"Александр Петрович Луговской. Дожди Земли" - читать интересную книгу автора

несколько раз пытались остановить.
Всюду ему в глаза смотрело ее лицо, звал ее голос. Два или три раза
ему пришлось оттолкнуть ее. В голове все перепуталось, смешалось...
Какая-то каша из амеб, студня и Эльф. Грань сумасшествия. Его окружила
толпа одинаковых, как фото с одного негатива, девушек. ...Нет, не
одинаковых. Ближние, пожалуй, действительно были похожи. А те, что
дальше... У каждой был какой-то дефект или изъян. Одни лысы, у других не
хватает руки или ноги. Все закружилось перед глазами человека, и он упал.
Над ним склонилась толпа с одинаковыми у всех лицами.
Они колыхались, тысячи одних и тех же губ в синхронном извиве твердили
какое-то одно слово. "А-а,- понял Пилот,- забудь",- и потерял сознание.
И снова все стало по-старому. Казалось, колония жила тон же жизнью,
что тянулась здесь до города фантомов. Все те же три небольших здания
лазоревого цвета, все тот же коттедж и бесприютные фигуры роботов.
Иногда они собираются вместе, посовещаются о чем-то и быстро
расходятся по своим электронным делам. Изменения лишь очень незначительные:
в той стороне, где когда-то вспучился бугор-нарыв, появилась небольшая
сосновая роща. Да уменьшилось зеленое пятно. Это если посмотреть с
невысокой орбиты. "Зеленым пятном" раньше Пилот называл местность,
приспособленную для его жизни. При всем старании роботов организовать хоть
видимость суеты здесь царит дух запустения. В нереально земном пейзаже не
хватает человека. Если убрать людей с полотен Назара, краски осыплются от
начиненной в них тоски.
У человека не было сил оправиться от потрясения, полученного в
недолгие часы города фантомов полгода назад. Планета не вмешивалась в ход
его болезни. Или не хотела, или уж очень хрупким казалось ей таинство
человеческой психики. Симбиоз двух миров - человека и Странной планеты -
зашел в тупик.
Пилот передвинул кровать в самый темный угол комнаты и целыми днями
лежал на ней, безучастный ко всему, обросший клочковатой бородой, в
грязной, изрядно порванной одежде. Лишь иногда, словно лишенный свободы
зверь в клетке, он равнодушно подходил к столу и, проглотив без
удовольствия пищу, снова забивался в свой угол. Мозг его не излучал ни
одного образа. Только заунывный речитатив: "А вот еще один завет..." Одна и
та же строфа. Монотонно, день за днем... Иногда пение прекращалось, и тогда
на смену ему выныривала бездонная тоска. Смутными видениями на ее фоне
мелькали лица людей. Сотни тысяч лиц. Но лишь одно из них повторялось. Ее
лицо. Планета не смогла стереть память о ней, внушить ему отвращение. А
он... Он устал бороться. И не вспоминал о дождях Земли. Может, ему было
теперь все равно?..
Планета сузила зеленое пятно настолько, насколько хватало взгляда из
окон колонии. Не больше, чем для того, чтобы человек не видел ее печального
карминового лица. Там, за границей пятна, высоко над поверхностью рождались
сотнями миражи, то похожие один на другой, то бесконечно разные. Иногда в
их нестройных рядах начиналось волнение и один или несколько из них
растворялись неяркой сиреневой вспышкой. Словно мешали кому-то... Где-то
под миражами, которые не давали тени, поверхность планеты порой покрывалась
трещинами и напоминала тогда лоб задумавшегося человека. Вдруг, под взмахом
огромной невидимой ладони, миражи исчезали, а на их месте появлялся
портрет, стоявший давно на полке в комнате Пилота. Портрет, площадь