"Соки земли" - читать интересную книгу автора (Гамсун Кнут)

Глава VII

А дни идут.

Стоит чудесная погода: солнце и перепадающие дожди, по погоде и всходы.

Новоселы почти покончили с покосом и собрали пропасть сена, не хватает уж места, они складывают сено под выступами гор, в конюшне, складывают под домом, освобождают сарай от всего, что в нем есть, и набивают и его до крыши. Ингер работает с мужем, как непременная помощница, с утра до позднего вечера. Исаак пользуется каждым дождем, чтоб вывести крышу на новом сарае и, в особенности, закончить южную стену, чтобы сложить туда все сено. Дело быстро подвигается, авось все будет закончено! Великая забота и событие – да, оно не забылось, деяние совершено и последствия должны наступить. Хорошее большей частью проходит бесследно, злое же всегда влечет за собой последствия.

Исаак отнесся сначала очень разумно, он только сказал жене: – «Как же ты это сделала?» – На это Ингер ничего не ответила.

Через минуту Исаак опять заговорил:

– Что же ты, задушила его?

– Да, – сказала Ингер.

– Не следовало этого делать.

– Нет, – ответила она.

– И не понимаю я, зачем ты это сделала.

– Она была вылитая я, – ответила Ингер.

– Как это?

– Такой же рот. Исаак долго думал:

– Так, так, – промолвил он.

В тот же день они больше об этом не говорили, и оттого, что дни проходили так же спокойно, как и раньше, а кроме того, столько было сена, которое надо было убирать, да ожидался еще такой необыкновенный урожай, преступление мало по малу отошло в их мыслях на задний план. Но все время оно висело над людьми и над местом. Они не могли рассчитывать на молчание Олины, слишком уж это было ненадежно. Но даже, если б Олина и молчала, заговорили бы другие, обрели бы слова немые свидетели, стены в избе, деревья вокруг маленькой могилки в лесу; Ос-Андерс намекает кое-кому, сама Ингер выдаст себя во сне или на яву. Они приготовились к самому худшему.

А что же мог Исаак сделать, как не принять дело разумно? Он понимал теперь, почему Ингер каждый раз хотела остаться одна во время родов, одна пережить великий страх за нормальное сложение ребенка, одна встретить опасность. Три раза проделывала она это. Исаак качал головой и жалел ее за злую долю, бедняжка Ингер! Он узнал о посылке лопаря с зайцем, и оправдал Ингер. Это привело к великой нежности между Ними, к сумасшедшей любви, они льнули друг к другу в опасности, она была полна к нему грубой ласки, а он безумствовал и никак не мог насытиться ею, он-то, мельничный жернов, чурбан! Она носила лопарские комаги, но лопарского в ней ничего не было, она была не маленькая и сморщенная, как лопарки, а, наоборот, стройная и высокая. Сейчас, в летнюю пору она ходила босая, высоко обнажив икры, и от этих голых икр Исаак не мог оторвать глаз.

Она продолжала все лето распевать стихи из псалмов и учить Елисея молитвам, но стала совсем не по-христиански ненавидеть всех лопарей и без стеснения выпроваживала тех, что проходили мимо их жилья:

– Может, вас подослал кто-нибудь, опять у вас, чего доброго, в мешке сидит заяц, ступайте себе мимо!

– Заяц? Какой такой заяц?

– Ну да, ты не слыхал, какую штуку выкинул Ос-Андерс?

– Нет.

– Да, уж я скажу тебе: он принес сюда зайца, когда я ходила тяжелая.

– Слыханное ли дело! Что ж, тебе вышел от этого какой-нибудь вред?

– Это тебя не касается, ступай себе. Вот возьми пожевать и ступай по– добру, по-здорову!

– Не найдется у тебя кусочка кожи подкинуть мне под комаги?

– Нет. А вот я съезжу тебя жердью, если ты не уйдешь.

А лопарь, он клянчит смиренно, но если ему откажут, он складывает в сердце зло и мстит. Двое лопарей с двумя детьми проходили мимо хутора и послали детей в избу попросить подаяния, те вернулись и сказали, что в избе никого нет. Семья постояла немножко, потолковала по-лопарски, потом мужчина пошел посмотреть. Он долго не возвращался. Жена пошла за ним, потом дети, все забрались в избу и лопотали по-лопарски. Муж сунул голову в клеть, там тоже никого не было. Пробили часы, семья прислушалась, и пораженная замерла на месте.

Ингер должно быть почуяла чужих во дворе, она поспешно сбежала с косогора, и вдруг видит, что это лопари и лопарки, и лопари совсем ей незнакомые, тогда она спросила напрямик:

– Чего вам здесь надо? Разве вы не видели, что в доме никого нет?

– М-да, – говорит лопарь.

– Ступайте прочь!

Семья медленно и неохотно пятится к выходу.

– Мы остановились послушать твои часы, – говорит мужчина, – они так замечательно играют.

– Не найдется ли у тебя ломтика хлеба для нас? – просит жена.

– Откуда вы? – спрашивает Ингер.

– Из-за озера, с той стороны. Мы шли всю ночь.

– А куда идете?

– За перевал.

Ингер идет и отбирает им съестного; когда она выходит, жена выпрашивает лоскуток на шапку, моток шерсти, кусочек сыру, все-то ей нужно! Ингер некогда, Исаак с детьми на сенокосе.

– Ступайте себе, – говорит она. Женщина льстит:

– Мы видели твою скотину на поле, вот это скотина, чисто звезды на небе!

– Замечательная! – подхватывает и муж. – Не будет ли у тебя парочки старых комаг?

Ингер запирает дверь в избу и возвращается работать на косогор. Тогда мужчина крикнул что-то, она притворилась, будто не расслышала и продолжала идти, но она слышала очень хорошо:

– Правда ли, что ты покупаешь зайцев?

Трудно было не понять. Лопарь, может, спрашивал и без всякой задней мысли, кто-нибудь наврал ему, а может, он спрашивал и со зла; но Ингер, во всяком случае, получила предупреждение. Судьба предостерегала ее…

Дни шли. Новоселы были здоровые люди, пусть будет, что будет, они делали свою работу и ждали. Они жили тесно друг с другом, как звери в лесу, спали, ели; так дотянулось до того, что они испробовали новую картошку, и она оказалась крупной и рассыпчатой. Удар – почему же медлит удар? Стоял уже конец августа, скоро подойдет сентябрь, неужели они благополучно проживут и зиму? Они жили все время на чеку, каждый вечер заползали вместе в свою берлогу, радуясь, что день прошел без событий. Так проползло время до октября, когда приехал ленсман с человеком и с портфелем. Закон шагнул через их порог.

Допрос занял довольно много времени, Ингер допрашивали с глазу на глаз, она ничего не отрицала, могилу в лесу разрыли, труп вынули, забрали для вскрытия. И крошечный трупик был обернутый в крестильное платьице Елисея, на голове расшитый бусинками чепчик!

Исаак снова обрел дар речи:

– Да, да, теперь уж нам будет хуже некуда, – сказал он. – Ну, я только говорю свое: тебе не следовало это делать.

– Да, – ответила Ингер.

– Как же это ты сделала? Ингер молчала.

– И как тебе могло прийти в голову!

– Она была такая же, как я. Тогда я свернула ей лицо на сторону.

Исаак покачал головой.

– Она сразу и померла, – продолжала Ингер и зарыдала.

Исаак помолчал:

– Ну, ну, теперь поздно плакать, – сказал он.

– У нее были темные волосики на затылке, – всхлипывала Ингер.

На этом все опять и кончилось.

И опять пошли дни. Ингер не арестовали, начальство отнеслось к ней милостиво, ленсман Гейердаль допрашивал ее, как стал бы допрашивать всякого другого, и только сказал:

– Печально, что такие вещи могут случаться! Когда Ингер спросила, кто на нее донес, ленсман ответил, что никто конкретно, многие, он слышал об этом деле с разных сторон. Не выдала ли она себя сама какому-нибудь лопарю?

Ингер вспомнила что, рассказывала каким-то лопарям, как Ос-Андерс пришел к ней средь лета с зайцем, и от этого у ребенка, которого она носила под сердцем, сделалась заячья губа. А это не Олина послала зайца?

Ленсман не знал. Но если даже и так, он не стал бы заносить в протокол такое невежество и суеверие.

– Мать моя тоже увидала зайца, когда меня носила, – сказала Ингер…

Овин был готов, вышло большое строение, с сеновалами по обоим концам и с молотильным током посредине. Амбар и прочие временные места хранения были очищены и сено снесено в овин, ячмень сжали, высушили на жердинах и свезли, Ингер повыдергивала морковь и репу. Все было убрано. Теперь только бы жить да радоваться, у новоселов было всего вдоволь. Исаак опять распахивал до заморозков новь и увеличил ячменное поле, настоящий он был пахарь; но в ноябре Ингер сказала:

– Сейчас ей было бы полгодика, и она бы уж всех нас узнавала!

– Теперь уж ничего с этим не поделаешь, – отвечал Исаак.

Зимой Исаак молотил ячмень в новом овине, а Ингер долгими часами работала с ним и действовала цепом не хуже его, пока дети играли на сеновале. Зерно выдалось крупное и полновесное. К новому году установился отличный санный путь. Исаак начал возить дрова в село, у него были уже постоянные покупатели, хорошо платившие за дрова летней сушки. Однажды он сговорился с Ингер взять поеного бычка от Златорожки и свезти его вместе с козьим сыром мадам Гейслер. Мадам пришла в восторг и спросила, сколько все это стоит.

– Ничего, – отвечал Исаак. – Ленсман заплатил за все.

– Благослови его Господь, неужели заплатил? – сказала мадам Гейслер и совсем растрогалась. Она послала Елисею и Сиверту книжек с картинками, игрушек и печенья. Когда Исаак вернулся домой, и Ингер увидела подарки, она отвернулась и заплакала:

– Что с тобой? – спросил Исаак.

– Ничего. Сейчас ей был бы годик, и она бы уж все понимала!

– Да, да, но ведь ты же знаешь, какая она была – сказал Исаак, желая ее утешить. – А кроме того, может все еще и обойдется. Я разузнал, где сейчас Гейслер.

Ингер подняла голову:

– Разве он может помочь нам?

– Не знаю.

Потом Исаак повез ячмень на мельницу, смолол его и вернулся домой с мукой.

А там опять принялся за лес и стал заготовлять дрова на будущий год. Жизнь его текла от одной работы до другой по временам года, от земли к лесу, и от леса опять к земле. Исаак проработал уже шесть лет на своем хуторе, а Ингер пять, все могло бы быть хорошо, если б так продолжалось. Но так не продолжалось. Ингер работала над тканиной и ходила за скотом, она усердно пела псалмы, но, Господи, по части пения она была что колокол без языка.

Как только установился путь, ее вызвали в село для допроса. Исааку пришлось остаться дома. Пока он ходил один, он надумал съездить в Швецию и разыскать Гейслера, может добрый ленсман опять пожалеет жителей Селланро.

Но когда Ингер вернулась, оказалось, что она уж все разузнала, справилась и насчет приговора: по настоящему полагается пожизненное заключение, параграф первый. Да, она встала в самом святилище правосудия и откровенно призналась; двое свидетелей из деревенских смотрели на нее жалостливо, а судья допрашивал очень ласково. Но все равно ей было не устоять перед светлыми головами законников. Высокопоставленные судейские господа такие искусники, они знают всякие параграфы, выучили их наизусть и помнят, вот какие у них светлые головы. Но они тоже и не без здравого смысла, даже и не без сердца. Ингер не могла пожаловаться на правосудие; она не сказала про зайца, но когда она, вся в слезах, призналась, что пожалела свое дитя и потому лишила ее жизни, судья тихонько и серьезно кивнул головой:

– Но у тебя самой заячья губа, – сказал он, – а ведь ты же хорошо устроилась?

– Да, слава Богу, – ответила Ингер. И ничего не рассказала о тайных страданиях своего детства и юности.

Но судья, все-таки, должно быть, кое-что понял, он сам был хромоногий и никогда не мог танцевать.

– Приговор – да, право, не знаю! Собственно, полагается пожизненное заключение. И я не знаю можно ли нам понизить и на сколько ступеней, вторую ли взять ступень или третью, с 15-ти лет на двенадцать, или с двенадцати до девяти лет. Сейчас заседает комиссия по смягчению уложения о наказаниях, и все никак не покончат с делом. Но будем надеяться на лучшее, – сказал он.

Ингер вернулась в тупом спокойствии, арестовать ее признали ненужным.

Прошло месяца два, и вот однажды вечером Исаак, вернувшись с рыбной ловли, узнал, что на усадьбе был ленсман с новым понятым. Ингер радостно встретила Исаака и похвалила его, хотя рыбы он принес мало.

– Что это я хотел сказать? У нас тут были гости? – спросил он.

– Гости? О ком ты спрашиваешь?

– Я вижу свежие следы перед домом. Тут ходили в сапогах.

– Никого не было, кроме ленсмана и еще одного с ним.

– Так. Чего же им было нужно?

– Ты сам знаешь.

– Они приезжали за тобой?

– Ну вот, за мной! Они просто привезли приговор. И я скажу тебе, Исаак, Господь милостив к нам, вышло не так, как я боялась.

– Ну, – в волнении проговорил Исаак, – значит, не так уж надолго?

– Нет, всего несколько лет.

– Сколько же лет?

– Ну, да тебе, наверно, покажется, что много, но я-то благодарна Господу за всю жизнь!

Ингер не сказала точное число лет. Позже вечером Исаак спросил, когда за ней приедут, но этого она не знала или не хотела сказать. Она опять стала задумчива и говорила, что не представляет себе, как все пойдет без нее, наверное придется-таки взять Олину. Исаак тоже ничего другого не мог придумать. Да, кстати, куда же девалась Олина? Против обыкновения, она в этом году не пришла. Уж не думает ли она всерьез не показываться после того, как все им расстроила? Наступила передышка между работами, но Олина не являлась. Уж не послать ли за ней! Небось, придет побираться, тетеха этакая, тварь! Наконец, Олина явилась. Господи, вот человек, словно между нею и супругами ничего и не произошло, она даже сказала, что принесла Елисею пару чулок с каемкой.

– Захотелось мне посмотреть, как вы тут поживаете за перевалом, – сказала она.

Оказалось, что она опять оставила мешок со своим платьем и вещами в лесу и приготовилась погостить долго. Вечером Ингер отвела мужа в сторону и сказала:

– Ты, кажется, хотел попробовать разыскать Гейслера? Сейчас есть время между работами.

– Да, ответил Исаак, – раз Олина здесь, я могу пойти завтра же с утра.

Ингер очень обрадовалась.

– Да захвати с собой все деньги, какие у тебя есть.

– Ну, а ты-то разве не можешь их спрятать?

– Нет.

Ингер сейчас приготовила большую торбу с едой, а Исаак проснулся средь ночи и собрался в путь. Ингер проводила его на крыльцо и не плакала, не жаловалась, а только сказала:

– Дело в том, что за мной могут приехать в любой день.

– Ты что-нибудь знаешь?

– Откуда мне знать! Да, наверно, это и не сейчас еще будет. Только бы ты нашел этого Гейслера, он, наверно, тебе что-нибудь присоветует!

Что мог сделать теперь Гейслер? Ничего. Но Исаак пошел.

Только нет, Ингер, наверное, кое-что знала, может быть, она же и позаботилась послать за Олиной. Когда Исаак вернулся из Швеции, Ингер уже увезли. При детях была Олина.

То была тяжелая весть для Исаака, и он громко спросил:

– Она уехала?

– Да, – ответила Олина.

– В какой день это было?

– На другой день после твоего ухода.

Исаак понял, что Ингер опять хотела удалить его и остаться одной в решительную минуту, оттого-то она и велела ему взять с собой все деньги. Ох, а Ингер и самой, наверно, понадобилась бы кое-какая мелочь на длинную дорогу!

Но вышло так, что мальчуганы сейчас же занялись маленьким желтеньким поросенком, которого Исаак привез с собой. Впрочем, больше ничего он и не привез! Имевшийся у него адрес Гейслера устарел, Гейслера в Швеции не было, он вернулся в Норвегию и жил в Трондъеме. А поросенка Исаак принес на руках из Швеции, кормил его молоком из бутылки и клал его спать к себе на грудь; он хотел порадовать им Ингер, а вот теперь с ним играют и забавляются Елисей и Сиверт.

Это несколько развлекло Исаака. Притом же Олина передала от ленсмана, что казна, наконец, согласилась продать Исааку Селланро, и ему надо только пойти в контору к ленсману и заплатить деньги. Это было хорошее известие, оно вывело Исаака из угнетенного состояния. Несмотря на страшную усталость, он наложил в торбу припасов и сейчас же отправился в село. Наверное, в нем тлела маленькая надежда, что он еще успеет застать там Ингер.

Сорвалось, Ингер уехала на восемь лет. На душе у Исаака стало пусто и мрачно, он едва слышал, что говорил ленсман; печально, что случаются такие вещи. Он надеется, что Ингер это послужит хорошим уроком, так что она переменится, исправится и не будет больше убивать своих детей!

Ленсман Гейердаль в прошлом году женился. Жена его не хотела быть матерью и решила не иметь детей, благодарю покорно! У нее их и не было.

– Наконец-то я могу покончить с делом Селланро, – сказал ленсман. – Королевский департамент согласился на продажу приблизительно на предложенных мною условиях.

– Так, – сказал Исаак.

– Это тянулось долго, но я имею удовлетворение, что работа моя не пропала даром. То, что я написал, прошло почти точка в точку. – Точка в точку, – повторил Исаак и кивнул головой. – Вот купчая, тебе остается засвидетельствовать ее на первом тинге.

– Ладно, – сказал Исаак. – А сколько мне придется платить?

– Десять далеров в год. Да, вот тут департамент внес маленькое изменение; десять далеров в год, вместо пяти. Не знаю, как ты к этому отнесешься?

– Лишь бы мне справиться, – сказал Исаак.

– И в течении десяти лет.

Исаак испуганно поглядел на него.

– Да, департамент иначе не соглашается, – сказал ленсман. – Да это, в сущности, вовсе и не цена за такой большой участок, обработанный и обстроенный, как у тебя.

Десять далеров на этот год у Исаака имелись, он получил их за дрова и за козий сыр, который скопила Ингер. Он уплатил и еще немножко осталось.

– Это прямо счастье для тебя, что департамент не проведал о преступлении твоей жены, – сказал ленсман, – а то он, может быть, передал бы участок другому покупщику.

– Так, – сказал Исаак. – Так, стало быть, она в самом деле на восемь лет уехала?

– Да, этого уж не переделаешь, правосудие должно свершиться. Впрочем, приговор ей вынесли мягче мягкого. Теперь тебе остается сделать одно: проведи точные и резкие границы между своим участком и казной. Выруби лес и кустарник по прямой линии по тем вехам, что я расставил и отметил в протоколе. Дрова пойдут в твою пользу. Я приеду немного погодя посмотреть.

Исаак отправился домой.