"Пособник" - читать интересную книгу автора (Бэнкс Иэн)Глава пятая Открытый огонь«Мерседес»-универсал едет по дорожке, урча и разбрызгивая черные лужи, скопившиеся под поникшими деревьями. Машина останавливается у глухого фронтона коттеджа, погруженного в темноту. Как только гаснут фары, ты включаешь прибор ночного видения. Он выходит из машины, держа в руках большую кожаную сумку, и направляется к дверям коттеджа. Это лысеющий человек средней комплекции, хотя и с брюшком и довольно полным лицом. Ты смотришь, как он открывает парадную дверь коттеджа. Он входит, включает свет в прихожей и закрывает за собой дверь. Ты слышишь, как с задержкой срабатывает сигнализация — короткий гудок, — и он тут же отключает ее. Дождь молотит вовсю, с деревьев срываются тяжелые капли. В задней части дома, на кухне, загорается свет. Ты даешь ему несколько минут, а сам в это время укладываешь прибор ночного видения и достаешь пару солидных очков в металлической оправе, затем поднимаешься на крыльцо, надеваешь очки и начинаешь тревожно колотить в массивную деревянную дверь. Из кармана ты достаешь бутылку и гигиеническую прокладку, вдеваешь пальцы в петли на прокладке, пропитываешь ее жидкостью из бутылки, затем убираешь бутылку, а воняющую прокладку сжимаешь в кулаке. Ты снова барабанишь в дверь. — Сэр Руфус! — говоришь ты, услышав шум за дверью. — Сэр Руфус! Это Айвор Оуэн, живу тут рядом! — Ты доволен собой — грубоватый уэльский говорок тебе удается хорошо. — Скорее, сэр Руфус, тут ваша машина! Ты слышишь английский голос: — Что там такое?! Затем звук задвижки. Дверь распахивается. В руках у мистера Картера дробовик, но дуло направлено вниз. Ты не знаешь, где у него палец — на спусковом крючке или нет, — но выбора у тебя уже не осталось, и ты бросаешься вперед, сильно ударяя его в живот. Он издает короткое «ап!» и оседает на колени, складываясь пополам, ты подскакиваешь к нему сбоку и прижимаешь прокладку к его рту — дробовик выскальзывает из его рук, ты заходишь ему за спину и второй рукой захватываешь его шею. Он бешено сопротивляется, впечатывает тебя спиной в стену, твои очки слетают, но ты крепко его держишь. Он пытается вздохнуть поглубже, и эфир быстро делает свое дело. Он обмякает в твоих руках. Ты опускаешься вместе с ним на пол, продолжая плотно прижимать прокладку к его лицу. Он делает еще одно слабое движение и затихает. Ключи от коттеджа у него в кармане брюк. Ты укладываешь его в позу для восстановления дыхания и направляешься к двери. Выключаешь свет в прихожей, достаешь из рюкзачка прибор ночного видения и осматриваешь окрестности. Все вроде спокойно. Ты закрываешь дверь и запираешь ее, оставив выключенной сигнализацию. Снимаешь усы и парик, подбираешь с пола разбитые очки и запихиваешь все это в рюкзачок. А из рюкзачка достаешь вязаную лыжную шапочку и натягиваешь ее на голову. Ты заглядываешь на кухню, но там кафельный пол. Тащишь его в гостиную, льешь еще эфир на прокладку и оставляешь ее у него на лице, после этого свертываешь ковер. Достаешь из рюкзачка пистолет для гвоздей и пришпиливаешь его одежду к полу — брючины и рукава его пиджака и рубашки крепятся к широким половицам в пяти или шести местах. Дело это шумное. Затем ты снимаешь с его лица прокладку и пистолетом открываешь ему рот, убедиться, что он не заглотил язык. Поворачиваешь его лицо набок. Сэр Руфус Кайус Сент-Леджер Картер, если уж величать его полным великолепно английским титулом, роняет слюну на пыльные половицы. Ты стягиваешь с него одну туфлю и носок, затем запихиваешь скомканный носок ему в рот и заклеиваешь липкой лентой. Поразмыслив, приставляешь пистолет к правой манжете его пиджака как раз в том месте, где кисть соединяется с предплечьем: пробей здесь гвоздем — ни за что не оторвет. Ты не уверен — делать это или нет; гвозди, пропущенные через его одежду, и без того держат его, как Гулливера в костюме от Армани; так что прибивать его руки вроде бы и ни к чему; к тому же воспользоваться пистолетом и в то же время избежать того, что само напрашивается, будет, пожалуй, элегантнее. Ты качаешь головой и откладываешь пистолет в сторону. Он издает стон, затем его глаза медленно открываются, он видит тебя и пробует пошевелиться, но не может. Он вопит через нос. Ты уже начинаешь привыкать к этим носовым звукам. Он дергается и вопит, а ты, оставив его, направляешься в кладовку, примыкающую к кухне, где у задних дверей стоят два баллона с жидким бутаном. Один пустой — в коттедже газовые плита и отопление, — ждет, когда его заберут. Второй, похоже, полный. Ты катишь его холодноватую массу в гостиную, где на полу все еще трепыхается сэр Руфус. Он взмок, хотя здесь отнюдь не жарко. Краешек липкой ленты в уголке его рта отошел. Он пытается прокричать что-то, но не понять что. Ты подтаскиваешь легкий стул к нетопленому темному каменному камину и ставишь так, чтобы ему было видно. Подкатываешь баллон с газом к стулу, затаскиваешь на подлокотники, и он съезжает по ним к спинке. Стул грозит опрокинуться, но ты пододвигаешь его к выступающей части камина — здесь он никуда не денется. Сэр Руфус все еще пытается выплюнуть кляп. Ты заглядываешь в свой рюкзачок и вытаскиваешь оттуда клапан с резиновой трубкой и медным наконечником, закрепляешь его на баллоне. За спиной у себя ты слышишь кашель, отхаркивание. — Послушайте! Бога ради! Зачем все это? Прекратите! Я богат! Я могу… Ты подходишь к нему, ставишь ногу ему на голову и снова смачиваешь прокладку эфиром. — Рх! Послушайте, у меня здесь есть деньги! Господи! Не… Ты снова накидываешь ему на лицо прокладку. Несколько секунд он еще борется, но потом затихает. Ты заклеиваешь ему рот другой — более длинной полоской ленты. Тебе не сразу удается вставить клапан — баллон на легком стуле не очень устойчив. Затем ты проверяешь, как идет газ, и в это время слышишь свистящий, хлюпающий звук, поворачиваешься и видишь, что его рвет через нос — две струйки блевотины фонтанчиками выплескиваются из ноздрей и растекаются по половицам. — Черт, — говоришь ты, быстро подходишь к нему и срываешь ленту у него со рта. Он, захлебываясь, ловит ртом воздух, почти задыхается, из его рта появляется новая порция блевотины и расползается по полу. Ты чувствуешь запах чеснока. Он еще немного кашляет, потом начинает дышать полегче. Теперь ты уверен, что он не захлебнется собственной блевотиной, он даже начинает издавать какие-то нечленораздельные звуки, и ты, приподняв его голову за редкие волосы на затылке, несколько раз обматываешь ее вкруговую и через рот липкой лентой. Ты укладываешь в рюкзачок свои вещички, а он в это время лежит рядом, ворочается — сначала слабо, а потом сильнее, из его носа вырываются звуки — сначала тихие, потом громче; стоны сменяются тем, что было бы громким криком, сумей он открыть рот. Ты присаживаешься на корточки рядом с баллоном, где висит закручивающаяся вверх петля резинового шланга с медным наконечником. На мягком сиденье стула — черная и неуместная здесь железная каминная решетка. Ты проволокой привязываешь медный наконечник к этой решетке, направив его на обшарпанную красную поверхность баллона сантиметрах в пятнадцати над ним. Голова сэра Руфуса в полутора метрах от стула. Ему все прекрасно видно. — Итак, сэр Руфус, — говоришь ты, дергая воображаемый вихор и продолжая подражать монотонному уэльскому выговору. Ты хлопаешь по баллону. — Полагаю, вы знаете, что такое блеве,[39] не так ли? Его глаза готовы вылезти из орбит. Его голос через нос звучит глухо, придушенно. — Конечно же знаете, — говоришь ты, улыбаясь под маской и кивая. — Ваше судно, ваш — вернее, вашей компании — танкер для перевозки сжиженного газа именно это и сделал в Бомбейском порту, верно? — Ты снова киваешь — этакий неторопливый кивок, тебе кажется, что именно так кивают уэльсцы. — Тысяча покойников, правильно? Да, но одни индийцы, верно? До сих пор приходится судиться, правда? Жаль, что такие глупости всегда занимают столько времени, да? Хотя, конечно, изменив структуру компании, оставив в ее владении всего лишь этот танкер, вы здорово упростили себе жизнь, а? На компенсации почти что и не пришлось раскошеливаться? Он кашляет через нос, затем чихает и, кажется, пытается что-то крикнуть. — Я слышал, эти блеве — ужасная штука, — говоришь ты ему, покачивая головой. — Никогда не задумывались, как это выглядит вблизи, а? — Ты опять киваешь. — Я-то об этом много думал. Ну, ладно, — ты поворачиваешься, чтобы похлопать по холодному толстому буртику газового баллона, — вот я тут приготовил такую штучку. Ты поворачиваешь краник на клапане. Газ тихонько шипит. Ты вынимаешь из кармана зажигалку и подносишь ее к маленькому медному наконечнику, привязанному к каминной решетке. Ты щелкаешь зажигалкой, газ вспыхивает, тоненькое дрожащее пламя — синее с желтоватым отливом — устремляется к баллону. — Ну нет, — говоришь ты, — это, пожалуй, не очень надежно, как вы считаете, сэр Руфус? Так можно всю ночь прождать! — Ты медленно поворачиваешь кран клапана, и наконец из сопла с ревом вырывается струя, а неистовое желто-голубое пламя принимается лизать круглый бок баллона. — Вот это уже лучше. Теперь сэр Руфус визжит во весь голос, а его лицо багровеет. Ты надеешься, что его не хватит инфаркт до взрыва. Это было бы… как раз то, чего ждешь от таких скользких типов, они из любой задницы найдут лазейку. К сожалению, ты не можешь остаться, чтобы лично проконтролировать. Открыв парадную дверь, быстро осматриваешь окрестности прибором ночного видения, руки у тебя трясутся, когда ты слышишь рев рвущегося из сопла газа в гостиной (хотя ты и знаешь, что еще несколько минут у тебя есть) и слабые, почти детские крики. Дождь все еще идет. Ты закрываешь дверь, запираешь ее и быстро исчезаешь в ночи. Пять минут спустя, когда ты уже готов завести мотоцикл и начинаешь волноваться — газ мог погаснуть, или сэр Руфус мог каким-нибудь образом освободиться, или его любовница появилась раньше времени и у нее был свой ключ, или что-то еще не сложилось, — ночь неожиданно сотрясается жутким взрывом, который освещает всю залитую дождем долину и висящие над ней тучи, образовав небольшое грибовидное облако раскаленного газа; оно поднимается, вращаясь, в темноте. Ты запускаешь двигатель, а грохот взрыва еще разносится в горах Уэльса. — Хорошо, мистер Колли, я объясню вам, что происходит. — Я только за, — говорю я, немного бравируя. Инспектор Макданн и сержант Флавель сидят напротив меня за столом в кабинете совета директоров. Он расположен точно над кабинетом главного редактора под скосом островерхой крыши. В этом помещении с впечатляющими стропилами стоит почтенный стол и стулья — такие же, как в кабинете Эда, только поменьше. Стены обиты дубовыми панелями, на которых висят тоскливо официальные портреты бывших главных редакторов — суровые лица строго поглядывают вниз, напоминая вам, что это одна из старейших газет в мире. Вид из окон отсюда еще лучше, чем из кабинета Эда — ведь тут на этаж выше, — но хотя раньше мне здесь бывать не приходилось, окрестностями я что-то не особо любуюсь. Выговор у инспектора — темноволосого коренастого крепыша — наполовину английский, наполовину как у типичного обитателя Глазго. На нем темный костюм, при нем черный плащ. Молодой сержант Флавель, в чьи обязанности входит ношение дешевенького дипломата, немного похож на Ричарда Гира[40] с тонкими усиками, вот только синяя стеганая куртка с капюшоном поверх костюма диссонирует с этим образом. По крайней мере, ему не холодно. Свой пиджак я оставил на спинке стула в комнате новостей, а тут совсем не Африка. Когда я заявился в кабинет к Эдди, он, представив меня двум полицейским и сообщив, что у них до меня дело, предложил нам воспользоваться этим помещением. Инспектор обводит комнату взглядом. — Ничего, если мы здесь закурим? — спрашивает он меня. — Ничего, — отвечаю я. Сержант Флавель засекает на подоконнике пепельницу и идет за ней. Инспектор закуривает «Би-энд-Эйч». — Курите? — спрашивает он меня, заметив мой взгляд. — Нет, спасибо, — качаю головой я. — Итак, мистер Колли, — говорит инспектор Макданн, переходя к делу, — мы проводим расследование ряда серьезных насилий и убийств, а также сопутствующих преступлений. Мы считаем, что вы могли бы оказать нам помощь в этом деле, и нам бы хотелось, с вашего позволения, задать вам несколько вопросов. — Бога ради, — отвечаю я, делая глубокий вдох, когда до меня через стол доплывает облачко табачного дыма. Запах замечательный. — Сержант, пожалуйста… — говорит Макданн. Сержант достает из своего дипломата коричневый конверт под формат А4 и протягивает его инспектору — тот вынимает из конверта листок и вручает мне. — Полагаю, это вам знакомо. Это копия статьи с критикой телевидения — я делал ее месяцев пятнадцать назад. Не совсем моя специализация, но парень, занимающийся этими делами, слег тогда с глазной инфекцией, а я воспользовался случаем, чтобы высказаться. — Да, это писал я, — говорю я, улыбаясь. Еще бы — мое имя стоит на самом верху, под заголовком «Радикальный Уравнитель». На лице инспектора Макданна появляется едва заметная улыбка. Я читаю статью, а ребята в синем — точнее, в черном и синем — поглядывают на меня. Я читаю статью, те события всплывают в моей памяти, и я чувствую, как у меня на затылке волосы встают дыбом. Такого со мной не случалось уже лет двадцать. Я возвращаю статью. — И? — спрашиваю я. Инспектор какое-то время разглядывает листок бумаги. — «Возможно, — читает он вслух, — кому-то следует одну из телепрограмм подготовить для тех из нас, кому надоело смотреть, как получают по заслугам обычные преступники (коррумпированные землевладельцы, юнцы, злоупотребляющие травкой, и, конечно же, всенепременно наркоторговцы — эти самые отъявленные из всех негодяев, но и самые предсказуемые и не слишком опасные), и представить нам настоящего мстителя, Радикального Уравнителя, который займется иными личностями, вызывающими всеобщую ненависть. Того, кто пропишет их же собственное лекарство людям вроде Джеймса Андертона, судьи Джеймисона и сэра Тоби Биссета, того, кто воздаст должное всем этим хищникам, слетающимся на запах разложения, и подпольным торговцам оружием (включая министров ее величества — вы слышите, мистер Персиммон?), того, кто окоротит магнатов — таких, как сэр Руфус Картер, — которые собственные прибыли ставят выше безопасности других людей, того, кто накажет капитанов промышленности, которые, как попки, твердят набившую оскомину фразу: „интересы наших акционеров превыше всего“ и закрывают прибыльные предприятия, выбрасывая за ворота тысячи людей, чтобы их и без того уже не бедствующие инвесторы из прилондонских графств и Марбеллы могли бы получить еще сверх того, а ведь денежки никогда не бывают лишними, в особенности если подумываешь пересесть на „БМВ“ седьмой серии или перенести свою пивнушку в более дорогой квартал». — Инспектор поднимает на меня взгляд и по его лицу пробегает мрачноватая улыбка. — Ведь это вы писали, мистер Колли? — Виновен, — отвечаю я и издаю смешок. Никто из присутствующих не разражается гомерическим хохотом, не хлопает себя по бедрам, и слезы с глаз никому вытирать не приходится. — Ну и как поживает наш дорогой мистер Андертон? — спрашиваю я, откашлявшись. — Наслаждается жизнью в отставке? Откидываюсь на спинку стула и ощущаю ее резную поверхность. Мне холодно. — Видите ли, мистер Колли, — говорит инспектор, укладывая копию статьи обратно в конверт и передавая его сержанту, — он, кажется, в добром здравии. — Макданн опускает ладони на стол. — А вот на судью Джеймисона и его жену этим летом, когда они проводили отпуск в Карнусти, было совершено нападение; сэр Тоби Биссет был убит у своего дома в Лондоне в августе, и вам, без сомнения, это известно; а мистера Персиммона убили в его суссекском доме в прошлом месяце. Я чувствую, как мои глаза лезут на лоб. — Что? Но я не знал!.. О мистере Персиммоне ничего не сообщалось, считалось, что он мирно скончался у себя дома! — Что касается убийства мистера Персиммона, то оно не освещалось из соображений национальной безопасности, и вы это, несомненно, учтете, мистер Колли. — Но вы целый месяц держали это в тайне? — Нам пришлось выдать уведомление «Ди»[41] одной лондонской газете, — с самодовольной улыбкой говорит сержант. — Но они и так не лезли на рожон. Черт, даже слухов никаких среди журналюг не ходило. Наверное, он говорит о «Телеграфе». — И наконец, вечером в пятницу кто-то взорвал сэра Руфуса Картера в его уэльском коттедже. Он сгорел почти дотла; останки сумели идентифицировать только что. У меня замедленная реакция. Бог ты мой! — Извините, что вы сказали? Он повторяет мне все снова и спрашивает: — Позвольте узнать, что вы делали в пятницу вечером, мистер Колли? — Что?.. А, я был дома. Сержант Флавель бросает многозначительный взгляд на инспектора, но тот ему не отвечает. Он наблюдает за мной. Он производит странный звук, всасывая воздух через зубы, словно хочет что-то процедить через них. Я думаю, он даже не замечает, как это делает. — Весь вечер? — спрашивает он. — А? — Я какой-то рассеянный. — Да, весь вечер. Я… работал. — Вижу, что он обратил внимание на заминку. — И играл в компьютерные игры. — Перевожу взгляд с инспектора на сержанта. — Ведь закона, запрещающего компьютерные игры, вроде нет? Господи, это какой-то ужас, я снова чувствую себя ребенком, словно я в кабинете директора школы, или сэр Эндрю опять устраивает мне разнос за ту провальную командировку. Тогда было паршиво, а теперь просто какой-то кошмар. Я поверить не могу, что они задают мне такие вопросы. Неужели они и вправду думают, что я убийца? Я журналист, циничный, тертый и все в таком роде, я и наркотиками балуюсь, и езжу слишком быстро, и тори ненавижу со всеми их приспешниками, но не убийца же я, бляха-муха. Сержант достает записную книжку и начинает делать какие-то пометки. — Вас кто-нибудь видел в тот вечер? — спрашивает Макданн. — Послушайте, я был здесь, в Эдинбурге; меня не было в Уэльсе. Как, черт возьми, я мог отсюда попасть в Уэльс? — Мы вас ни в чем не обвиняем, мистер Колли, — говорит инспектор слегка огорченным голосом. — Так вас кто-нибудь видел в тот вечер? — Нет, я был дома. — Вы живете один, мистер Колли? — Да. Я немного поработал, а потом играл в игру под названием «Деспот». — Никто к вам не заглянул, никто вас не видел? — Нет, никто. — Я пытаюсь припомнить, что происходило в тот вечер. — Мне звонили. — В какое время вам звонили? — Около полуночи. — И кто вам звонил? Я колеблюсь. — Послушайте, — говорю я, — меня в чем-то обвиняют? Потому что если так, то, хотя это и смешно, я бы хотел, чтобы адвокат… — Вас ни в чем не обвиняют, мистер Колли, — говорит инспектор; голос убедительный и даже чуть оскорбленный. — Это всего лишь расследование — не больше. Вы не арестованы, вы не обязаны отвечать на наши вопросы и, конечно же, вы можете потребовать присутствия адвоката. Ну да, а если я не буду с ними сотрудничать, они могут меня арестовать или, по крайней мере, получить ордер на обыск квартиры. (Опа! Там у меня два четвертака травки, немного спида и уж хоть одна-то древняя марка кислоты.) — Понимаете, все дело в том, что я журналист — вы же знаете? Я должен защищать свои источники информации, если… — Ясно. Должен ли я понимать это так, что в полночь у вас состоялся профессиональный разговор, мистер Колли? — спрашивает инспектор. — Ну… Черт. Время принимать решение. И что теперь? Что мне делать? А, ну его в жопу. Энди возражать не будет. Он меня поддержит. — Нет, — говорю я инспектору. — Нет, это был друг. — Друг. — Его зовут Энди Гулд. Мне приходится продиктовать сержанту его имя по буквам, а затем дать им номер телефона разваливающегося отеля Энди. — Он сам вам позвонил? — спрашивает инспектор. — Да. Нет, не совсем; я ему позвонил первый и оставил сообщение на автоответчике, а через несколько минут он мне перезвонил. — Понятно, — говорит инспектор. — И он позвонил вам на домашний телефон, правильно? — Да. — На тот, что стоит у вас в квартире. — Да! Не на мобильник, если вы к этому клоните. — Хм-м, — говорит инспектор. Он аккуратно давит в пепельнице остаток сигареты, вынимает небольшую записную книжку, распахивает ее в том месте, где страницы скреплены резинкой. И переводит взгляд с записной книжки на меня: — А как насчет двадцать пятого октября, четвертого сентября, шестого августа и пятнадцатого июля? Я чуть не смеюсь. — Вы это серьезно? Хотите, чтобы я предоставил вам алиби? — Нам просто хотелось бы знать, что вы делали в эти дни. — Ну, я был здесь. Я хочу сказать, что не покидал Шотландии, к Лондону и близко не подъезжал, или… я вообще на юг уже больше года не ездил. Инспектор сдержанно улыбается. — Хорошо, — говорю я. — Мне придется свериться с моим дневником. — Вы могли бы его принести, мистер Колли? — Это я его так называю — дневник, вообще-то это лэптоп. Мой компьютер. — А, значит, у вас есть эта штуковина. Она в этом здании? — Да. Он внизу. Я только что купил новый, но уже перенес туда все файлы. Я… Я начинаю вставать, но инспектор поднимает руку. — Пусть сержант Флавель за ним сходит, а? — Хорошо. — Я снова сажусь и киваю. — Он у меня на столе, — говорю я сержанту, который уже идет к двери. Инспектор откидывается к спинке стула и достает свою пачку «Би-энд-Эйч». Он опять перехватывает мой взгляд и машет пачкой в мою сторону. — Может, все-таки… — спрашивает он. — Да, пожалуй, я закурю, — говорю я и тянусь за сигаретой, презирая себя за это, но думая: господи, это же чрезвычайные обстоятельства, мне нужна любая помощь, любая подпорка сгодится. Инспектор дает мне прикурить, затем встает и направляется к окну, выходящему на Принцесс-стрит. Я поворачиваюсь на своем стуле следом за ним. День сегодня яркий, по лику города несутся тени облаков и пятна солнечного света, и здания то темнеют, то сверкают серым. — Прекрасный вид, правда? — говорит инспектор. — Да, замечательный, — соглашаюсь я. Сигарета вставляет не по-детски. Надо чаще бросать. — Похоже, этой комнатой пользуются не слишком часто. — Да. Да, думаю, не часто. — А жаль. — Да. — Забавно, вы знаете, — говорит инспектор, разглядывая вдалеке, там, где кончается город, поля Файфа, серо-зеленые под тяжелыми облаками на той стороне реки. — В тот вечер, когда был убит сэр Тоби, и наутро после того, как был обнаружен мистер Персиммон, кто-то позвонил в «Таймс» и заявил, что это сделала ИРА. Инспектор поворачивается, чтобы взглянуть на меня, его лицо окутано облачком табачного дыма. — Да-да, — говорю я. — Я слышал, что ИРА взяла на себя убийство сэра Тоби, но потом они от этого отказались. — Да, — говорит инспектор и, словно бы в недоумении, смотрит на свою сигарету. — Кто бы это ни был, но оба раза они использовали кодовое слово, принятое у ИРА. — Правда? — Да, вот это-то и забавно, мистер Колли. Мы с вами оба знаем, что есть несколько кодовых слов, которые использует ИРА, когда предупреждает по телефону о заложенных бомбах или когда берет на себя ответственность за убийство или какое-нибудь другое преступление. Эти кодовые слова нужно знать, иначе любой Том, Дик или Пэдди могли бы позвонить и заявить, что это ИРА; в первый раз они могли бы и весь Лондон парализовать. Но наш убийца… он знал одно из кодовых слов. Одно из последних. — Вот как. Меня снова бросает в холод. Я понимаю, к чему он клонит. Ну, меня тоже голыми руками не возьмешь. — И что же? — спрашиваю я, затягиваясь сигаретой и щуря глаза. — Вы подозреваете бывшего полицейского, да? Инспектор еще раз удостаивает меня своей едва заметной улыбкой. Он издает этот странный звук, всасывая слюну, и направляется ко мне; мне даже приходится податься в сторону, чтобы его пропустить. Он протягивает руку, стряхивает пепел в пепельницу и возвращается обратно к окну. — Вы правы, мистер Колли. Мы и в самом деле подозревали полицейского — действующего или отставного. — Инспектор вроде бы о чем-то размышляет. — Или, вполне вероятно, телефонного оператора, — говорит он, словно эта мысль и для него неожиданность. — Или журналиста? — высказываю предположение я, подняв брови. — Или журналиста, — вежливо соглашается инспектор и прислоняется к оконной раме — его силуэт четко выделяется на фоне проносящегося по небу яркого облака. — А вы, случайно, не знаете эти кодовые слова, мистер Колли? — Нет, навскидку не знаю, — говорю я. — Такие вещи хранятся в компьютерной системе газеты и защищены паролем. Но я пишу в том числе на темы обороны и безопасности, поэтому знаю пароль, так что имею доступ к кодовым словам. Я, конечно, не могу доказать, что я их не знаю, если вы на это намекаете. — Не то чтобы я на что-то намекал, мистер Колли. Просто это… любопытно. — Послушайте, инспектор, — говорю я, вздохнув и гася сигарету. — Я холостяк, живу один, много работаю дома и… вообще много езжу по Шотландии; я передаю материалы в редакцию по телефону. Буду с вами откровенен: я действительно понятия не имею, есть у меня алиби на все эти дни или нет. Вполне возможно, что и есть; у меня очень часто бывают бизнес-ланчи или просто встречи, я встречаюсь с очень многими людьми, с людьми, которым вы бы поверили, — высокие полицейские чины, адвокаты, юристы. — Никогда не помешает напомнить любопытствующему полицейскому, что у тебя есть подобные связи. — Но к чему все это? — Я беспечно смеюсь, разводя руками. — Я хочу сказать — неужели я похож на убийцу? Инспектор тоже смеется. — Нет, не похожи, мистер Колли. — Он затягивается сигаретой, — Нет, — говорит он. Аккуратно несет сигарету к столу, наклоняется через меня, гасит ее в пепельнице и говорит: — Но я участвовал в допросах Денниса Нильсена;[42] помните такого, мистер Колли? Парень, который поубивал кучу народа? Я киваю, а инспектор возвращается к окну. Мне не по душе, как развивается наш разговор. — Молодые парни, уйма молодых парней; запрятаны под полом, закопаны в саду… целая футбольная команда жмуриков, черт бы его драл. — Он снова смотрит в окно, избегая моего взгляда. — И он тоже не был похож на убийцу. Открывается дверь, и входит сержант Флавель с моим новым лэптопом. У меня внезапно появляется дурное предчувствие. Я сижу в баре «Кафе Рояль», через стенку — ресторан, где мы на прошлой неделе обедали с Уильямом и И. За голосами чешущих языки посетителей я слышу отдаленный стук-перезвон столовых приборов и тарелок, доносящийся из-за высокой перегородки и отдающийся эхом под высоким лепным потолком. Мой приятель Эл то и дело отлучается пописать, а я тем временем разглядываю стеллажи за стойкой, и мне никак не отделаться от оптической иллюзии или еще чего-то в этом роде — что-то здесь не так. Я вижу бутылки на полках передо мной, и я вижу их отражения в зеркале за ними, но себя я не вижу! Я не вижу своего отражения! Эл возвращается сквозь толпу, вежливо протискиваясь между посетителями, поднимает свой плащ с сиденья, водружает локти на стойку и присасывается к кружке. — Помоги-ка мне, Эл, — говорю я. — Я либо спятил, либо превратился в какого-нибудь долбаного вампира, или еще что. Эл смотрит на меня. Он старше меня — ему, я думаю, сорок два, — мышиного цвета волосы; лысина с блюдечко, над носом — пара заметных параллельных шрамов, отчего кажется, будто он всегда хмурится, но на самом-то деле обычно он улыбается. Чуть-чуть пониже меня. Он технический консультант, мы с ним познакомились на игре в пейнтбол — этакое дурацкое мальчишеское развлечение; администрация склонна считать, что такая вот беготня по лесу укрепляет командный дух. — Ты это о чем, голова садовая? Я киваю на стеллажи передо мной. Я вижу там людей за бутылками, как я вижу их у себя за спиной, я готов поклясться, что это одни и те же люди, и, значит, я должен быть — Посмотри! — говорю я. — Посмотри — там, в зеркале. Ведь это же зеркало, да? Я приглядываюсь. Стеклянные полки. Медные стойки. Бутылка красной «Столичной» смотрит на меня, а ее задняя сторона видна в зеркале; то же самое с бутылкой синего «Смирноффа» — этикетка смотрит на меня, а ее белая тыльная сторона видна сквозь бутылку и налитую в нее водку. То же и с бутылкой «Бакарди», стоящей рядом. В зеркале я вижу маленькую наклейку на обратной стороне бутылки и вижу ее сквозь бутылку спереди. Конечно же, это зеркало! Эл двигает головой — его подбородок почти ложится мне на плечо. Он всматривается вперед. Достает очки из кармана пиджака (я знаю, он о них очень уж печется) и надевает их. — Ну? — спрашивает он, и в голосе его слышится раздражение. Подходит барменша, наливает кружку пива, а потом поднимает зенки наверх — что это я там высматриваю — и стоит, загораживая мне обзор, мне приходится наклонять голову, но только когда она уходит, я снова вижу то, что прежде. — Камерон, чего это ты несешь? — говорит Эл. Он поворачивается и смотрит на меня. Я снова смотрю в зеркало. Господи! И его тоже не видать! Может, все дело в бурбоне «Сазерн камфорт», который мы выпили за победу Клинтона над Бушем, вернее, в его, этого самого бурбона, количестве. Хорошо хоть, что мы не стали пить «Будвайзер», как предлагал Эл; странно, что ему вообще могла прийти в голову такая мысль — отравлять наши организмы подделкой под пиво, сваренной в Соединенном Королевстве; да оно и в оригинале-то — шипучая моча (а у них еще хватает наглости рекламировать его как «оригинальный продукт»!) Вот вам еще один из Великих Обманов Рекламы, зомбирующей обитателей Эссекса,[43] у которых и без того уже кора головного мозга прекратила свою деятельность — их серое вещество неизбежно атрофировалось за годы чтения «Сан» и питья «Скола». Я тычу пальцем — на меня как на психа смотрит барменша, которая в этот момент проходит мимо и едва не лишается глаза. — Меня не видно! — визжу я. — У тебя жопа вместо головы, — говорит Эл и снова присасывается к своей кружке. Один из типов, отражающихся в зеркале, смотрит на меня. Я понимаю, что так и продолжаю держать свой указующий перст. Поворачиваюсь, чтобы посмотреть назад, но там лишь масса спин и тел — на меня никто не смотрит. Поворачиваюсь назад и снова смотрю в зеркало, и в тот момент чуть было не пострадавшая барменша снимает с полки бутылку «Бакарди». Я выпучиваю глаза. Отражение бутылки остается на месте! Еще того не легче! Человек, который на меня смотрел, так и продолжает смотреть. Тут мне приходит в голову, что я вижу часть выложенной изразцами стены над ним. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на стену над головами людей у меня за спиной; сквозь высокие резные окна в помещение проникает еще достаточно света. Но изразцов там нет. Я поворачиваюсь как раз в тот момент, когда барменша ставит обратно бутылку «Бакарди». Но бутылка встает не на свое место, а чуть сбоку от него. Один из более опытных барменов-мужчин, проходя мимо, поправляет бутылку, восстанавливая иллюзию зеркала, а затем подходит к крану и наполняет пару кружек «восьми-десятишиллинговым» пивом.[44] Он направляется ко мне, а я не спускаю с него глаз. Вот ведь сукин сын. Я немного подаюсь назад — мало ли чего, а он подходит к нам и ставит кружки передо мной и Элом. Я смотрю на свою прежнюю кружку — она пуста, и бармен прихватывает ее и берет деньги у Эла, который выливает остатки пива из своей старой кружки в новую. Я трясу головой. — Ну и ну, — говорю я, вздыхая и устремляя взор в потолок. — Мне это не по уму. — Что? — спрашивает Эл, нахмурившись. — Мне это не по уму. Сегодня был денек… — Ну у тебя и видик, Камерон, — говорит мне Эл. Он кивает куда-то в сторону. — Смотри, там освободилась пара нормальных мест. Пойдем-ка туда. — Хорошо. Давай закурим, а? — Нет! Ты же бросаешь, ты что, забыл? — Бросаю. Но сегодня был такой денек, Эл… — Держи курс на те места, понял? Я забываю свой плащ, но Эл о нем вспоминает. Мы садимся на краю одной из полукруглых ребристых скамеек, обитых зеленой кожей, кружки ставим на овальный стол. — У меня что, и правда жуткий вид? — У тебя вид обосранный. — Сука ты невоспитанная. — Я просто называю вещи своими именами. — Мне сегодня досталось, — говорю я ему, накидывая на себя плащ. — Подвергся допросу с пристрастием. — Небось, несладко пришлось. — Спасибо, что составил компанию, Эл, — говорю я, с пьяной искренностью глядя ему в глаза и легонько тыкая кулаком в плечо. — Прекрати! Больно! — Он потирает плечо. — Знаешь что, старайся об этом не думать. — Эл, слушай-ка, не может быть, чтобы у тебя не было ни одной сигареты, а, Эл? — А вот и нет. — Ну и ладно. Но я действительно тебе очень благодарен, что ты составил мне компанию, правда. Ты мой единственный друг, все остальные — говно, предатели… кроме Энди. И… как бы там ни было, я рад, что могу сказать тебе всю эту лабуду. — А заодно и всему бару, если не заткнешься. — Ладно, но ты не поверишь, к чему они клонят. Я хочу сказать, ты не поверишь, что эти суки долбаные хотят мне пришить. — Может быть, значок со словами «Он умеет молчать»? Я отмахиваюсь от этого и наклоняюсь поближе к нему: — Я серьезно! Они считают, что я убийца! — Какой актер пропадает! — с глубоким вздохом отзывается Эл. — Это правда! — Нет… — спокойно говорит Эл. — Если бы это была правда, они бы тебя, Камерон, так просто не отпустили. Сидел бы ты сейчас в камере и смотрел на мир сквозь решетку, а не пытался напиться до чертиков. — Но у меня нет алиби! — зло шепчу я. — Нет у меня этих долбаных алиби — хоть тресни! Какая-то блядь пытается меня подставить! Я не шучу, меня хотят подставить! Мне звонят и приглашают приехать в какое-нибудь уединенное место и ждать звонка в телефонной будке или обманом заставляют весь вечер сидеть дома, а сами тем временем мочат какого-нибудь хера! Я хочу сказать, что, похоже, так им и надо, этим ублюдкам — их давно пора на тот свет отправить… хотя вообще-то он не всех убил — некоторым просто нанес тяжкие телесные повреждения, бог его знает, что они имеют под этим в виду… но я-то здесь ни при чем! А эта долбаная полиция, хер бы ей в жопу, считает, что мне вполне хватало времени, чтобы добраться до аэропорта, слетать к херам собачьим на юг или куда-нибудь еще и там поубивать этих долбаных тори. Бог ты мой, они забрали мой новый компьютер! Мой лэптоп! Суки долбаные! А еще они просили меня сообщать им обо всех моих передвижениях! Ты в это можешь поверить? Я, видишь ли, должен докладывать в местную полицию, если вдруг соберусь куда-нибудь! Хер знает что! Я пытался позвонить кое-кому из моих знакомых полицейских, крупных шишек, и выяснить, что же все-таки происходит, но их никого не было на месте. Что-то мне это ни хера не нравится. — Я смотрю на часы. — Мне надо домой, Эл. Нужно спустить все мои запасы в сортир, или съесть их, или еще что-нибудь… — Я прикладываюсь к кружке, проливаю чуток себе на подбородок. — Это подстава, правда; какая-то сука звонит мне и называется… — …мистером Арчером, — говорит Эл. Я вылупился на него. Не могу поверить своим ушам. — Откуда ты знаешь? — визжу я. — Да потому что ты мне все это уже пятый раз рассказываешь. — Черт. — Я задумываюсь. — Я что, сильно нажрался? — Помалкивай и пей свое пиво. — Хорошая мысль… Эл, слушай-ка, не может быть, чтобы у тебя не было ни одной сигареты, а, Эл? Час спустя Эл заставил меня отдать ему пачку купленных мной сигарет, извлек из моего рта одну, которую я собирался закурить в баре, и потащил меня в «Бургер-кинг», где заставил съесть чизбургер и выпить большую порцию молока, и я, похоже, немного протрезвел, вот только равновесие у меня нарушено, я с трудом стою. Элу приходится мне помогать, и он настаивает, чтобы мы взяли такси, а садиться за руль сам отказывается и мне не дает, и я обвиняю его в том, что он просто боится попасться. — Я тебе говорю, мне нужно в горы, — говорю я ему, когда мы вываливаемся из дверей на свежий воздух. — Здравомыслие, — говорит Эл. — Мне это всегда помогало. — Ага, — говорю я, настойчиво кивая и разглядывая небо. Солнце уже заходит, и в воздухе становится прохладно. Мы идем на запад по Принцесс-стрит. — Мне нужно в горы, к черту из этого города, — говорю я ему. — Сначала я припрячу всю дурь, что у меня в квартире, а потом и сам уберусь. Ищи-свищи. Я, пожалуй, скажу этим ребяткам в синем, куда именно я направляюсь, пусть убедятся, что никакой я, в жопу, не серийный убийца или насильник, а просто у меня поджилки трясутся со страху, и я тебе в этом признаюсь. Все, еду в Хайленд в Паром-Стром[45] — паром закрыт. — Куда? Мы поворачиваем на Эндрю-стрит; с Эндрю-сквер нам в лицо ударяет порыв ветра, и Эл застегивает свой плащ. Он прислоняет меня к стенке, а сам заскакивает в магазин — за цветами. — Паром-Стром — паром закрыт. — Ха! — Эл смеется. — Паром-Стром — ну конечно же, я тоже видел этот указатель. — Возьми нам пачку «Ротманса», Эл! — кричу я ему, но он меня, кажется, не слышит. Я стою у стенки, тяжело дышу и смело улыбаюсь всем прохожим. Появляется Эл с букетом цветов. Я встречаю его с широко распростертыми объятиями: — А вот это совсем ни к чему. — К чему, к чему. — Он берет меня под руку, и мы направляемся к краю тротуара ловить такси. Он нюхает букет. — Это для Энди. — Энди? — удивляюсь я. — Хорошо. Тогда я возьму. — Я пытаюсь взять букет, но промахиваюсь. Эл пихает меня под ребра. — Не для — В отеле, — поправляю я его и помогаю ему махнуть следующему такси. При этом оступаюсь и чуть не валюсь на мостовую, но Эл меня спасает. Такси, которое уже сбросило газ и перестраивалось к тротуару, снова выворачивает на середину улицы и набирает скорость. Я зло гляжу ему вслед: — Сука. — Идиот, — соглашается со мной Эл. Он снова берет меня под руку и ведет на другую сторону улицы. — Пошли, мистер Трезвенник, возьмем машину на стоянке на Ганновер-стрит. — А моя машина? — Забудь о ней. Заберешь ее завтра. — Да, заберу, и сразу в горы — помяни мои слова. — Хорошая мысль. — Уеду, в жопу, в горы, помяни мои слова… — Конечно уедешь, разве я против? — …в жопу, в горы, я тебе говорю… Я добираюсь до дома, Эл провожает меня до самых дверей, я уверяю его, что со мной все в порядке, он уходит, а я спускаю в унитаз все запасы, что есть у меня в доме, кроме чуточки спида — на понюшку — и еще маленько — на язык. Потом укладываюсь в кровать, но не могу заснуть, звонит телефон, и я беру трубку. — Камерон, это Нейл. — А? Кто? Что? Нейл, привет! — Привет. В общем, я звоню сказать, что, к сожалению, ничем тебе помочь не могу. — Да, понял… Что?! — Слова «глухой» и «номер» тебе что-нибудь говорят? — Чего-чего? — Бог с ним. В общем, старик, ничем тебе помочь не могу. Это тупик, понимаешь? Нет никаких зацепок. Ничего не найти. Дело, конечно, твое, но я бы это бросил. — Нуда, угу… — С тобой там все в порядке? — Да! Да, я… — Ты там не того? — Да… Нет! — Ну я рад, что мы прояснили этот вопрос. Повторю еще раз: помочь тебе ничем не могу. Глухой номер, так что брось все это. — Понял, понял… — В общем, не смею далее отвлекать тебя от тех веществ, которыми ты там сейчас злоупотребляешь. Спокойной ночи, Камерон. — Да, спокойной ночи. Я кладу трубку, сажусь на краю кровати и думаю. Что же это за херня такая? Неужели все эти парни померли совершенно случайно? И нет тут никакой связи с моим мистером Арчером или с Дэниелом Смаутом? Ох не нравится мне все это. Я снова ложусь и пытаюсь уснуть, но ничего не получается — не идут у меня из головы эти ребята: один с петлей на шее привязан к дереву и ждет поезда, другой конвульсирует в ванне, где под водой искрит и булькает электрическая дрель, третий тонет в выгребной яме. Я пытаюсь прекратить думать об этих ужасах и начинаю думать об И., дрочу, но и после этого мне не уснуть; наконец, промучившись еще бог знает сколько, я чувствую, что если сейчас не закурю, помру, тогда встаю и выхожу на улицу, но все же я, наверно, поспал немного, потому что вдруг ни с того ни с сего полтретьего ночи и все вокруг закрыто, и голова у меня начинает болеть, но закурить мне смерть как хочется, и я ковыляю через Ройял-Серкус по Хоу-стрит и наконец нахожу такси и еду, минуя забытые богом улочки на Каугейт, где все еще открыт «Касбар» (благослови Господь эту жуткую забегаловку), в котором я наконец-то покупаю сигареты — «Регал», потому что в баре у них ничего другого нет, а автомат не работает, но это уже не имеет значения: сигарета у меня в зубах, кружка в руке (чисто в лечебных целях, к тому же не думаю, что они здесь подают воду «Перье», а если бы и подавали, то какой-нибудь громила байкер из принципиальных соображений выплеснул бы вам стакан в физиономию, а потом, невзирая на все ваши крики, оттащил бы в сортир и сунул башкой в неспущенный унитаз, но я ничуть не жалуюсь, просто такое вполне в духе этого заведения), и теперь я абсолютно счастлив. Я ухожу оттуда в четыре часа, направляюсь из Коугейта к Хантер-Сквер, где выложенная стеклянной плиткой крыша подземного сортира доходит вам до пояса и сверкает сотнями маленьких голубых шариков — одним из экспонатов Домой я возвращаюсь к пяти, а в одиннадцать меня поднимает телефонный звонок поинтереснее обычных, а потому я меняю свои планы и отправляюсь на работу, где мне приходится заплатить Фрэнку («Милтаун-ов-Туви», знаешь как? «Мильтонов дави») его двадцать фунтов, потому что тори протащили Маастрихтский договор меньшим числом голосов, чем я предполагал, и я пытаюсь позвонить Нейлу, дабы убедиться, что наш ночной разговор мне не приснился, но Нейла нет на месте. |
||
|