"Соки земли" - читать интересную книгу автора (Гамсун Кнут)

Глава IV

Время между сенокосом и жатвой проходило, а женщина Олина все не появлялась.

Исаак разделался теперь с землей, приготовил к сенокосу две косы и двое граблей, приделал к телеге длинный кузов, чтоб возить в ней сено, смастерил полозья и оглобли для саней на зиму. Много сделал полезных дел. А что касается до двух полок на стене в горнице, то он устроил и их так, что на них можно было класть разные вещи: и календарь, который он, наконец, купил и мутовки, и поварешки, не находящиеся в употреблении. Ингер говорила, что эти две полки сущая благодать!

Ингер все казалось благодатью. Вот и Златорожка уж не порывалась больше убежать, а преспокойно поживала себе с теленком и быком и целыми днями ходила по лесу. Вот и козы нагуляли тело и чуть что поволочат тяжелое вымя по земле. Ингер сшила длинную рубашку из синего ситцу и такой же чепчик, прелесть какой хорошенький, и это был крестильный наряд. Сам мальчуган лежал тут же и следил глазками за работой; мальчик был хоть куда, и когда она наконец решила назвать его Елисеем, то Исаак не стал возражать. Когда рубашка была готова, оказалось, что она на целых два локтя длиннее, чем надо, а каждый локоть ситца стоил денег, но что ж поделаешь, ребенок то был ведь первенький.

– Если когда-нибудь твои бусы могут пригодиться, так именно в этот раз! – сказал Исаак.

О, Ингер уж и сама подумала о них, о бусах-то, не даром же она была мать и, как все матери – глупая и гордая. Бусы нельзя было надеть на шейку мальчугану, но если нашить их на чепчик, будет очень красиво. Она так и сделала.

А Олина не шла.

Не будь скотины, можно было бы уехать всем вместе и вернуться через три– четыре дня с окрещенным младенцем. А не будь этого самого венчания, Ингер могла бы поехать одна.

– Не отложить ли нам пока венчание? – сказал Исаак. Ингер ответила:

– Раньше десяти-двенадцати лет Елисея нельзя будет оставить дома одного и поручить ему скотину!

Нет, значит, надо Исааку что-нибудь придумать. Собственно, все началось как-то без начала, может быть, венчание так же нужно, как крестины, почем он знает. Погода стала поворачивать на засуху, на настоящую знойную сушь; если скоро не выпадет дождь, все всходы погибнут; но на все воля Господня.

Исаак собрался ехать в деревню за кем-нибудь. Опять надо было проехать много миль.

И вся эта суматоха ради венчания и крестин! Поистине, у людей земли много мелких и крупных огорчений.

Но вот Олина пришла…

Теперь они были повенчаны, ребенок окрещен. Они даже позаботились раньше повенчаться, чтоб ребенка записали законным. А сушь продолжалась и палила маленькие ячменные поля, палила бархатные ковры муравы, а за что? Все в деснице Господней. Исаак скосил свои лужки, немного травы с них набралось, хотя весной он их и унавозил; он выкосил косогоры, дальние луговины, и не уставал косить, сушить и возить домой корм, потому что у него была лошадь и большое стадо. А в середине июля пришлось ему скосить на зеленый корм и ячмень, больше ни на что он не годился. Так что теперь одна надежда на картофель!

Как же обстояло дело с картофелем? Действительно ли он только особый сорт чужеземного кофе, и без него можно обойтись? О, картофель замечательный овощ, он выдерживает засуху, выдерживает сырость, а сам растет. Он не боится никакой погоды и удивительно вынослив, а если человек мало-мальски за ним поухаживает, он отплачивает в раз пятнадцать. Дело в том: кровь у картофеля не та, что у винограда, но мясо такое же, как у каштана, его можно варить и жарить, и он годится на все. Если у человека нет хлеба, но есть картофель, он не осужден на голод. Картофель можно печь в горячей золе и есть за ужином, его можно сварить в воде и подать на завтрак. А каких приправ он требует? Немного, картофель неприхотлив: кринки молока, селедки для него довольно, богачи едят его с маслом, бедняки посыпают солью с блюдечка; Исаак же по воскресеньям поедал его с доброй кринкой кислого Златорожкина молока. Пренебрегаемый и благословенный картофель! Но теперь дело оборачивалось плохо и для картофеля.

Исаак несчетное число раз в день поглядывал на небо, небо было синее. По вечерам частенько смахивало на дождик. Исаак входил в избу и говорил:

– Сдается, что будет-таки дождик!

Часа через два всякая надежда опять исчезала. Заcyxa продолжалась уже семь недель, жара стояла невыносимая, картошка всю эту пору цвела сильным цветом, цвела неестественно и чудовищно.

Поля издали казались покрытыми снегом. Чем же все кончится? По календарю ничего нельзя было узнать, теперешние календари ведь не то, что прежние, они ни к чему. Опять стало показывать на дождик, Исаак пошел к Ингер и сказал:

– С божьей помощью нынче ночью будет дождь!

– Разве на то похоже?

– Да. И лошадь мотает головой над кормушкой. Ингер выглянула в дверь и сказала:

– Да, ужо увидишь.

Упало несколько капель. Часы текли, они поужинали, когда Исаак ночью вышел на двор, небо было синее.

– Ах ты Господи! – сказала Ингер. – Но зато к завтрему и последний ягель твой просохнет, – прибавила она и постаралась хорошенько его утешить.

Да, Исаак насбирал ягелю, и накопил его очень много самого отборного сорта. Это был драгоценный корм, он сушил его, как сено, и накрывал берестой в лесу. У него оставалась неприкрытой только одна небольшая кучка, оттого он и ответил Ингер с таким глубоким отчаянием и апатией:

– Я все равно не стану убирать его, хоть бы он и просох.

– Что ты врешь! – сказала Ингер.

На следующий день он и в самом деле не убрал ягель, так как было сказано, – не убрал, и все тут. Пусть себе стоит, дождя все равно не будет, пусть себе стоит с богом! Свезет как-нибудь перед Рождеством, если солнце не спалит его до тех пор!

Так сильно и глубоко он чувствовал себя обиженным, совсем не стоило сидеть на пороге и смотреть на землю и владеть ею. Вон, картофельные поля горят безумным цветом и сохнут, так пусть же и ягель лежит, где лежал, сделайте одолжение! Но, может быть, Исаак таил кое-какую хитренькую мыслишку при всем своем огромном простодушии, может, он делал это из расчета и хотел подразнить синее небо перед новолунием.

К вечеру опять стало показывать на дождь.

– Ты бы убрал ягель, – сказала Ингер.

– Зачем это? – спросил Исаак и притворился чрезвычайно удивленным.

– Да, да, ты все представляешься, а может пойти дождь.

– Ты ведь видишь, что в нынешнем году не будет дождя.

Однако ночью окно вдруг что-то потемнело, похоже стало, будто кто мазал по нему и мочил его. Что бы это такое было?

Ингер проснулась и сказала:

– Вот и дождь, посмотри на стекла! Исаак только хмыкнул и ответил:

– Дождь? Это не дождь. Не понимаю, о чем ты говоришь!

– Перестань врать! – сказала Ингер.

Исаак и в самом деле врал. И обманул только самого себя. Конечно, это был дождь, и даже настоящий здоровый ливень, но, хорошенько промочив Исааку ягель, он перестал. Небо было синее.

– Ведь я же говорил, что не будет дождя, – сказал Исаак упрямо и довольно злобно.

Для картофеля этот ливень был все равно что ничего, а дни приходили и уходили, небо было сине. Тогда Исаак начал работать над дровнями, работал усердно, смирив свое сердце, покорно строгал полозья, о-ох, – Господи! Да, дни приходили и уходили, ребенок рос, Ингер била масло и варила сыр, в сущности не так уж оно было страшно, один год неурожая работящим людям в деревне можно пережить. Да кроме того – когда миновали девять недель, дождь полил на славу, зарядил на целые сутки, шестнадцать часов как из ведра, небеса разверзлись. Будь это недели две тому назад, Исаак сказал бы:

– Слишком поздно! Теперь он сказал Ингер:

– Увидишь, он немножко поправит картошку!

– Если бы, – успокоительно сказала Ингер, – он все поправит!

И действительно, все как будто ожило, дождь поливал каждый день, трава зазеленела, точно по волшебству. А картошка все цвела, даже сильнее, чем раньше, и на ней выросли крупные ягоды; это-то, положим, было правильно, но никто не знал, что с ней делается в земле, Исаак не решался посмотреть. И вот, однажды Ингер пришла с двадцатью мелкими картофелинками, собранными с одного куста.

– А ей расти еще пять недель! – сказала Ингер.

Ах, эта Ингер, и всегда-то она утешала и говорила ласковые слова своим заячьим ртом. Да и говорила-то плохо, шепелявила и шипела, словно клапан, из которого выходит пар; но приятно было слушать ее утешения в этой глуши.

И характер у нее был жизнерадостный.

– Сделал бы ты еще одну кровать! – сказала она Исааку.

– Ну, – отозвался он.

– Хорошо, хорошо, ведь это не горит.

Они начали рыть картошку и выкопали всю к Михайлову дню, по старинному обычаю. Год вышел средний, хороший год, опять оказалось, что картошка не так уж требовательна к погоде, а растет несмотря ни на что и может выдержать, что угодно. Разумеется, не сравнить с настоящим средним годом, хорошим годом, когда дождей выпадает сколько надо, но они и так не могли пожаловаться. Однажды мимо проходил лопарь и подивился, как много у новоселов картошки.

– В деревнях она уродила гораздо хуже, – сказал он. У Исаака опять выдалось несколько недель на работу над землей до наступления заморозков.

Скотина ходила по полям и паслась, где вздумается. Исааку было приятно работать поблизости и слушать колокольчики; правда, это подчас отвлекало его, потому что бык стал баловной, раскидывал кучи ягеля, а козы карабкались и залезали всюду, даже на крышу землянки.

Мелкие и крупные заботы.

Однажды Исаак услышал сердитый крик: Ингер стоит на пороге, держа ребенка на руках, и показывает пальцем на быка и на молоденькую телку Сребророжку – они милуются. Исаак бросает мотыгу и бежит к ним, но уж поздно, беда уже случилась.

Исаак уводит ее в хлев, но все равно – уже поздно.

– Ишь ты, дрянь, раненько начала, всего-то год отроду, на полгода раньше, колдовка, девчонка!

– Да, да, – говорит Ингер, – но с одной стороны, оно и хорошо, а то обе коровы отелились бы по осени.

Ох, Ингер, голова у нее не очень толковая, но, может быть, она и знала, что делала, выпуская утром Сребророжку вместе с быком.

Пришла зима. Ингер чесала шерсть и пряла, Исаак возил дрова, огромные возы сухих дров; весь долг был уплачен, лошадь и телега, плуг и борона – все стало его собственностью. Он уезжал с приготовленными Ингер козьими сырами и приезжал то с пряжей, ткацким станком, мотовилом, веретеном, то с мукой и разными припасами, то с досками, тесом и гвоздями; однажды он привез лампу.

– Провалиться мне на месте, ты прямо колдун! – сказала Ингер, хотя давно уже догадывалась, что лампа будет.

Они зажигали ее по вечерам и чувствовали себя, как в раю, а маленький Елисей, наверное, думал, что это солнце.

– Посмотри, как он дивится! – говорил Исаак. Ингер стала прясть при лампе.

Исаак привез холста на рубахи и новые комаги для Ингер. Она просила привезти разных красок для шерстяной пряжи, он привез. Но однажды он привез часы. Что такое? Часы! Ингер точно с неба свалилась и несколько минут не могла вымолвить ни слова. Исаак осторожно и бережно повесил часы на стену, поставил наобум, подтянул гири и пустил бой. Ребенок повернул глазки на гулкий звук, потом перевел их на мать.

– Да уж, можешь подивиться! – сказала она, взяла мальчика на руки и сама взволновалась. Потому что из всех благ в одинокой жизни ничто не могло сравниться со стенными часами, которые идут себе во всю темную зиму и звонко отбивают каждый час.

Но вот дрова свезены, Исаак опять стал уходить в лес рубить дрова, опять прокладывал улицы и строил город из дров на будущую зиму. Он отходил все дальше и дальше от дома, большой бугор стоял уже совсем лысый и готовый для обработки, и Исаак уже не вырубал дочиста делянки, а сваливал только самые старые деревья с сухими верхушками.

Разумеется, он давно понял, для чего Ингер сказала ему про кровать, надо было поторопиться и не откладывать этого дела в долгий ящик. Раз в темный вечер он вернулся из лесу, а дома уж все было готово, семья прибавилась, опять мальчик, Ингер лежала. И хитрая же эта Ингер, утром она непременно хотела спровадить его в село.

– Ты бы промял немножко лошадь, – сказала она, – она только стоит и роет копытом колоду.

– Мне некогда заниматься такой ерундой, – ответил Исаак и ушел.

Теперь он понял, что она просто хотела избавиться от него, а зачем это? Он бы пригодился и дома.

– Почему это ты никогда не можешь знать заранее? – спросил он.

– Теперь сделай кровать для себя, и переходи спать в клеть, – ответила она.

Впрочем, одной кровати было еще мало, надо было и постель для нее. У них было только одно одеяло, а нового нельзя было сделать до осени, когда они собирались колоть барашков, но даже и тогда вряд ли вышло бы целое одеяло из каких-нибудь двух-трех овчин. Исаак здорово мерз по ночам, он пробовал зарываться в сено под выступом скалы, пробовал ложиться к коровам, и чувствовал себя заброшенным и одиноким. Счастье, что стоял май, потом придет июнь, июль…

Удивительно, сколько было сделано в пустыне: жилье для людей, и скотный двор, и возделанные поля, и все в три года. Что такое опять строил Исаак?

Новый амбар, кладовую, пристройку к избе. Весь дом сотрясался и гремел, когда он вгонял восьмидюймовые гвозди. Ингер выходила и просила его пожалеть ребят. Ну да, ребята, поболтай с ними пока что, спой что-нибудь, дай Елисею ведерко, пусть постучит в него! Больших гвоздей не так много, вот только здесь их и надо вбить, в пазы, они будут держать всю пристройку.

А потом пойдут уж только доски и двухдюймовые гвозди, пустяковая работа.

Разве можно было обойтись без этого стука? Ведь вот, бочки с сельдями и муку, и все припасы ставили в конюшне, чтоб не оставлять под открытым небом, но свинина отзывалась навозом, кладовая прямо необходима. А мальчуганы пусть приучаются к ударам молотка по стене. Елисей, правда, стал немножко худенький и бледный, но зато второй, тот сосал, чисто божий ангел, и когда не кричал, то спал. Замечательный парнишка. Исаак не спорил против того, чтоб его назвать Сивертом; пожалуй, это всего лучше, хотя сам он наметил было – Яков. В некоторых случаях Ингер рассуждала правильно: Елисея назвали в честь священника из ее села, а это благородное имя, а Сивертом звали Ингерова дядю, окружного казначея, того самого, что был холостяк, богатей и не имел наследников. Чего ж для ребенка лучше, как назвать его по имени этого дяди?

Опять наступил весенний перерыв в работе, и все на земле готовилось встречать Троицу. Когда у Ингер был только Елисей, она никак не могла урвать время, чтоб помочь мужу, первенец поглощал все ее внимание; теперь, когда у нее стало двое детей, она расчищала землю и делала многое другое: целыми часами сажала картошку, посеяла морковь и репу. Такую жену не скоро найдешь. А ко всему этому, разве она не ткала? Она пользовалась каждой минутой, чтоб побежать в клеть и спустить пару шпулек, и выходила у нее полушерстяная ткань для нижнего белья на зиму. А потом окрасила пряжу и наткала синего и красного холста себе и ребятам, подбавила еще цветной пряжи и сшила тюфяк Исааку, Все необходимые и полезные вещи, и вдобавок такие прочные!

Ну, и вот семья новоселов стала крепко на ноги, и если урожай выдастся хороший, то им можно будет позавидовать. Чего еще не хватает? Разумеется сеновала, овина с молотильным током, это цель на будущее, и она будет достигнута, как и остальные цели, дай только время! Вот и маленькая Сребророжка отелилась, козы принесли козлят, овцы ягнят; молодняк так и кишел на пастбище. А люди? Елисей уже бойко разгуливал на собственных ножках, а маленького Сиверта окрестили. Ингер? Должно быть опять затяжелела, очень уж раздобрела. Что такое прежде был для нее ребенок? Ничего – то есть очень много, хорошенькие малютки, она гордилась детьми и давала понять, что не всем бог дает таких больших и красивых детей. Ингер усердно наверстывала молодость. У нее было обезображенное лицо, и она прожила молодые годы, как отщепенка, парни не смотрели на нее, хотя она умела и плясать и работать, они пренебрегали ее лаской, отворачивались – теперь настало ее время, она развернулась, зацвела пышным цветом и носила детей.

Сам Исаак, хозяин, остался тем же серьезным и угрюмым, но ему везло, и он был доволен. До прихода Ингер он жил смутной и тусклой жизнью, знал только картошку да козье молоко, да смелые кушанья без названия; теперь он имел все, что мог пожелать человек в его положении.

Снова настала засуха, снова неурожай. Лопарь Ос-Андерс, приходивший со своей собакой, рассказывал, что народ в деревнях скосил ячмень на корм скоту.

– Да неужто? Стало быть, совсем уж плохо? – спросила Ингер.

– Да. Но у них был хороший лов сельдей. Дядя твой Сиверт здорово нажился.

– У него и раньше кое-что было! И в котелке и в печке!

– Точь-в-точь, как у тебя, Ингер!

– Да, слава богу, не на что пожаловаться. Что же про меня говорят дома?

Ос-Андерс качает головой и льстит: у него и слов нет, чтоб передать.

– Если хочешь кружку парного молока, так скажи, – говорит Ингер.

– Не беспокойся! Вот разве чуточку собаке. Появилось молоко, появился корм для собаки. Лопарь услышал музыку из горницы и насторожился:

– Что это?

– Это бьют наши часы, – отвечает Ингер, готовая лопнуть от гордости.

Лопарь опять покачал головой и сказал:

– У вас есть дом, и конь, и деньги, скажи мне, чего у вас нет!

– Да, мы уж и не знаем, как благодарить бога.

– Олина велела тебе кланяться.

– А-а! Как она поживает?

– Ничего. А где твой муж?

– Пашет.

– Говорят, он не купил землю? – бросает лопарь.

– Не купил? Кто это говорит?

– Люди говорят.

– Да у кого ж ее было покупать? Ведь это пустошь.

– Да, да.

– А поту он положил на эту землю немало!

– Они говорят, это государственная земля, Ингер ничего не поняла и сказала:

– Ну, может быть. Уж не Олина это говорила?

– Не помню, кто, – ответил лопарь, шныряя по сторонам лукавыми глазами.

Ингер удивлялась, что он ничего не выпрашивает, Ос-Андерс всегда что– нибудь выпрашивал, как все лопари; они всегда клянчат. Ос-Андерс сидит ковыряет в своей глиняной трубке и раскуривает ее. Вот так трубка, он курит и дымит так, что все его старое сморщенное лицо превращается в руническую надпись.

– Ну, мне не за чем спрашивать, твои ли это дети, – подлизывается он. – До того они похожи на тебя. Вылитая ты, когда была маленькой!

Ингер была урод и страшилище – разумеется, это глупо; но она все-таки вспыхнула от гордости. Даже лопарь может обрадовать материнское сердце.

– Если б мешок твой был не так набит, я бы дала тебе кой-чего, – сказала она.

– Нет, не беспокойся!

Ингер с ребенком уходит в дом, а Елисей тем временем остается с лопарем.

Они отлично ладят друг с другом, мальчик видит в мешке у лопаря что-то чудное, мохнатое, хочет потрогать. Собака возле повизгивает и взлаивает.

Когда Ингер выходит с припасами, она слегка вскрикивает и садится на пороге:

– Что это у тебя? – спрашивает она.

– Ничего. Заяц.

– Я видела.

– Парнишка твой захотел посмотреть. Собака подняла его сегодня и прикончила.

– Вот тебе еда! – сказала Ингер.