, ни к кому конкретно не обращаясь, — а нечто важнейшее, почтеннейшее, самое значительное. Именно такими характеристиками должно обладать то, из чего произошел и состоит мир. Это уже не божество, но все же нечто божественное, ибо оно стоит выше всех прочих вещей, будучи их источником и основой. Я не только не претендую на научность, но сознательно порываю с научностью. Здесь просто полет мысли. Это может иметь религиозный, мистический, философский, какой угодно, наконец, смысл, но только не смысл “закона природы”, отвлеченно усвоенного и эмпирически найденного. Мифология определяет содержание всей философии, да и всей науки.

Исторический и диалектический материалист был чрезвычайно огорчен столь черной неблагодарностью Фалеса, которого он только что назвал чуть ли не венцом нас-всех, а тот, походя, отказался от короны.

Каллипига ласково поглаживала меня по плечу. Мудрецы слушали выступающих с речами спокойно, но с благожелательным вниманием, не забывая потягивать винцо из чаш.

— Вода, вода, кругом вода, — пропел шутливо Солон.

— Потому что без воды и не туды, и не сюды, — поддержал его Питтак.

Симпосий, кажется, проходил нормально.

Почему же Фалес принял воду за некоторое “начало”, подумал я. Он, конечно, видел, что материя наделена преимущественно влагой, а влага содержится в воде. И мне теперь казалось вполне обоснованным принять за начало вещей то, в чем мы находим их свойства и силы и особенно элементы их рождения и восстановления. Фалес заметил, сообразил я, что вода — необходимое условие существования всего земного, что растения без воды засыхают, а животные гибнут.

Я тут же припомнил, что причиной рождения животных служит влага, что семена и зерна растений точно так же бывают мягкими и влажными, пока они свежи и способны дать плод; что металлы плавятся и становятся жидкими, так что они представляют собой как бы застывшие соки земли, что сама земля становится плодородной и оживает благодаря ливням и орошению, что огурец на девяносто девять процентов, а не на девяносто пять, как ошибочно полагают некоторые, состоит из воды; что вода составляет основное содержание речей многих ораторов и политиков; что земля и тина представляют собой не что иное, как осадки и отстой воды; что воздух — - это очевидно, тут и припоминать нечего — есть испарение и расширение воды; мало того, сам огонь не может быть зажжен, не может сохраняться и поддерживаться без помощи и содействия влаги. Я видел также, что те жидкие масла, при помощи которых поддерживается трепетная жизнь пламени и огня, являются своего рода состоянием зрелости и сгущения воды.

Я знал уже, что тело и масса воды распределены по всей Вселенной как жизненное средство всего существующего, что земля окружена океаном, что велика сила пресных подземных вод, дающих начало источникам и рекам, которые, подобно венам тела, разносят воду по поверхности и по внутренностям земли, что нельзя закупоривать эти вены гигантскими плотинами. Я знал, что и в верхних сферах имеются огромные скопления паров и воды — другой мир вод, созданный как бы для пополнения и освещения существующих внизу, а также и самого Океана. Я уже предполагал, что и небесные светила питаются этими парами и водами, поскольку они не могут ни существовать без питания, ни питаться чем-нибудь другим.

Я осознавал, что форма воды, как она проявляется в капле, одинакова с формой Вселенной, именно кругла и шарообразна; более того, что колебания, свойственные воде, наблюдаются в воздухе и пламени, а также эфире и электромагнитном поле; наконец, что движение воды бывает плавным: оно не сковано и не очень быстро, и что рыбы и водные животные порождаются в воде в огромных количествах, и что мой предок когда-то вылез из воды, отряхнулся, хлебнул почти что и не ощущаемого воздуха, пополз на брюхе, потом поднялся на четвереньки и только лишь вчера к вечеру поднялся в полный рост, чтобы что-то понять и изумиться своему пониманию и вездесущности воды.

Да! Все именно так! Я представил себе небо как свод, по которому движутся светила, восходящие из реки Океан и погружающиеся опять в нее при заходе, а землю — в виде щитообразной плоскости или корыта, по краям которой находится суша, а посредине впадина, наполненная Срединным Сибирским морем, в центре которой находилась Сибирская Эллада со своими Сибирскими Афинами. Океан обтекает этот земной шит кругом и вливается в Срединное море через Обскую губу. Правда, после кругосветного плавания Магеллана Океан из реки превратился в беспредельное море, что изменило и представление о соотношении воды и суши между собой. И тогда возникло предположение, что не вода находится на земле, а земля на воде, ибо беспредельная вода уже не может по собственному объему уместиться на земле, имеющей пределы.

Я задался вопросом: на чем держится Земля? Если она висит без поддержки в воздухе, то неминуемо должна упасть вниз. Я задумался и над тем, как небесные светила, опустившись на западе, могут проникнуть сквозь твердую массу земли, чтобы утром явиться снова на востоке. Я понял, что Земля, очевидно, не простирается до низа Вселенной, но под Землей есть какое-то вещество, допускающее более свободное движение небесных светил, нежели земля, и может служить для нее опорой. Таким веществом может быть только вода! Земля держится на воде подобно тому, как плавает дерево. Вода находится и под Землей! Вода — опора Земли и начало всех начал!

Удивительно, но я разработал систему мира! Оставалась, правда, небольшая трудность: является ли Вселенная островом, плавающим в мировом Океане, по образу маленьких сибирских островков, окруженных со всех сторон морем, или Вселенная — - жидкая масса, которая заключает в себе большой воздушный пузырь (наподобие пузырька в инфляционной теории расширяющейся Вселенной древних физиков-варваров), имеющий форму полушария. Выгнутая поверхность этого пузыря — - наше небо; на нижней плоскости наша Земля плавает наподобие пробки в океане, имеющем форму круга. Вода под тяжестью земли выступает в промежутках между нею и небесным шаром в виде Океана. Из нее и образуются моря, реки, озера, вино и пиво, и от ее движения происходят землетрясения, денежная инфляция и другие мировые катаклизмы. Над Землей плавают небесные светила, то по небесному своду, то вокруг земного плоского диска.

Тут еще было над чем подумать, но это являлось уже мелочью. Главное-то было сделано.

Я был сыном народа-мореплавателя, любил прислушиваться к рокоту волн, знал о беспредельности вод. Я гордился тем, что заменил четыре первоэлемента: землю, воду, воздух и огонь, на один — - беспредельную воду.

Не откладывая дела в долгий ящик, я тут же изобрел некий закон сохранения: Из чего состоят все вещи, из чего первого они возникают, в то они, в конечном счете, и разрушаются, причем основное существо пребывает, хотя и меняется по своим свойствам. А вследствие этого можно сказать: ничто не возникает и не погибает, так как подобная основная природа остается. Можно было выразить этот закон и в виде математической формулы, но пример древних физиков, без толку нагромождавших друг на друга груды формул в своих трудах, остановил меня. Что толку было от их математических упражнений?!

Крепко я, видно, задумался… И лишь ключевое слово вернуло меня к симпосию.

— Наверное, ты так хвалишь Каллипигу за ее искусные и мудрые загадки? — спросил Сократ. — Некоторые из них уже давно вращаются по кругу времен.

— Не в этом дело, — отвечал Фалес, — загадками она лишь забавляется при случае, словно играет в бабки, и ставит ими в тупик собеседников, но душа у нее удивительно достойна, ум государственный, а нрав добрый, и это она побуждает Отца и Основателя, а также всех его Продолжателей мягче править гражданами и снисходить к народу.

— Оно и видно, — сказал Сократ, — как посмотришь на простоту и скромность ее облика. Но почему она с такой нежностью ухаживает за глобальным человеком?

— Видимо, потому, — отвечал Фалес, — что человек он, судя по всему, здравомыслящий и многознающий. Он, наверное, охотно и подробно ей рассказывает, чем мы-все питаемся, какими очищениями спасаемся от повальных психических болезней. Вот и сейчас, я полагаю, она за ним ухаживает и ласкает его, а сама слушает наши разговоры и учится управлять нами-всеми.

— Ах, Фалес, не управлять я хочу, а любить! — воскликнула Каллипига. И пальцы ее руки скользнули по моей голове и запутались в волосах. — Это ведь ты, проводя на песке маленькие черточки, делаешь великие геометрические открытия! Я же довольствуюсь малым.

— Ну, не таким уж и малым, — не согласился Сократ. — Впрочем, это ведь их дело… Ага! Я вижу, как у Ксенофана, не поспевающего на этот наш симпосий, готово сорваться с языка какое-то слово. И, клянусь собакой, это будет возражение Фалесу!

— Это нетрудно предвидеть твоим предвидением, Сократ, — донеслись откуда-то слова невидимого человека, наверное, того самого Ксенофана. — У Фалеса бог выступает как демиург, творящий Космос из водного хаоса.

— Зато у тебя, Ксенофан, нет и намека на космогонию, — ответил невидимому собеседнику Фалес.

— Конечно. Ведь мой бог неподвижен и созерцателен.

— Вода — старейшее, все произошло из воды, — изрек Фалес.

— Нет, — возразил отсутствующий Ксенофан, — земля старее. Ибо все из земли и в землю все умирает.

— Земля — тонкий плоский диск, плавающий по бездонному первобытному Океану.

— И снова — нет… Этот конец земли мы зрим у себя под ногами — воздуху он сопределен, а низ в безграничность уходит. — Ксенофан вздохнул, так и не появившись на нашем симпосии.

— Видать, тоже на подходе песнопевец, — обрадовалась Каллипига. — Через денек, глядишь, и объявится.

Правота Фалеса не требовала для меня доказательств. Ученые старцы вели свой спор спокойно, зная наверняка, что никто никого не переубедит, и словно бы заводя участников симпосия.

Первым, конечно же, встрял материалист Межеумович. Расплескивая из чаши вино, приподнявшись на ложе и дико озираясь, словно ища и не находя трибуну для выступления, он начал выказывать свои неохватные знания.

— Еще в древние времена известный варварский натурфилософ Ван-Гельмонт придавал воде такое же значение, как и Фалес.

— Не помню такого, — покачал головой Фалес. Видимо, его знания не были столь обширными, как у представителя общества “Беспрекословное знание”.

— У Фалеса, возможно, было много предшественников. — Голос диалектического материалиста окреп. — Идеи Фалеса во все древние времена вдохновляли исследователей природы. Известный древний алхимик Агатоделон думал, что все вещества образуются из пара, алхимик Олимпиодор, — что из воды, смешанной с золотом, а Парацельс так прямо утверждал, что все возникло из воды. Я не говорю о теперь уже мало кому известных идеалисте Канте и материалисте Лапласе. Их теория о происхождении всего через постепенное сгущение первобытного парообразного вещества является наивным предвосхищением идеи Фалеса. Но я укажу и на ошибки Фалеса. Из допущения Фалесом существования души для объяснения действия магнита были сделаны дикие и неоправданные выводы. Фалеса стали считать верующим в какую-то “мировую душу”, как источник движения всех предметов. Душу Фалес отличает от тела, но считает ее материальной, тонким эфирным веществом, движущим началом. В допущении Фалесом наличия души, пусть и материальной, уже содержится зачаток возникновения всех предыдущих и настоящих философских воззрений. Как писал древний, но вечно живой покойник, Отец наш и Основатель: “При всем наивно-материалистическом характере мировоззрения в целом, у Сибирских эллинов уже имеется зерно позднейшего идейного раскола”. А все из-за души, чтоб ее…!

Тут Межеумович физически и умственно ослабел и угомонился на время. Он лишь махнул рукой с чашей, расплескав в очередной раз драгоценное вино, как бы говоря: “А… Как ни называй этого Фалеса стихийным материалистом, он все равно в идеалистическое болото смотрит”.

— А я люблю натирать электрон мехом, а потом смотреть, как он притягивает мелкие соломинки, — задумчиво сказала Каллипига. — И кажется мне тогда, что у электрона есть душа. А если уж у него есть, то, может, и меня боги наградили ею?

— Если не веришь мне, Каллипига, — сказал Фалес, — поверь хоть Аполлону, который сам заявлял, что душа является частью божественной субстанции, и что она возвращается на небо, как только освобождается от этого смертного тела.

— Не удивлюсь, — сказал Сократ, — если боги возьмут на небо душу Каллипиги вместе с ее божественным телом.

— Ах, хоть бы так они и сделали, — вздохнула Каллипига.

— Завелись, — приободрился вдруг Межеумович. — Ты же помнишь, Фалес, когда царь Крез спросил тебя, что ты думаешь о богах, то по прошествии нескольких дней, полученных тобою на размышления, получил ответ: ничего.

— В ответ я могу сказать тебе, как тот мальчишка, который бросил камнем в собаку, а попал в мачеху и промолвил: “И то неплохо”.

— Обижаешь, товарищ Фалес, — укоризненно сказал Межеумович. — Твое открытие состоит в том, что ты, походя, выдвинул идею о происхождении всего естественным путем из самостоятельно развивающейся материи, без помощи всяких там боженек и прочих богов. Ты ведь совершил подвиг гения, начавшего штурм Олимпа!

Симпосий сдержанно загудел, как бы давая понять, что он не одобряет поношения богов, но диалектический материалист словно закусил удила.

— Отец и Основатель писал: “Судьба Олимпа была решена в ту минуту, когда Фалес обратился к природе; отыскивая в ней истину, он, как и другие сибиряки, выразил свое воззрение независимо от языческих представлений. Жрецы поздно додумались наказывать Анаксагора и Сократа; в элементе, в котором двигались старотайгинцы, лежал зародыш смерти элевсинских и всех прочих языческих таинств”.

Тут в небе раздался какой-то грохот. Гроза, что ли, собиралась?

— И вовсе не жрецы осудили меня, — попытался было вставить слово Сократ. Но Межеумович, чувствуя за собой неколебимую силу единственно верных партийных рядов, был уже неудержим.

— Многие идеалисты пытались мистифицировать фалесовское понятие воды, превратить ее в духовное начало, в отвлеченную от материи таинственную субстанцию. Даже старик Гегель вынужден был отметить, что мнение некоего малоизвестного Цицерона, будто Фалес полагал, что бог — тот разум, который все создал из воды, есть домысел самого Цицерона.

Над крышей грохнуло посильнее. Одна из служанок с испуга пролила вино на пол. Другая бросилась подтирать его подолом своей столы. Но сам симпосий все еще вел себя достойно. Приободрился и я: грозы я, что ли, не видел?!

Вино вдруг так сильно ударило мне в голову, что я начал размышлять над концепцией времени. И следующая темпоральная картина мира возникла перед моим мысленным взором. Будущее не менее реально, чем настоящее, но оно впереди, оно лишь со временем раскрывается человеку, хотя богам оно видно и сейчас. Человеку из времени не видно, что находится за временным горизонтом настоящего, а богу “сверху” из вне-времени, из вечности (ведь боги бессмертны) все время видно целиком, сразу. Но в состоянии транса или экстаза будущее могут узреть и различные прорицатели, оракулы, пифии, мантики, даймонии, как у Сократа. Значит, можно говорить о без-умно постигаемом мире, который четко локализован во времени, — это мир будущего. Бог или оракул могут раскрыть, что день грядущий мне готовит, но это мало что изменит в распорядке моих действий. Все происходит с железной необходимостью. Распорядок времени остается неизменным. Он под охраной судьбы и рока, а нарушивших его ждет месть Эринний. Вот Ахиллес узнаёт, что в грядущем бою его ждет смерть, но он не пытается что-нибудь изменить, понимая, что фактически его завтрашняя смерть не просто будет, она уже есть, но не сегодня, а завтра.

Значит, время выступает как бы в двух ипостасях: взгляд на время из временного мира дает нам лишь модель динамического времени, которое течет из прошлого через настоящее в будущее, определяя череду возникновений и уничтожений, а взгляд на время из вневременного мира дает нам статическую “пространственно-подобную” модель времени, в которой можно единым взглядом охватить целиком прошлое, настоящее и будущее. Собственно, в статической модели подобное членение теряет смысл — целокупный мир дан весь и сразу.

Судьба, то есть необходимость, и время выступают как две стороны одной монеты и сообща задают организацию изменяющегося мира.

Тут я покачнулся и упал в бассейн, всеми силами стремясь к надписи на его дне: “Любовь прекрасна”. Я еще иногда непроизвольно всплывал, слыша крики и советы переполошенных гостей.

Сократ сказал:

— Вот ты, Фалес, когда упал в колодец, засмотревшись на звезды, то что услышал от бога?

— Не знаю, что говорили тогда боги, а служанка моя долго хохотала, приговаривая: звезды изучает, а что под ногами — не видит!

— Ну, тогда и этот выплывет. Ведь он же глобальный человек…