"Н.Лухманова. Девочки (повесть) " - читать интересную книгу автора

***

Как я любила отца!
Его рука была широкая, большая и мягкая; я шла и изредка целовала ее,
прижималась к ней щекою и, когда поднимала при этом голову, то встречала
большие, серые, всегда веселые и ясные глаза.
В этих глазах было столько доброты, и в то же время там, в глубине,
будто скрывался смех.
Потом, когда прошло много-много лет после этих прогулок по нескончаемым
коридорам, когда отец, разбитый параличом (он жил более двадцати лет после
первого удара), сидел в своем кресле и писал левой рукой письма и счета, я с
моими детьми, его внуками, любила сидеть у его ног и, как прежде, держала в
руках его руку, бессильную, парализованную и все-таки старавшуюся легким
пожатием выразить мне свою ласку. Я поднимала голову и видела те же ясные
серые глаза, полные необыкновенной доброты.
Густые, вьющиеся волосы отца были рыжеватого оттенка, он причесывал их
на боковой пробор; брови были темные, так же как и короткие бачки; густые и
мягкие усы закручивались колечками, бороды он не носил. Эта красивая голова
сидела на короткой плотной шее. Роста отец был высокого, широк в плечах и
несколько сутуловат. Доброта его была необыкновенная: отказать кому-нибудь в
просьбе было для него гораздо тяжелее, нежели самому не получить просимого.
Проходя коридоры, сени, спускаясь по площадкам лестниц, мы наконец
попадали в кладовые, около которых отца ждали какие-то люди. Тут начиналось
сказочное царство бочек, мешков, ящиков, из которых отмеривалась и
отвешивалась провизия, причем повторялась одна и та же процедура: я, заменяя
соответствующую своему весу гирю, становилась на одну доску весов, с
добавлением для необходимой тяжести настоящих гирь, красивых комочков с
ушами, которые мне почему-то очень нравились, а на другую доску клали
отвешиваемую провизию. Возвращалась я из этих ранних путешествий всегда с
кармашками фартука, набитыми изюмом, миндалем, а иногда и стручками гороха
или молодой морковкой. Все эти незатейливые лакомства в изобилии хранились в
нашем люке у семихвостой крысы, но это было не то: это давалось мне отцом,
давалось с такой особой лаской и любовью, причем дозволялось в мешки и кадки
погружать голые до локтя руки и самой выбирать.
Няня знала, что после этих прогулок меня надо встречать с мокрой
губкой, полотенцем и чистым передником, но никогда не сердилась за это.


***

Няня вернулась в детскую с отцом; едва заслышав его шаги, я уже
выхватила из-под подушки спрятанные там козьи ножки и рожки и протягивала
их, не имея сил высказать свое горе.
- Это что же такое? Это от козы, что прислала тебе бабушка? - спрашивал
отец, усаживаясь около моей кровати. - Ах они, разбойники! Ты говоришь,
няня, Андрюша?
- Где их, батюшка барин, разберешь; видно, все шестеро рвали, вы
посмотрели бы, на что сама барышня была похожа: должно быть, и с ней-то они
не лучше поступали...