"Говард Ф.Лавкрафт. Комната с заколоченными ставнями" - читать интересную книгу автора

небылиц. Но такой только он один. А дело-то в том, что все эти легенды (или
весь этот вздор как уж тебе будет угодно) имеют своим источником жизнь трех
поколений. Ты только взгляни на потомков капитана Абеда, и вопрос, откуда
берутся все эти слухи, отпадет у тебя сам собой. Говорят, что на иных
отпрысков этого семейства и посмотреть страшно. Бабушкины сказки? Хорошо, но
как быть с рассказом доктора Гилмена? Однажды д-р Роули Марш слег и по сей
причине был не в состоянии принять роды у миссис Марш. Это вместо него
сделал Гилмен, и, по его словам, плод, которым его пациентка разрешилась от
бремени, меньше всего напоминал нормального младенца, рожденного женщиной от
мужчины. И никому не доводилось после того видеть этого самого Марша, а
посему никто не знает, что же все-таки выросло из того чудовищного плода,
однако мне доводилось слышать о неких странных существах, которые
передвигались на двух ногах, но при этом не были людьми."
За этим пассажем следовало лаконичное, но совершенно недвусмысленное
замечание, состоящее всего из двух слов; "Наказал Сари". Должно быть, эта а
запись была сделана в день заточения Сари Уэтли в комнату над мельницей.
Эбнер пробежал глазами еще несколько заметок, но уже не встретил в них
ни единого упоминания о Сари. Записи эти не были датированы даже днями
недели и, судя по разноцветью чернил, делались в разное время, хотя и
размещались все в одном абзаце:
"Много лягушек. Явно с мельницы. Кажется, их там больше, чем в болотах
вокруг Мискатоника. Не дают спать. Козодоев тоже стало больше; а может, мне
это только кажется. Вчера вечером насчитал у крыльца 37 лягушек".
Подобных заметок было немало. Эбнер внимательно ознакомился с каждой из
них, но так и не понял, к чему же все-таки клонил его дед. Лягушки...
рыба... туманы... их перемещения по Мискатонику... Все эти данные явно не
имели отношения к загадке, связанной с тетей Сари, и Эбнер недоумевал, зачем
это вдруг старику понадобилось заносить их в свою тетрадь.
После этих записей шел большой пробел, который заканчивался
одной-единственной фразой:
"Эрайя был прав!"
Эбнер долго смотрел на эту фразу, решительно подчеркнутую жирной
чертой. "Эрайя был прав..." в чем? И что заставило Лютера прийти к такому
выводу? Ведь, если судить по тетрадным записям, Эрайя и Лютер прекратили
переписку задолго до того, как последний убедился в "правоте" своего кузена.
А может быть, Эрайя написал Лютеру письмо, не дожидаясь от него ответа на
свое предыдущее? Нет, решил про себя Эбнер, не стал бы Эрайя отписывать
своему сумасбродному братцу, не получив прежде ответа на свое послание.
На следующей странице Эбнер обнаружил аккуратно наклеенные газетные
вырезки. Их содержание как будто бы не имело отношения к семейной тайне, над
разгадкой которой столь безуспешно бился Эбнер, но, по крайней мере,
благодаря им он определил, что в течение почти двух лет дед вообще не вел
никаких записей. А прерывался этот хронологический провал совершенно
непонятной фразой:
"Р. ушел опять".
Но если Лютер и Сари были единственными обитателями дома, то откуда же
взялся загадочный "Р."? Или это был Рэлса Марш, который заявился сюда с
визитом? Эту версию Эбнер тут же отбросил ибо ничто не говорило о том, что
Рэлса Марш продолжал питать нежные чувства к своей кузине после ее отъезда
из Иннсмута; во всяком случае, ни одна из записей деда Лютера не