"Нужная вещь" - читать интересную книгу автора (Вулф Том)

7. МЫС

Мыс Канаверал находился во Флориде. Но вы могли написать домой отнюдь не о любой части Флориды — за исключением тех, что упоминались на старых почтовых открытках. На них были изображены две скалящиеся собаки у фонарного столба, каждая задрала заднюю лапу, а надпись гласила: «Отличное место… между нами говоря». Нет, мыс Канаверал был не Майами-Бич, не Палм-Бич и даже не Кей-Вест. Мыс Канаверал был Какао-Бич. Так назывался расположенный здесь курортный городок. Какао-Бич был курортным городом для всего того племени Низкой арендной платы, которое не могло позволить себе курорты дальше к югу. Какао-Бич являл собою само воплощение Низкой арендной платы. Здешние домики для отдыха выглядели, как небольшие коробчонки с крылечками; автомобили «де сото» 1952 года выпуска с жалюзи на заднем окне ржавели на просоленном воздухе возле бака с антисептическим раствором.

Даже стоимость пляжа в Какао-Бич была низкой. Во время прилива он составлял в ширину примерно триста футов и был жестким, как кирпич. Настолько жестким, что молодежь послевоенной Флориды, ездившая на автогонки в Дайтону-Бич в мечтах о гоночной славе, отправлялась в Какао-Бич и устраивала там свои собственные гонки по этому утрамбованному песку. А несчастные сукины дети, решившие тут отдохнуть, собирали в охапку детей и шотландские пледы и пускались наутек. По ночам из песка и травы пальметто вылезали какие-то доисторические блохи или термиты — трудно сказать точно, потому что никто никогда их не видел, — и кусали вас за лодыжки даже больнее, чем норка. В Какао-Бич не было таких вещей, как первоклассное обслуживание или красные ковры. Ковер, если бы кто-нибудь и рискнул его расстелить, тут же сожрали бы невидимые клопы, как их называли, — даже раньше, чем вы успели бы лечь на эту выжженную солнцем землю.

И именно поэтому парни любили Какао-Бич! Даже Гленн, который не пользовался всеми преимуществами Низкой арендной платы.

Это место напоминало им рассказы об Эдвардсе, или Мьюроке конца сороковых — начала пятидесятых, о тех легендарных временах. Это был один из тех бесцветных, песчаных, пустынных участков земли, от которых любой здравомыслящий человек стремится держаться подальше. А правительство отдает такие места под испытания новых опасных машин, и королями королевства убогих лачуг становятся те, кто эти машины испытывает. К югу от Какао-Бич располагалась военно-воздушная база Патрик — там находилась штаб-квартира атлантической ракетной программы и проводились испытания оружия холодной войны: управляемых ракет, баллистических ракет средней дальности и межконтинентальных баллистических ракет. А к северу от Какао-Бич, на самом краю Мыса, стояла огромная новая секретная установка, откуда запускались все эти ракеты и неуправляемые снаряды. Это было пустынное место, ограниченное Атлантическим океаном с одной стороны и Банана-ривер — с другой. Почва тут была настолько песчаная, что сосны с трудом вырастали выше пятнадцати футов; а еще она была настолько болотистой, что мокасиновые змеи и не думали прятаться, увидев вас. Короче говоря, безнадежная каменистая пустошь, где позвоночные сдавались под натиском слизняков и невидимых клопов. Немногочисленные строения на базе сохранились еще со времен Второй мировой. И, подобно Эдвардсу в былые времена, Мыс, этот несчастный, забытый богом тупик в земной эволюции, вдруг стал раем — раем полетов-и-выпивки, выпивки-и-автомобиля, автомобиля-и-всего-остального — для тех, кого волновали такие вещи. Или, на худой конец, раем выпивки-и-автомобиля. Полетов здесь все еще не проводилось.

Штаб-квартирой астронавтов оставался Лэнгли, но лететь в космос они должны были с Мыса, и все чаще отправлялись туда для тренировок. Они летели гражданскими авиалиниями и приземлялись в Мельбурне или Орландо. Большинство парней брали напрокат автомобили с откидным верхом и направлялись в мотель «Холидей» на трассе А1А, немного севернее старой части Какао-Бич. Этим мотелем владел некто Генри Лендивирт, вскоре обнаруживший, что держит гостиницу для астронавтов. И на трассе А1А, возле «Холидея», стала постепенно образовываться типичная для шестидесятых годов американская полоса дрянных лачуг: стеклянные закусочные с яркими огнями, ночные кафе под бамбуковыми крышами, маленькие шлакобетонные лавчонки с надписью: «Сдается в аренду».

Военные всегда были мастерами мгновенно создавать традиции, и астронавты, этот неофициальный род войск, тоже не являлись исключением. Традиция состояла в следующем: жены на Мыс не допускаются. И сложилась она вполне естественно. Мыс представлял собой не слишком хорошее место для жен и детей, потому что в мотеле вряд ли можно было найти кухонные принадлежности; здесь не было обычных курортных прелестей, а главное — парни не могли позволить себе взять напрокат самолет для поездок с семьей во Флориду. На Мысе они не занимались ничем, кроме своих тренировок, а затем падали в кровать, хотя последнее можно было истолковывать по-разному.

Подготовка не была такой уж тяжелой или изнурительной. Наоборот, ребята двигались очень мало. Ни о каких полетах и речи не шло. По определенным дням их инструктировали о тонкостях процедуры запуска ракеты. Или же отвозили на пусковую базу, где они заходили в перестроенный старый ангар — ангар С — и просиживали весь день в симуляторе под названием «процедурный тренажер»: изнутри он представлял собою точную копию капсулы, в которой им придется находиться во время полета. На самом-то деле они не просиживали, а пролеживали в нем целый день. Это было похоже на то, как если бы вы опрокинули кресло на спинку, а потом уселись в него. Именно в таком положении астронавту предстояло находиться в момент запуска ракеты и во время приводнения в конце полета.

Гленн или кто-нибудь другой затруднились бы объяснить, чем именно они занимались десять-двенадцать часов подряд внутри этой штуковины. Но было очевидно: если человек вынужден целый день так упорно трудиться, то он имеет право немного расслабиться и разогнать кровь. Гленну достаточно было выйти на жесткий песок Какао-Бич и пробежать две-три мили. Здесь была замечательная беговая дорожка для длинных дистанций и вдобавок — чистый океанский воздух. И Джон Гленн, само воплощение самоотверженного астронавта, бегал вдоль того самого берега, с которого в один прекрасный день ему предстояло взлететь. Джон Гленн, бегающий ради великой цели в Какао-Бич, — эта картина впечатляла больше, чем его поведение в Лэнгли. Однако Гленн заметил, что некоторые его собратья расслабляются совершенно иными способами. Они возвращались в священные координаты. После бесконечного дня, проведенного в искусственном полете в симуляторе… совсем не повредит немного выпивки-и-автомобиля, а также всего остального, что являлось частью жизни настоящего пилота.

Здесь, на Мысе, автомобиль в конце концов занял невероятно важное место. Гас Гриссом и Гордон Купер, а позже Эл Шепард с Уолли Ширрой нашли Джима Ратманна. Этот тучный грубоватый человек был одним из крупнейших торговцев автомобилями в округе — он руководил агентством «Дженерал Моторс», находившимся примерно в двадцати милях южнее Какао-Бич, возле Мельбурна. И совершенно естественно, что Гас и некоторые другие парни стали его лучшими приятелями. Но Ратманн не был обычным автодилером. Оказалось, что он еще и гонщик, к тому же весьма неплохой. В 1960 году он выиграл гонку «Индианаполис-500», на которой до этого трижды финишировал вторым. Ратманн был близким другом Эда Коула, президента отделения «Шевроле». Именно Коул помог Ратманну открыть собственное агентство. А когда Коул узнал, что Ратманн знаком с астронавтами «Меркурия», он стал самым преданным их поклонником. Похоже, в Америке было полно бизнесменов вроде Коула, которые обладали значительным влиянием и были сильными лидерами, но которым ни разу не доводилось продемонстрировать свою власть и могущество в их первоначальной форме, то есть проявить мужскую храбрость перед лицом физической опасности. И когда такие люди знакомились с теми, кто это делал, — с настоящими парнями, — они старались установить с ними дружеские отношения. Познакомившись с астронавтами, Коул, которому как раз исполнилось пятьдесят, решил научиться летать. Ратманн тем временем подготовил договор об аренде, по которому парни могли брать напрокат любую модель «шевроле» просто за смешную цену. И в конце концов Гас и Гордо обзавелись «корветами», как у Эла Шепарда, Уолли пересел из «остина-хили» в «мазерати», а Скотту Карпентеру досталась «шелби кобра» — настоящая гоночная машина. Эл постоянно заглядывал к Ратманну, чтобы изменить передаточные отношения в своей машине. Гас мечтал о расширенных крыльях и магниевых колесах. Их всех охватила настоящая автомобильная лихорадка, но особенно Гаса и Гордо. Они решили продемонстрировать чемпиону — Ратманну — и самим себе свое мастерство. Гас по ночам устраивал гонки на Мысе, уворачиваясь от встречных машин с помощью какого-то психокинеза и чудом успевая съехать на обочину. При этом хотелось одновременно закрыть глаза от ужаса и засмеяться. Парни были бесстрашны на трассе, они рисковали своей жизнью — и им даже в голову не приходило, что они всего лишь посредственные водители, по крайней мере по меркам профессиональных автогонщиков. На каждой базе по всей Америке были такие пилоты-стажеры, которые с нетерпением дожидались безумной ночи, чтобы доказать, что их нужная вещь работает во всех сферах жизни.

Какао-Бич переживал пору бума, и в нем стали появляться самые невероятные личности. В местах, где обнаруживают нефть или золото, такой бум и возбуждение возникают из обычной алчности. Но Какао-Бич был выше этого. Конечно, и здесь в воздухе чувствовался душок алчности, но главным все же было joie de combat. Люди, приезжавшие работать на Мыс — для НАСА или для частных поставщиков, — чувствовали себя участниками безумной подготовки к битве с Советами за власть над небесами. В Эдвардсе, или Мьюроке, в былые времена истинные воины отдыхали по вечерам у Панчо. Это заведение считалось общедоступным, но на самом деле было чем-то вроде клуба искателей приключений. На Мысе, в 1960 году, у воинов были мотели вдоль трассы А1А. По вечерам бассейны возле мотелей превращались во что-то вроде клуба буйного братства проекта «Меркурий». Очень немногие — независимо от их положения в проекте — могли найти себе подходящее место для отдыха, но этот «клуб» открывался каждый вечер прямо под небом, на просоленном воздухе, возле залива; вечеринка начиналась, и все, не обращая внимания на невидимых клопов, праздновали свое участие в этой великой авантюре времен холодной войны. И, естественно, ничто не делало вечеринку такой магической, как присутствие астронавта.

Гленн видел, что после восьми, десяти, двенадцати часов, проведенных внутри процедурного тренажера в ангаре С, большинство его собратьев готовы были предоставить желающим эту магию. Независимо от того, который шел час, это всегда было «время заказать пиво», как говорили в военно-воздушных силах. И парни садились в автомобили и мчались в Какао-Бич на бесконечную вечеринку. Как весело они кричали и смеялись, когда серебристая луна пьяно отражалась на хлористой синеве бассейнов! Тут собирались представители НАСА, поставщики и их люди, а также немцы. Хотя они и тщательно избегали рекламы, многие эксперты из команды Вернера фон Брауна занимались на Мысе важной работой и были рады окунуться в братскую атмосферу, сбросить официальные личины и повеселиться. И это продолжалось много летних ночей подряд — ночей таких жарких и соленых, что невидимые клопы становились вялыми, шипящий глинтвейн внезапно появлялся словно бы ниоткуда, а пьяные немцы колотили по клавишам фортепьяно и горланили «Хорст Вессель»! Это был призрак заведения Панчо на каменистом флоридском побережье. Как и у Панчо, здесь тоже материализовались очаровательные юные кухарки. Они стояли возле бассейнов и дожидались вашего появления: сладкие девчушки с высокой грудью, крутыми бедрами, такие соблазнительные, что от одного взгляда на них любой мужчина впадал в эротическое безумие. Некоторые из них работали на подрядчиков, другие — на НАСА, третьи занимались каким-нибудь новым делом, которое только начинало развиваться в оживающем городке, а некоторые приезжали просто так. Как только появлялся астронавт, они словно падали с неба или выскакивали из бермудской травы. Во всяком случае, они всегда были рядом и всегда наготове.

Даже Гленн заметил, что достаточно просто быть астронавтом — неважно, симпатичный ты, как чертяка Скотт Карпентер, или нескладный коротышка вроде Гаса Гриссома. Когда Гас приехал на Мыс, он стал носить одежду, которая была дешевой даже по меркам Какао-Бич. Так же одевался и Дик. Они расхаживали в синтетических рубашках навыпуск и в мешковатых штанах. В Какао-Бич царила атмосфера небрежности, но Гасу и Дику удавалось довести эту небрежность до крайности. Они напоминали парней, которые встречались сплошь и рядом: в спортивных туберкулезно-синих и ярко-желтых рубахах в полоску, надетых поверх штанов цвета пятнадцатицентовой сигары. Штаны с пузырящимися складками сантиметров на десять не доходили до земли, чтобы было лучше видно зеленые армейские носки и тупоносые ботинки на шнуровке. В таком виде астронавты шли покупать комплект амортизаторов для своих «хадсонов-хорнетов» 1953 года выпуска и всю субботу и воскресенье проводили за их установкой. Гас и Дик были отличной парочкой, даже по сочетанию имен. Но затрапезный вид астронавтов не отпугивал девушек. Девушки громко кричали: «Четыре внизу, три сверху» — или что-нибудь в этом роде (цифры были разные) — и смеялись как безумные. Каждый понимал, что они имели в виду, но не очень верил в это. Искушение для летучего жокея вдали от дома было огромное. Летняя ночь, все так легко, так небрежно. До того как на Мысе появились ракеты, Какао-Бич являлся оплотом одной из самых суровых протестантских сект, и баптистских церквей здесь было больше, чем заправочных станций. Но новый Какао-Бич, город проекта «Меркурий», был типичным для начала шестидесятых маленьким городком, жизнь которого полностью зависела от автомобиля. Естественно, отелей в Какао-Бич никто не строил, только мотели. Даже многоквартирные дома строились по образцу мотелей — вы могли подъехать прямо к своей двери. И в мотелях, и в домах вам не требовалось проходить через общий холл, чтобы попасть в свою комнату. Незначительная архитектурная деталь, но в Какао-Бич, как и во многих других городах новой эры, один этот факт сделал для того, что позже назовут «сексуальной революцией», больше, чем противозачаточная таблетка.

По неписаному договору офицерских жен офицеру тактично предоставлялась небольшая свобода в этом отношении. Естественно, военному, посланному далеко от дома, особенно на продолжительный срок, порою бывало необходимо удовлетворить свои здоровые мужские потребности в этих забытых богом местах. Подразумевалось, что такие потребности — хороший признак воинской доблести. Так что офицер и его жена закрывали глаза на некоторые вещи и хранили молчание — если только офицер не попадал в какую-нибудь скандальную историю и не делал ничего такого, что поколебало бы прочность его брака и семейного уклада. Эта традиция появилась задолго до того, как офицеры смогли прилетать на выходные домой, преодолевая огромное расстояние за два-три часа. Армейские традиции очень часто возникали совсем внезапно, но умирали отнюдь не скоро, и уж этой-то традиции в Какао-Бич не суждено было умереть.

Так считал и Джон Гленн… и именно поэтому состоялось собрание в «Конакаи».

Семеро астронавтов часто запирались в своем офисе в Лэнгли, и даже секретарша не могла войти. Если кто-нибудь спрашивал, что там происходит, то ему говорили, что у астронавтов собрание. Собрание? Да, именно так они называли свои встречи, на которых пытались прийти к согласию по некоторым вопросам. Предполагалось, что обсуждаться будут главным образом технические проблемы. Уолли Ширра предложил устроить собрание, перед тем как пойти к инженерам и настоять на изменениях в устройстве панели приборов капсулы «Меркурия». Идея состояла в том, чтобы придать корпусу астронавтов хотя бы долю сплоченности летной эскадрильи. У парней, конечно, имелись разногласия, различия в происхождении, характере, в подходах к работе, но во многом они должны были прийти к единому мнению как группа, независимо от степени ожесточенности споров, а затем сплотить ряды — один за всех и все за одного. Была ли встреча в отеле собранием в обычном смысле, трудно сказать. Но действительно обсуждались текущие проблемы и велись ожесточенные споры.

Однажды все семеро парней приехали в Сан-Диего, на завод «Конвэйр», чтобы понаблюдать за изготовлением ракеты «Атлас». «Конвэйр» выделил им всем по комнате в выстроенном на острове Шелтер довольно помпезном, в полинезийском стиле, отеле «Конакаи». Скотту Карпентеру досталась комната с двуспальной кроватью. В тот вечер один из парней подошел к нему и доверительно сообщил, что в его номере есть две парные кровати: иначе говоря, ему на вечер нужна была двуспальная кровать. Не мог бы Скотт поменяться комнатами? Скотту было все равно, и они поменялись комнатами. Скотт с улыбкой рассказал об этом забавном случае своему приятелю Джону Гленну и тут же забыл о случившемся.

На следующий день, когда они всемером собрались в гостиной номера «люкс», Гленн прочел лекцию примерно следующего содержания: интрижки с девочками, с поварихами не идут на пользу делу. Он знал, да и все они знали, что это когда-нибудь приведет к большому несчастью. Они все на виду у публики. Им выпал шанс всей их жизни, и, хотя ему очень жаль, он не даст скомпрометировать все дело только из-за того, что кто-то не может держать ширинку застегнутой.

Не было никакого сомнения: Гленн говорит именно то, что думает. В гневе он был страшен. В его глазах горели четыре века протестантского сектантства, помноженные на два миллиона кругов, которые он пробежал по беговой дорожке.

Но не тут-то было. С таким же гневом на Гленна смотрел сейчас Эл Шепард. Остальным казалось, что существует два совершенно разных Эла Шепарда, и никогда нельзя было точно сказать, с каким из них имеешь дело. Дома в Лэнгли вы видели одного Эла Шепарда: кадрового офицера с ледяными вежливыми манерами. Отец Шепарда, полковник Алан Шепард-старший, был впечатляющей фигурой, и немногие осмеливались бросить ему вызов. Шепард всегда был хорошим сыном. Полковник посылал его учиться в частные школы; как и отец, он окончил морскую академию и стал летчиком. И, хотя Алан никогда не был в бою, он считался одним из лучших летчиков-испытателей во флоте. Он отличился при испытаниях истребителей F3H, F8U, F4D («Скайрэй»), F11F («Тайгеркэт»), F2H3 («Банши») и F5D («Скайлансер»). Он проделывал весьма рискованные трюки, включая первую посадку этих монстров на бывшие тогда в новинку угловые палубы авианосцев. Это был первоклассный морской авиатор — жесткий, сообразительный, с качествами лидера. Он был женат на Луизе Брюэр, симпатичной, обаятельной и холеной женщине, настоящей леди. Она принадлежала к Церкви Саентологии. Шепард был родом из Нью-Гемпшира, а в Новой Англии саентологи пользовались большим влиянием: это была одна из богатейших церквей Соединенных Штатов со своей культурной традицией, в чем-то сходной с унитарианской. Принадлежность к Церкви Саентологии была не лишней для карьеры флотского офицера, потому что начальство традиционно относилось с уважением к религиозным взглядам. Важнее всего было окончить академию, а вторым по значимости — принадлежать к социально правильному протестантскому вероисповеданию. Выше всех в армии неофициально котировалась Епископальная Церковь (к ней принадлежали Ширра и Карпентер). Ну а Церковь Саентологии, хотя и была несравненно малочисленнее, считалась еще более изысканной. Такова в общих чертах была жизнь капитана третьего ранга Алана Шепарда, безукоризненного кадрового офицера. Но внутри этой оболочки скрывался… Улыбающийся Эл с Мыса! На самом-то деле Шепард не принадлежал к Церкви Саентологии и даже не был близок к ней. В глубине души он, вероятно, был убежденным атеистом. На первой пресс-конференции он искусно обошел эту тему, сказав, что не принадлежит ни к одной церкви, но регулярно посещает церковь саентологов. И каким-то образом сложилось мнение, что Шепард — убежденный саентолог. (Пресса, этот всегда корректный Джентльмен, была рада видеть данный факт в таком свете.) Да и дома Шепарду удавалось сойти за образец добропорядочного мужа, каковым его считали. Он регулярно ходил с Луизой в церковь. Он не пил, не курил, не сквернословил, не позволял своим губам — а губы и глаза были его самыми примечательными чертами — расплыться в широкой теплой улыбке при виде проходящей мимо хорошенькой девушки.

Он ничуть не напоминал знаменитого Улыбающегося Эла Шепарда, пока не выходил из своего самолета вдали от дома, особенно на Мысе. Тогда Эл выглядел совершенно иначе, словно бы сбрасывал ледяную маску. Когда он выходил из самолета, в его глазах плясали огоньки. Широчайшая улыбка расплывалась по лицу. И вы уже знали, что он вот-вот начнет щелкать пальцами в нетерпении, потому что весь его вид словно говорил: чем бы таким заняться? А когда он садился в свой «корвет», то являл собою картину настоящего летучего жокея вдали от дома.

Но сейчас, в этой комнате отеля «Конакаи», на Гленна смотрел Ледяной капитан третьего ранга. Капитан Эл, сын полковника, знал, как следует пускать в ход оружие армейской вежливости. Он сообщил Гленну, что в этом вопросе он не компетентен, и посоветовал ему не навязывать свои представления о нравственности другим членам группы. В последующие несколько недель формировались две позиции: Гленна и летучих жокеев, причем обе стороны вносили в свои позиции различные поправки. Позиция летучих жокеев была такова: они семеро вызвались сделать эту работу, отдавали тренировкам и обучению множество часов и, кроме того, делали уйму вещей дополнительно к жесткому расписанию, например ездили на заводы для поддержания духа рабочих, отказались от платы за полеты, от отпусков и всякого подобия семейной жизни — и поэтому своим мизерным свободным временем они вправе распоряжаться по своему усмотрению, если их поведение вписывается в рамки здравого смысла.

Шепард говорил тоном хорошо осведомленного командира. Его слова звучали столь же убедительно и правильно, как и слова Гленна. Капитан Эл в совершенстве владел ораторским искусством, прибегая в дискуссиях подобного рода к небольшим литотам.

Ведь не было никаких причин питать отвращение к женскому обществу, если твои знакомства не сказываются пагубно на твоей работе и программе в целом.

Но Джон Гленн придерживался другого мнения. Он смотрел на Улыбающегося Эла с Мыса и на Ледяного капитана третьего ранга — на них обоих — глазами самого Жана Кальвина. Позиция Гленна была такова: нравится нам или нет, но мы у всех на виду. Заслуживаем мы этого или нет, но люди смотрят на нас. Поэтому на нас лежит огромная ответственность. Если тебя не поймали с поличным, этого недостаточно. Недостаточно и просто знать, что ты не сделал ничего предосудительного. Мы должны быть как жена Цезаря. Нельзя допустить даже возможности неправильного поведения.

Именно так, ни больше ни меньше. А замечание насчет жены Цезаря врезалось всем в память. Каждый знал, что в чем-то парень был прав. Но… Можно ли в это поверить? Можно ли было поверить, что настанет день, когда кто-нибудь из пилотов, равный среди равных, посоветует своим товарищам держать руки чистыми, а рот на замке? Не хотел ли он таким образом стать выше всех, и в чем состояла его настоящая игра?

Гленн знал, что такая позиция не прибавит ему друзей. Но в карьере военного случались ключевые моменты, когда нужно было взять на себя лидерство. Именно такова была сущность настоящего лидера, и это должны были оценить если не сами пилоты, то… другие, кто об этом услышит. В конце концов, борьба за право на первый полет вовсе не соревнование по популярности в армии. Право выбора оставалось за Бобом Гилрутом и его депутатами из космической оперативной группы. Гленн никогда не боялся отчуждения товарищей, если знал, что он прав. Возможно, это тоже производило впечатление на начальство, и он никогда не оставался позади. Его вера в то, что он считал правильным, была частью его нужной вещи.

У Гленна был очень сильный союзник — Скотт Карпентер. Карпентер всегда прислушивался к его мнению и поддерживал его в спорах. Уолли Ширра и Гордон Купер были на стороне Шепарда. Они полагали, что на работе офицер должен быть образцом правильного поведения, но личная жизнь пусть остается личной жизнью. Гленн все больше и больше раздражал Ширру. Что, черт побери, он о себе возомнил? Спустя некоторое время они почти перестали разговаривать, разве что когда того требовала работа.

Гриссом и Слейтон в данном вопросе поддерживали Гленна. Они не могли не признать здравость его рассуждений. Но это вовсе не означало, что они идеализировали Гленна хоть чуточку сильнее, нежели Ширра или Шепард. В группе произошел раскол. Пятеро парней против набожного светловолосого пилота и его приспешника Карпентера. Некоторым из них, казалось, доставляло удовольствие не делать различий между Гленном и Карпентером. Да и что здесь вообще было делать этому Карпентеру! Им не давало покоя то, что у Скотта и его жены Рене на полу в гостиной лежали цветастые подушки, и они садились на них, когда Скотт играл на гитаре, а Рене пела. То, что у нее был хороший голос, не имело значения. В этом было что-то битническое. Более того, Карпентер дружил с докторами. Как и Гленн. Они даже сотрудничали с людьми из «Наук о жизни».

Гленн и Карпентер стали добровольными подопытными кроликами двух только что появившихся здесь психиатров — Шелдона Корчина из Калифорнийского университета и Джорджа Раффа, который проводил психологическое тестирование в Райт-Паттерсоне. Они были довольно приятными людьми, но такое внимание к психиатрическим исследованиям казалось некоторым из парней, особенно Ширре и Куперу, совсем не обязательным. Эти два психиатра постоянно заставляли вас мочиться в бутылочки: они определяли уровень содержания кортикостероида в крови, который, как предполагалось, являлся признаком стресса. Но Карпентер тоже думал, что это ужасно. Он даже разговаривал с врачами об этом!

То, что пятерым парням казалось в Карпентере странным, Гленну и врачам, наоборот, — интересным. Скотт был единственным, кто мог вести разговор о широких философских аспектах проекта «Меркурий» и космических исследований в целом. Скотт был единственным человеком с чертами поэта — в том смысле, что идея полета в космос будила его воображение. Он даже устанавливал по ночам телескоп на крышу своего автомобиля, разглядывал звезды и размышлял на тему «Каково мое место в космосе?»

Попробуйте только представить, что этим занимается Гриссом! Если бы у Гаса был телескоп, то он использовал бы его лишь для того, чтобы узким концом отодрать от крышки мусоропровода прилипшую конфетку. Гас и Дик занимали прямо противоположную позицию. Главным для них было запустить птичку в космос, сделать работу и свести все ненужные хлопоты к минимуму.

Шепард и Ширра придерживались компромиссного мнения. Но они вовсе не являлись закадычными друзьями или даже просто приятелями. Кажется, у Шепарда вообще не было близких друзей, и его личная жизнь оставалась загадкой. У всех астронавтов было примерно одинаковое прошлое, так что для серьезных разногласий внутри группы не было никаких предпосылок. Кто именно первым полетит в космос, решалось отнюдь не голосованием. Но если бы такая ситуация сложилась, то Эл и Уолли наверняка поддержали бы Гаса и Дика… Гордон Купер вообще был отрезанным ломтем. Создавалось впечатление, что он не участвует в соревновании. Что же до самого Гордо, то по большинству актуальных вопросов он поддерживал Гаса с Диком и Уолли с Элом — от медицинских экспериментов и до распоряжения свободным временем.

Все начали понимать, что ставки необычайно высоки. После первого полета в космос, священного первого полета, один из них станет не только самым знаменитым астронавтом… но и истинным братом, стоящим на самой вершине всей пирамиды. Первый американец в космосе — а очень даже может быть, что и первый человек вообще, — получил бы такую известность, какая и не снилась даже Чаку Йегеру, поскольку он вошел бы не только в историю авиации, но и в мировую историю.

И кто же станет этим первым? Ну кто же еще, если не Джон Гленн! Гленн в этом ничуть не сомневался. Он даже взял на себя роль естественного лидера группы, читая парням наставления во время собраний.

В результате этих посиделок в «Конакаи» все же был достигнут неустойчивый компромисс: ребята признали, что Гленн прав и им нужно следить за собой. Но не таков был Эл Шепард: он не мог при случае не подпустить шпильку в адрес Гленна. Если кто-нибудь находился поблизости, Эл говорил Гленну:

— Джон, мой мальчик, я думаю, тебе надо немного расслабиться. Тебе нужен спортивный автомобиль. Выброси свою развалюху и погоняй немного по-человечески. Это пойдет тебе на пользу, Джон.

Эл не упускал возможности подколоть Гленна, напомнив о его ужасном маломощном «принце» и острой необходимости обновить машину. Он делал это всякий раз. Но Гленн в ответ только улыбался, хотя было заметно, что его это все же задевает. Ведь создавалось ощущение, что на самом-то деле Эл имел в виду вовсе не автомобиль.

Однажды утром, когда астронавты пришли в офис, они обнаружили на доске крупную надпись: «Спортивный автомобиль — лекарство от мужского климакса».