"Ашиль Люшер. Французское общество времен Филиппа-Августа " - читать интересную книгу автора

на подоконник замка, держа только что снятый шлем, он смотрит, как пылает
город: "Вот мы, - говорит он Фромону, - и избавлены от великой скуки; Бордо
в огне: note 1 нам веселей, нежели было".
В свидетельствах на эту тему переплетены история и вымысел. Достаточно
привести список городов, сожженных в войнах самого Филиппа Августа:
Шатийон-сюр-Сен, Дре, Ле-Ман, Эвре, Дьепп, Тур, Анжер, Лилль. Пожар в
Лилле, учиненный по приказу французского короля в наказание за
предательство жителей, "сжег все до самой торфяной почвы города", - пишет
историограф Гийом Бретонец. Если мы хотим узнать, что такое кампания
поджога - привычный эпизод всех войн этого времени - следует ознакомиться с
деталями экспедиции 1214 г. во Фландрию за несколько месяцев до битвы при
Бувине, под командованием сына Филиппа Августа Людовика Французского, когда
Ньивпорт, Стенворд, Байель, Хазебрук, Кассель, не считая простых деревень и
деревушек, методично предавались огню. В Байеле поджигатели едва сами не
стали жертвой своих стараний: Бетюнская хроника рисует нам улочки в
глубокой ночи, настолько забитые беглецами и тележками, что Людовик и его
рыцари с трудом пробились к воротам.
Чума, еще один знак божественного гнева, беспрепятственно косит этих
малокровных и нечистоплотных жителей, эти города без канав и мостовых, где
дома были не более чем протекающими трущобами, а улицы - клоаками. В
Париже, "самом прекрасном из городов", горожане хоронили покойников на
равнине Шампо, на месте нынешнего рынка. Это кладбище не было огорожено,
прохожие пересекали его во всех направлениях, и на нем же устраивались
базары. В дождливое время место упокоения становилось смердящим болотом.
Только в 1187 г. Филипп Август окружил его каменной стеной, и то больше из
уважения к мертвым, нежели ради общественного здоровья.
Двумя годами ранее король и парижане решились на первую попытку
мощения дорог, но лишь больших, которые вели к воротам. Остальное
оставалось трясиной, благодатнейшей почвой для распространения заразных
болезней, которые средневековье не умело ни предупреждать, ни лечить. В них
видели священный огонь (ignis sacer, ignis infemalis), кару свыше.
Снедаемых жаром больных, ardentes, пользовали всегда одними и теми же
средствами: процессиями, публичными молениями, проповедями в церквах,
молитвами некоторым святым целителям, вроде св. Фирмена или св. Антония. В
Париже больных чумой несли в собор св. Женевьевы или собор Богоматери, не
опасаясь распространить заразу еще больше. К эпидемиям добавлялась проказа,
извечный бич всех французских провинций, грозный как для богатых, так и для
бедных. И часто сверх всех этих бедствий, как бы дополняя дело войны или
чумы, разражался еще более смертоносный голод.
Нужно напрячь воображение, чтобы представить себе экономическое
состояние Франции в конце XII в. и в особенности аграрные условия, столь
отличные от нынешних: леса и равнины, занимавшие большие пространства,
пахотные угодья меньших размеров, более примитивные средства обработки
земли, крестьянин, вечно обреченный видеть свой урожай попорченным или
уничтоженным то войной, то жестокими феодальными обычаями охоты - все это
объясняет, почему земля давала так мало и разве что в урожайные годы могла
прокормить живших на ней людей. Недостаточность денежного обращения
усугубляла нехватку продукции. Поскольку каждая провинция была изолирована
и наличные деньги оставались редкостью, знать и духовенство обычно
обходились продуктами, поставляемыми держателями в качестве натурального