"Юрий Лощиц. Григорий Сковорода " - читать интересную книгу автора

будущее утешимся - вырастет из него человек цельный в каждом слове, в каждом
поступке открытый и ясный, нужно только будет повнимательней присмотреться к
нему, а это ведь труд - отделять кажущееся от действительного.
...Есть у неба край - особенно вечером это видно. Вот уходит солнце за
гору, медлит, вздрагивает, ушло. И тогда, подсвеченный сбоку, он делается
каждому виден - стеклянный теплый купол, покоящийся над обитаемой долиной.
На этой, уже тенистой стороне села и на противоположной, за рекой, где
по склону тоже разбросаны хаты, сейчас розовые, и там и здесь вдруг на
минуту становится совсем тихо. И, будто очнувшись и шелестя, как маятник,
описал под колоколом свою привычную дугу медный язык первый звук проплыл
вдоль села. За ним, по торопись, и другие; и когда, наконец, замерли, было
слышно, как они, промерив все привычное пространство, кольцами сошлись там,
вверху, под самым сводом, свернулись в шелестящий кокон, сжались в незримую
точку. Ведь звук не может исчезнуть просто так. Где-то он снопа собирается и
хранится до времени.
Есть у неба край! Стеклянный жарко струящийся купол бережно опущен над
долиной, и опорой ему служат вершины увалов - туда, говорят, бабы носят
сушить на небе рядна.
Там широко дуют ветры, и деревянные мельницы машут руками, прощаясь с
солнцем. А попрощавшись, замирают насупленно, как сторожа при крае неба.
Откуда-то оттуда каждый вечер в клубах пыли стекает вниз по дороге
стадо. Вся улица дышит шумно, трещат плетни, долго висит в воздухе теплый
дух молока, запах коровьего и овечьего пота.
Оттуда же на арбах, запряженных волами, возвращаются на свои дворы: кто
с целою горою пшеничных снопов, кто с душистым грузом конопляника.
Сизый кизячный дым пластом повисает над рекой, над садами. Летом
приготовляют еду на улице и здесь же, вблизи белых печей, вечеряют. Тихий
говор усталых людей слышен за плетнями, за кустами желтой акации. Вот и
вечер заметно померк. Выросло в глубину небо, черным сделался крест
ближнего ветряка, шепоток прошуршал в старых вишнях.
Но и теперь верится: наберись только смелости, вскарабкайся на гору,
мимо дворов с чужими псами, мимо колючих кустов шипицы, и почти сразу
окажешься возле него - возле края неба.
И дотронешься до теплого еще, тонкого и прозрачного стекла, за которым
уж невероятно что... То есть там, наверное, и нету совсем ничего, лишь
громадный, покрытый смуглым пепельным налетом шар, и вокруг него - пустота.
Он помигивает, потрескивает, остывает, как груда углей в печи...
- А ну, сынку, спать, - зовут в хату.
И странно! - эта вечная детская уверенность, что у неба должен быть
край, вовсе почему-то не исчезает в тот день, когда он туда поднимется и
обнаружит, что на горе, за леском и за мельницей нет никакой пропасти. Там
поля, леса, новые подъемы и спады земли. Разочарование недолго владеет
ребенком: ну что же, значит, край на самом деле где-то гораздо дальше. Но он
непременно есть, и можно до него дойти когда-нибудь.
Зато здесь, где его больше нету, происходит знакомство с ветряком. В
темном и седом нутре мельницы все ходит ходуном. Летят, прогибаясь на весу,
ремни, ерзают каменные круги, мука малыми горстьми выплескивается из желоба.
Смотреть можно долго-долго, пока, наконец, не покажется, что вся эта
непонятная, напряженно дрожащая махина работает сама по себе и - страшно
подумать! - всегда вот так тряслась и плевалась белым и всегда еще будет.