"Пособник" - читать интересную книгу автора (Бэнкс Иэн)

Глава одиннадцатая Витрина

— Энди?

— Привет, Камерон.

Это его голос, любезный и сдержанный; до сих пор где-то в глубине души я еще допускал, что он мертв. Меня бросает в дрожь, и волосы на затылке поднимаются дыбом. Я прислоняюсь к стене и смотрю на Макданна, который стоит в метре от меня, скрестив на груди руки. Молодой полицейский, включивший диктофон, протягивает Макданну пару наушников, подключенных к аппарату. Макданн слушает.

Я откашливаюсь.

— Что происходит, Энди?

— Мне жаль, старина, что я втянул тебя в это, — говорит он будничным тоном, словно извиняется за необдуманное замечание или за неудачную попытку сосватать мне какую-нибудь девицу.

— Что? Жаль?

Макданн делает круговое движение рукой — мол, продолжай. Бог ты мой, опять все сначала. Они хотят, чтобы я завел с ним долгий разговор, а они бы тем временем отследили, откуда он звонит. Еще одно предательство.

— Ну да, жаль, — говорит Энди, и голос у него такой, будто он и сам удивлен, обнаружив, что ему, хоть и немного, но жаль. — Я чувствую себя немного виноватым, но вообще-то ты это заслужил. Нет, я вовсе не собирался упрятать тебя за решетку; у меня и в мыслях не было вешать все это на тебя, но… в общем, я хотел, чтобы ты немного помучился. Насколько я понимаю, они нашли ту визитку, что я оставил в лесу около дома мистера Руфуса.

— Да, нашли. Спасибо, Энди. Да, здорово. Я думал, что мы друзья.

— А мы и были друзьями, Камерон, — рассудительно говорит он. — Но ты дважды убегал.

Я издаю короткий смешок отчаяния и снова бросаю взгляд на Макданна.

— Но во второй раз я вернулся.

— Да, Камерон, — говорит он, его голос звучит ровно, — потому-то ты все еще жив.

— За это я так тебе благодарен.

— И тем не менее, Камерон, ты по-прежнему часть всего этого. Ты все же сыграл в этом свою роль. Так же, как я, как все мы. Мы все виноваты, ты так не думаешь?

— Ты это о чем? — спрашиваю я, нахмурившись. — О первородном грехе? Уж не католиком ли ты заделался?

— Нет-нет, Камерон, я считаю, что мы все рождаемся безгрешными и невинными. Мы заражаемся этим позднее. Никто не живет в безвоздушном пространстве, никому не удавалось пройти по жизни и не запачкаться. Люди уходят в монастыри, живут отшельниками, но и это всего лишь красивый способ признать свое поражение. Один вот умыл руки две тысячи лет назад — не помогло, и сегодня тоже не помогает. Мы все в чем-нибудь да замешаны, Камерон, все с чем-нибудь связаны.

Я качаю головой, смотрю на маленькое окошечко в диктофоне, где терпеливо вращаются валики с пленкой. Странно, но впечатление и в самом деле такое, будто разговариваешь с давно умершим, потому что говорит он как Энди, которого я знал когда-то. Энди деятельный, не сидящий на месте, Энди, каким он был до смерти Клер, до того, как, бросив все, стал затворником; голос, который я слышу в трубке — спокойный и невозмутимый, — принадлежит не тому человеку, с которым я разговаривал в темном, разрушающемся отеле, в нем ничего от смирения или от язвительности, замешанной на циничном отчаянии.

Макданн проявляет признаки нетерпения. Он что-то пишет в своем блокноте.

— Слушай, Энди, — говорю я, глотая слюну, во рту у меня пересохло, — я рассказал им о том мужике в лесу; они спускались по вентиляционной шахте. Они его нашли.

— Знаю, — говорит он, — я видел. — В его голосе чуть ли не сожаление. Я закрываю глаза. — По правде говоря, меня там чуть не поймали, — говорит он спокойным тоном. — Будет мне урок. Нечего нарушать свои же правила и посещать похороны собственных жертв. Хотя, с другой стороны, ведь все считали, что это мои похороны. Так ты, значит, все им рассказал? Я чувствовал, что ты в один прекрасный день расколешься. Ну что, Камерон, снял груз с плеч?

Макданн толкает меня в бок, и я открываю глаза — он показывает мне два имени, которые написал в блокноте.

— Да, — говорю я Энди. — Да, гора с плеч. Слушай, Энди, они хотят знать, что случилось с Хэлзилом и Лингари.

— Ну конечно же, — говорит он с усмешкой. — Для этого-то я и звоню.

Мы с Макданном обмениваемся взглядами.

— Слушай, Энди, — говорю я с нервным смешком, — я так думаю, ты своего добился, а? Перепугал кучу народа…

— Камерон, я убил кучу народа.

— Да-да, я знаю, а еще больше народа теперь боятся открывать двери; но дело в том, что ты уже своего добился; я хочу сказать, ты вполне мог бы теперь отпустить этих двоих, а? Просто… просто отпусти их, и все дела; я уверен, если бы мы смогли просто поговорить по душам, ну просто сесть и поговорить о…

— Ах, поговорить об этом? — говорит Энди и смеется. — Да прекрати ты нести чушь. — Голос у него совершенно спокойный. Странно, что он так долго разговаривает. Неужели он не знает, что засечь телефон в наше время — дело минутное. — Ну и что дальше? — спрашивает он, и в его голосе опять насмешка. — Уж не хочешь ли ты предложить мне сдаться и предстать перед справедливым судом? — Он снова смеется.

— Энди, я только советую тебе отпустить этих ребят и прекратить все это на хер.

— Хорошо.

— Я хочу сказать… что?

— Я сказал: хорошо.

— Так ты их отпустишь?

Я бросаю взгляд на Макданна. Он поднимает брови. В дверях появляется полицейский в форме и что-то шепчет Макданну — тот вынимает из уха один наушник и слушает. Вид у него недовольный.

— Отпущу, — говорит Энди. — На кой они мне — два жалких пердуна, к тому же они и так получили достаточно.

— Энди, ты это серьезно?

— Конечно, — говорит он, — я верну их в целости и сохранности. За их психическое состояние, конечно, ручаться не могу; если им повезет, этих сукиных детей до конца жизни будут мучить кошмары, а если нет…

У Макданна вид такой, будто у него болит зуб. Он снова делает мне знак, чтобы я продолжал разговаривать.

— Слушай, Энди, знаешь, я ведь догадался, что ты и был мистер Арчер…

— Да, я воспользовался синтезатором голоса, — терпеливо говорит Энди.

— А вся эта история с «Аресом»; это что — все?..

— Отвлекающий маневр, Камерон, только и всего. Слушай, — он смеется, — может, и был какой жуткий заговор, связывающий этих пятерых покойников, но я об этом понятия не имею, а связи между ними и Смаутом с Азулом, насколько мне известно, нет никакой. Крепкий сюжетец я состряпал, правда? Я знаю, вы, писаки, без ума от таких историй.

— Да, тут ты меня уел. — Я слабо улыбаюсь Макданну, который продолжает делать мне знаки — мол, продолжай. — Но как ты?.. — Я снова сглатываю — к горлу подступает тошнота. К тому же я чувствую приближение приступа кашля. — А как ты узнал кодовые слова ИРА? Я тебе их никогда не говорил.

— Из твоего компьютера, Камерон. Файл с ними был у тебя на жестком диске. Когда ты поставил модем, это стало раз плюнуть. Разве я тебе не говорил, что в свободное время немножко занимаюсь хакерством, а?

Бог ты мой.

— А в тот раз, когда я позвонил тебе в отель, а ты меня нашел чуть позже — ты же в это время должен был быть в Уэльсе?..

— Ну да, — охотно говорит он, в голосе насмешка, — в отеле автоответчик, связанный с пейджером; я позвонил домой, выслушал твое сообщение и связался с тобой. Проще пареной репы.

— И ты летел на Джерси одним рейсом со мной?

— Сидел в четырех рядах сзади — в парике, очках и усах. Пока ты искал агентство по прокату машин, я взял такси. Ну да ладно, — говорит он, и мне даже кажется, что я слышу, как он вздыхает и потягивается, — мне пора закругляться; все эти технические штучки — просто прелесть, но у меня есть слабое подозрение, что они заставляют тебя затягивать разговор. Я говорю по мобильнику — поэтому-то они меня еще и не отследили — самая крупная сотовая сеть. Смотри-ка, какое совпадение, а, Камерон? Ты попал в сеть и просидел в ней всю прошлую неделю, а я сейчас… Хотя, может, все и не так. Сеть-то крупная, но если я буду говорить и дальше, они меня все равно вычислят, так что…

— Энди…

— Нет, Камерон, слушай меня. Я верну Хэлзила и Лингари сегодня вечером в Эдинбурге. На Грассмаркете рядом с пабом «По последней» есть спаренная телефонная будка. Я хочу, чтобы ты был в монетном автомате в семь часов. Ты, собственной персоной, ровно в девятнадцать ноль-ноль, в будке автомата рядом с пабом «По последней» на Грассмаркете в Эдинбурге. Пока!

Тишина в трубке. Я смотрю на Макданна — он кивает. Я даю отбой.

Эдинбург холодным ноябрьским вечером. Грассмаркет под замком залит светом, а над ним — завеса мелкого противного дождя, оранжевая темнота.

Грассмаркет — это что-то вроде длинной площади в низине к юго-востоку от замка, окруженной по большей части старыми домами; я еще помню те времена, когда тут было запущенное старое местечко, где толпились пьянчуги, но постепенно оно преобразилось, и теперь здесь можно неплохо провести время — шикарные забегаловки, отличные бары, магазины модной одежды и лавочки, в которых продаются такие штуки, как воздушные змеи или минералы и ископаемые; хотя тут же за углом — ночлежка для бездомных, так что процесс облагораживания еще не закончился.

«По последней» находится в восточной оконечности Грассмаркета, около поворота на Виктория-стрит — места расположения еще более специализированных магазинов, включая и такой, который непостижимым образом умудряется выживать, продавая только щетки, швабры и огромные мотки веревок.

Название паба не такое уж веселое и гораздо более содержательное, чем это может показаться на первый взгляд, — напротив была когда-то городская виселица.

Ни одной машины, которую можно было бы принять за полицейскую, поблизости не видно. Я прикован наручниками к сержанту Флавелю, с нами Макданн и еще двое ребят в штатском из Лотиана; мы сидим в цивильном «сенаторе». Еще одна цивильная машина стоит в дальнем конце Грассмаркета и несколько других поблизости; на боковых улочках пара фургонов, битком набитых ребятами в форме, да еще несколько патрульных машин, курсирующих неподалеку. Они говорят, что проверили саму будку и все удобные для стрельбы точки, но я все еще побаиваюсь — а что, если Энди все же решил покончить со мной, что, если он все врет, и не успею я войти в эту телефонную будку, как получу пулю в голову. В будке торчит парень в штатском, делая вид, что разговаривает по телефону, и когда Энди позвонит, телефон не будет занят. Телефон этот уже прослушивается, так что весь разговор будет записан. Я бросаю взгляд на фасад «По последней». Совсем рядом открылся новый дорогой индийский ресторан — рядом с тем местом, где прежде был Бродячий театр.

Вот бы сейчас пивка и карри. У меня слюнки текут. Отсюда рукой подать до Коутейта и «Касбара».

Макданн смотрит на часы.

— Семь часов, — говорит он. — Интересно…

Он умолкает на полуслове, так как полицейский в будке делает нам знак рукой. Макданн крякает.

— Военная точность, — говорит он, затем кивает Флавелю.

Мы выходим из машины, водитель что-то переключает в рации, и мы слышим звонки, синхронные с теми, которые раздаются из будки.

Флавель втискивается в будку вместе со мной, а другой коп ждет снаружи.

— Алло? — говорю я.

— Камерон?

— Да, я.

— Планы поменялись. Будь на этом же месте в три часа ночи, тогда получишь их обратно.

Щелчок. Тишина в трубке. Я смотрю на Флавеля.

— Он сказал — в три часа? — спрашивает Флавель, вид у него раздосадованный.

— Попросите сверхурочные, — говорю я ему.

Меня отвозят в полицейский участок на Чемберс-стрит, примерно в минуте езды от Грассмаркета. Мне дают поесть и попить и сажают в камеру — вид у нее сыроватый и пахнет здесь дезинфекцией. Еда у них жуткое говно: хрящеватая тушенка с картофельным пюре и брюссельской капустой.

И тут происходит чудо.

Они возвращают мне мой лэптоп. Идея Макданна. Я стараюсь прогнать чувство жалкой благодарности.

Сначала проверяю файлы — ничего не пропало. Секунду прикидываю — может, запустить «Ксерион» и попробовать скакнуть на грибообразном облаке, как мне показал Энди, но потом все же запускаю «Деспота».

Неужели это та же самая игра? У меня просто челюсть отвисла.

Запустение. Мое королевство исчезло. Земля осталась, остались и кой-какие людишки со столицей, выстроенной по берегам двух озер в форме гигантских полумесяцев, так что с воздуха можно прочесть «СС»… но, похоже, случилось что-то ужасное. Город рушится, почти все жители покинули его; акведуки обвалились, вода из резервуаров ушла, одни кварталы затоплены, а другие — сгорели; активность в городе соответствует примерно тому, что можно ожидать от деревушки. Сельская местность тоже одичала — где превратилась в пустыню, где в болото, а где снова заросла лесом; огромные пространства обесплодели, а сельское хозяйство если где и осталось, то чересполосицей вокруг малюсеньких деревенек, расположенных глубоко в лесу или по краям заброшенных земель. Порты скрылись под водой или заилились, дороги и каналы имеют жалкий вид или исчезли вообще, шахты обвалились или затоплены, все города и городишки деградировали, а все храмы — все мои храмы — разрушены, погружены во тьму, заброшены. В стране хозяйничают бандиты, провинции опустошаются иноземными племенами, свирепствуют болезни, сократилось население, рождаемость сильно упала, а продолжительность жизни уменьшилась.

Государство на юге, с которым у меня было столько проблем, тоже вроде пришло в упадок, но этим хорошие новости исчерпываются. Худшее заключается в том, что нет вождя, нет деспота, нет меня. Я могу таращиться на все это, но поделать ничего не могу — не на этом уровне развития. Чтобы начать все сначала, я должен поменять это свое всеведущее, но и абсолютно беспомощное состояние на статус… бог знает кого — воина племени, старейшины деревни, мэра или главаря бандитов.

Некоторое время я, потрясенный, взираю на свои владения. Наверно, кто-то вошел в игру просто из любопытства и оставил ее включенной, пока проверялись другие файлы, а может, они пытались вмешаться, поиграть с компьютером, но у них ничего не получилось… Правда, может быть, они этого и добивались, целенаправленно шли к такому положению; наверно, какой-нибудь зеленый экстремист или прожженный эколог сочли бы такой результат просто замечательным.

Раздается писк, предупреждающий о подсадке аккумулятора. Ну конечно же — стали бы они себя утруждать правильной подзарядкой.

Я смотрю на остатки своей когда-то могущественной империи, пока компьютер не выключается сам по себе — аккумулятор садится окончательно. Монитор гаснет, когда на нем появляется изображение моей столицы — вид сверху; моя гордыня повержена, город в форме двух полумесяцев тихо погружается в темноту. Несколько минут спустя в камере выключают свет.

Я сплю на узенькой металлической койке в обнимку со своим лэптопом.

Три часа ночи; дождь кончился, но холодно. Полицейский водитель не стал выключать двигатель, и прохладный ветерок уносит в сторону дымок из выхлопной трубы. Грассмаркет погрузился в тишину. Машин нет; время от времени начинает верещать рация, а меня душит кашель.

Полицейский в телефонной будке машет нам рукой — ровно три часа.

— Угол Вест-Порт и Бред-стрит, скоро, — говорит Энди и вешает трубку.

Туда рукой подать, но мы все равно едем на машине и останавливаемся напротив бара «Кас-рок-кафе». Ничего особенного — офисные здания да магазины. Вторая цивильная машина останавливается на самой Бред-стрит. Фургоны с полицейскими в форме припаркованы на Фаунтенбридж и на Грассмаркете, а несколько патрульных автомобилей все еще кружат где-то поблизости.

Макданн, сделав небольшой круг, возвращается к машине.

У нас с собой черный кофе в большом термосе. От горячего кашель у меня немного стихает.

— Скоро, — говорит Макданн, задумчиво глядя в свою пластиковую чашку, словно гадая на кофейной гуще.

— Так он сказал, — говорю я ему, откашлявшись.

— Гм-м. — Макданн наклоняется к парням на переднем сиденье: — Вы, ребятки, не курите?

— Нет, сэр.

— Тогда я выйду, отравлюсь.

— Ничего, сэр, курите здесь.

— Все равно хочется размять ноги. — Он смотрит на меня. — Как, Колли, покурим?

Я снова кашляю.

— Покурим. Хуже все равно уже не будет.

Я прикован наручниками к инспектору: рассматриваю это как повышение. Мы закуриваем и не спеша идем по улице мимо бара, переходим дорогу к витрине магазина старой книги, потом минуем видеомагазин, мясную лавку и закусочную — всюду тихо и темно. В сторону Грассмаркета проносится свободное такси с включенным огоньком. Мы останавливаемся и прислоняемся к ограждению тротуара. Многоквартирные дома у нас за спиной имеют заброшенный вид, отсюда мне видны громада старого, викторианских времен, кооперативного здания, расселенного в этом году, и универсальный магазин Голдберга (модерн шестидесятых), закрывшийся годом раньше.

Здесь и запах какой-то противный; прямо у нас за спиной магазин свежей рыбы, а чуть дальше по улице, но с наветренной стороны — лавка, где торгуют фиш-энд-чипс;[92] тут даже у мостовой вид какой-то засаленный. Ну, устроят в этом захолустье европейский саммит — так они что, будут здесь трескать кровяную колбасу и смотреть порнуху на видео? Черт бы их драл — до этой оргии осталось всего три недели. Вот уж ребята из лотаанской полиции радуются в ожидании этого пикничка — мало им было хлопот. Я-то думал, что во время подготовки — то есть как раз сейчас — напишу кучу статей на европейскую тему. Вот и написал.

— У твоего дружка был хороший послужной список, — говорит Макданн спустя какое-то время.

— У лейтенанта Келли[93] тоже, — сообщаю я.

Инспектор размышляет над этим. Он разглядывает кончик своей сигареты, докуренной уже почти до фильтра.

— Ты думаешь, у всех этих дел, что натворил твой дружок, политическая подоплека? Пока вроде все о том говорит.

Я смотрю в сторону Хай-Ригс, откуда к нам, урча, приближается очередное такси. Макданн аккуратно гасит сигарету о перила ограды, у которой мы стоим.

— Я думаю, политика здесь ни при чем, — говорю я Макданну. — Тут дело в морали.

Инспектор поднимает на меня взгляд.

— В морали, говоришь? — И втягивает сквозь зубы воздух.

— Он разочаровался в жизни, — говорю я. — Раньше у него была масса иллюзий, а теперь осталась только одна: он думает, что своими делами сможет что-то изменить.

— Гм-м.

Он разворачивается, я бросаю свой окурок на засаленный тротуар и растаптываю его каблуком, потом поднимаю глаза. У нас за спиной сноп света — такси выезжает с Хай-Ригс и, дребезжа, сворачивает на Вест-Порт.

Я таращу глаза. Макданн что-то говорит, но я ничего не слышу. Какой-то странный звук в моих ушах. Макданн тянет меня за наручник.

— Камерон, — слышу я откуда-то издалека его голос.

Он говорит что-то еще, но я опять не слышу; у меня в ушах какой-то странный рев; звук высокий, но это рев.

— Камерон? — говорит Макданн, но с тем же результатом.

Я открываю рот. Он похлопывает меня по плечу, потом берет за локоть. Наконец он становится прямо передо мной — между мной и рыбным магазином.

— Камерон, — говорит он, — с тобой все в порядке?

Я киваю, потом трясу головой. Киваю опять, указывая ему на то, что передо мной, но он оборачивается и ничего не видит; в магазине темно, а уличный фонарь плохо освещает то, что внутри.

— У… — начинаю говорить я. Делаю еще одну попытку: — У вас есть фонарь? — спрашиваю я его.

— Фонарь? — переспрашивает он. — Нет, вот зажигалка. А в чем дело?

Я снова киваю на витрину рыбного магазина.

Макданн щелкает зажигалкой. Он всматривается внутрь, почти упираясь лицом в стекло. Потом подносит ко лбу сложенную козырьком ладонь другой руки, прихватывая этим движением и мою руку.

— Ничего не вижу, — говорит он. — Вроде рыбный магазин, да?

Он поднимает глаза на вывеску.

Я киваю в сторону цивильной машины.

— Пусть они сдадут задом на Лористон-стрит и включат дальний — прямо сюда, — говорю я.

Макданн, прищурившись, смотрит на меня и, кажется, читает что-то по моему лицу. Он машет рукой машине. Они опускают стекло, и он говорит им, что нужно сделать.

Машина сдает назад на Лористон-стрит и включает фары.

Дальний свет; мы отворачиваемся от яркого сияния и становимся с краю от витрины.

Окно у магазина открывается снизу вверх. За стеклом плита из чего-то, похожего на зеленый гранит, она чуть наклонена — когда магазин открыт, на ней выкладывают рыбу. У нее невысокие округлые края и небольшой желоб внизу.

На подставке лежит не рыба, а куски мяса. Я узнаю печень — красноватую с шоколадно-коричневатым оттенком и шелковистой поверхностью, почки, похожие на темные странные трибы, что-то напоминающее сердце и всякие другие куски в форме вырезок, кубиков, полос. В центре подставки крупный мозг — кремово-серая масса.

— Господи помилуй, — шепчет Макданн.

Забавно, но мороз подирает у меня по коже только после его слов — не от самого зрелища и не после того, как мозг осознал увиденное в свете фар промелькнувшего такси.

Я смотрю на аккуратную, почти без следов крови, витрину. Подозреваю, что даже читатель «Сан» сообразил бы: все это никакого отношения к рыбе не имеет; я и так уверен, что все это человеческое, но чтобы не оставалось уж совсем никаких сомнений, внизу по центру лежат мужские гениталии: необрезанный серовато-желтый пенис — маленький и сморщенный, мошонка — какая-то помятая и коричнево-розовая, с обеих сторон вытащенные наружу яички — маленькие шарообразные сероватые штучки, похожие на крохотные гладкие мозги и связанные с мошоночным мешком тоненькими спиралевидными трубочками жемчужного оттенка; все вместе это производит странное впечатление схематического изображения яичников, соединенных с маткой.

— Кто же это — Хэлзил или Линтари? — говорит Макданн; голос у него хрипловатый.

Я поднимаю голову на вывеску. Рыба.

— Временно исполняющий обязанности, — говорю я, — доктор Хэлзил.

Меня опять скручивает приступ кашля.

Я уже собрался было попросить у Макданна еще одну сигарету, как за нами мелькает свет фар. К нам быстро приближается машина, разворачивается в сторону Вест-Порта, со стороны пассажира открывается окно.

— Одного из них нашли, сэр, — говорит Флавель. — На Норт-бридж.

— Боже мой, — говорит Макданн, хватаясь свободной рукой за голову. Он кивает в сторону второй машины. — Пусть едут сюда. Второй на витрине рыбного магазина; расчлененка. — Он смотрит на меня. — Идем, — говорит он, хотя что уж тут говорить — мы все еще скованы наручником.

В машине он расстегивает наручники и без лишних слов убирает их в карман.

Теперь — на Норт-бридж, протянувшийся по наклонной между платформами и стеклянными крышами вокзала Уэверли, — свежепокрашенный, залитый светом, связующее звено между старым и новым городом, всего в двух шагах от здания «Кале».

Там уже стоят две полицейские машины. Они припарковались у высокой западной оконечности моста, откуда открывается вид на вокзал, сад на Принцесс-стрит и замок.

Здесь по обеим сторонам к чугунному парапету пристроились два больших постамента. С восточной стороны (откуда днем видны утесы Солсбери, земли Лотиана и излучина Форт-ривер у Муссельбурга и Престонпанса) на постаменте памятник собственным его величества шотландским пограничникам — четыре гигантских каменных изваяния солдат. Такой же постамент есть и на западной стороне, где сейчас припарковались полицейские машины; в синих огоньках маячков то проявляются, то исчезают крашеные пролеты парапета и грязновато-светлый камень постамента; до сегодняшнего дня этот постамент был пуст, стоял там себе без дела и без пользы, разве что иногда служил временным пристанищем для остроумно перемещенного дорожного конуса или подиумом, с которого какой-нибудь отважный болельщик регби демонстрировал свое умение помочиться с высот заоблачных.

Но в эту ночь постамент играет совсем другую роль; сегодня это сцена, на которой Энди устроил композицию под названием «Майор Лингари (в отставке)» — в полной форме, но с сорванными знаками различия, рядом лежит его сломанная сабля.

Он убит двумя выстрелами в голову.

Мы с Макданном стоим и какое-то время смотрим на него.

Утром на Чемберс-стрит мне дают вполне сносный завтрак и возвращают мою одежду. Оставшуюся часть ночи я провел в той же камере, но на этот раз дверь не запирали. Они отпустили меня, заставив сперва кое-что подписать.

Комната для допросов на Чемберс-стрит меньше и грязнее, чем в Паддингтон-Грине; стены здесь выкрашены в зеленый цвет, пол покрыт линолеумом. Я стал неплохо разбираться в комнатах для допросов — эта явно и на одну звезду не потянет.

Сначала коп из Тейсайдской уголовной полиции хочет узнать всю историю о мужчине из леса, который превратился в труп из тоннеля. Звали его Джеральд Радд; он двадцать лет числился пропавшим без вести — отправился в Грампианские горы и исчез; он и в самом деле (по иронии судьбы) был полицейским, хотя и на полставки. Констебль для особых поручений, начальник отряда бойскаутов из Глазго, он уже находился под следствием, обвиненный в приставании к одному из бойскаутов.

В одиннадцать — кофе (они даже послали кого-то купить мне сигарет), затем еще один разговор, под аккомпанемент моего кашля, — на этот раз с двумя копами из уголовного розыска Лотиана; они хотят узнать, что мне известно про Хэлзила и Лингари.

Ночное расследование не дало особых результатов. Внутри рыбного магазина все было еще причудливее, чем на витрине, — Энди из пальцев доктора на прилавке выложил слово «ЛЖЕЦ» (правда, буквы с округлыми формами вызвали у него некоторые затруднения), да еще кто-то видел белый «эскорт», отъезжавший от постамента на Норт-бридж незадолго до того, как там обнаружили тело Лингари. Позже эта брошенная машина была найдена на Лейт-уок. Они теперь перетряхивают рыбный магазин и машину, но думаю, ничего там не найдут.

Около половины первого приходит Макданн еще с одним полицейским в штатском. Он представляет его — инспектор Бюрал из Лотиана. Они пока оставляют у себя мой паспорт и все еще хотят, чтобы я продолжал им сообщать о своих передвижениях, на случай если прокурор решит возбудить дело по Радду. Мне приходится расписаться за паспорт. Я много кашляю.

— Тебе с этим кашлем надо показаться врачу, — говорит Макданн, голос у него сочувственный.

Я киваю; от кашля у меня слезы на глазах.

— Да, — хриплю я, — неплохая идея.

Вот прогуляюсь да опрокину пару кружек пивка, и сразу — к врачу, думаю я.

— Мистер Колли, — говорит полицейский из Лотиана; парень чуть постарше меня, серьезного вида, с очень бледной кожей и жидкими черными волосами. — Я уверен, что вы поймете нашу обеспокоенность: Эндрю Гулд, вероятно, еще в городе, а тут европейский саммит на носу. Инспектор Макданн считает, что Эндрю Гулд постарается связаться с вами, а может, даже убить вас или похитить.

Я смотрю на Макданна — он кивает, не раскрывая рта. Должен признаться: мысль о том, что Энди нанесет визит, и мне пришла в голову, в особенности после этого «ЛЖЕЦ». Бюрал продолжает:

— Если не возражаете, мистер Колли, мы бы хотели временно разместить в вашей квартире двух наших сотрудников, а вас поселим в отеле.

Макданн втягивает сквозь сжатые зубы воздух, и сейчас этот звук вызывает у меня чуть ли не смех. Но я не смеюсь — я кашляю.

— Я бы посоветовал тебе согласиться, Камерон, — говорит мне Макданн, нахмурившись, — Конечно, можешь сначала забрать оттуда какие-то вещи, одежду, но…

Дверь распахивается, и в комнату влетает полицейский в форме; он бросает взгляд в мою сторону и что-то шепчет на ухо Макданну. Макданн смотрит на меня.

— Какой такой подарок он может тебе оставить в Торфин-Дейле?

— Торфин-Дейл? — повторяю я.

Тошнота снова подступает к самому горлу. Господи ты боже мой, господи ты боже мой. Ощущение такое, будто дали ногой по яйцам. С трудом заставляю себя произнести:

— Там живут Уильям и Ивонна — Соррелы.

Несколько секунд Макданн молча смотрит на меня.

— Адрес? — говорит он.

— Бабертон-драйв, четыре, — говорю я.

Он поднимает взгляд на полицейского в форме:

— Слышал?

— Да, сэр.

— Несколько машин туда и одну для нас. — Он встает и кивает нам с Бюралом. — Пошли.

Я встаю, ноги меня плохо слушаются; мы быстро идем из участка навстречу яркому, холодному дню. Водитель в форме бежит впереди нас, натягивая на ходу куртку, открывает перед нами двери цивильного «кавалера».[94]

Подарок для меня в Торфин-Дейле. Господи, только не это!

— Давай! Мотай отсюда! Дорогу!

— Успокойся, Камерон, — говорит Макданн.

Бюрал кладет рацию. Макданн спросил у меня номер домашнего телефона Уильяма и Ивонны; сейчас туда пытаются дозвониться с Чемберс-стрит, они нам сообщат, как только соединятся.

— Давай! — бормочу я себе под нос; будь моя воля — эта дорога мигом бы опустела.

Водитель выжимает из машины все, что можно; у нас включены сирена и мигалка, и мы обгоняем всех, перестраиваясь из ряда в ряд, иногда слегка рискуем; слишком много машин. Что всем этим людям нужно на дороге? Почему они не на работе, не дома, не пользуются общественным транспортом? Что, эти суки уж и пешком пройтись не могут?

Мы под вой сирены пролетаем на красный на Толлкросс, разгоняя машины во все стороны, перестраиваемся на полосу для поворота направо на Хоуи-стрит, резко виляем, объезжая старушку на пешеходном переходе на Бранстфильде, и с ревом проносимся по Колинтон-роуд — машин здесь уже меньше. Что-то тараторит рация, я наклоняюсь вперед, пытаясь услышать. Патрульная машина уже у дома; никого поблизости не видно. Чувствую боль в руках, смотрю вниз: пальцы сплелись с такой силой, что на запястьях вздулись жилы. Я откидываюсь назад и тут же заваливаюсь на бок — мы уворачиваемся от машины, неожиданно выскочившей из боковой улицы. Голос по рации сообщает, что двери гаража рядом с домом открыты. Патрульным полицейским у дверей дома никто не отвечает.

Мы мчимся, срезая извилины дороги. Я сижу на заднем сиденье и разглядываю обивку на крыше, кашляю все время, в глазах стоят слезы. Господи ты боже мой, Энди, умоляю, не надо.

Мы влетаем на территорию Торфин-Дейла между высокими столбами из песчаника — воротами старого поместья; на Бабертон-драйв все как всегда, если не считать полицейских автомобилей, припаркованных на дорожке, ведущей к тупичку перед домом. Все три гаражные двери распахнуты. Не знаю почему, но у меня от этого возникает дурное предчувствие.

«Мерс» Уильяма стоит на месте, «325-го» Ивонны в гараже нет.

Мы останавливаемся на дорожке. Я не сразу соображаю, что ни к кому не пристегнут наручниками. Водитель остается в машине — он переговаривается с кем-то по рации.

По дорожке от входной двери к нам направляется полицейский в форме, кивая Бюралу и Макданну.

— Никто не отвечает, сэр. Внутрь мы еще не заглядывали. Мой напарник пошел посмотреть за домом, в саду.

— Из гаража в дом можно попасть? — спрашивает Макданн.

— Кажется, да, сэр.

Макданн смотрит на меня:

— Ты знаешь этих людей, Камерон; на них это похоже — оставить дом вот так?

Я мотаю головой.

— Они никогда не забывают о безопасности, — говорю я ему.

Макданн втягивает воздух сквозь сжатые зубы.

Мы входим в гараж — складные двери подняты. Обычный для долбаных нуворишей гаражный хлам: чемоданы, снаряжение для гольфа, гидроцикл на своем прицепе, верстак, у стены стеллаж, на котором аккуратно разложены автоинструменты и садовый инвентарь, почти все блестит и ни разу не было в употреблении, на стене висят пара мешков с лыжными ботинками и чехлы с лыжами, тут же парочистка, мини-трактор для ухода за газоном, большой серо-черный мусорный бак на колесиках и два горных велосипеда. Места в тройном гараже много, но загроможден он без всякого порядка; если бы тут еще была и машина Ивонны, вообще яблоку негде было бы упасть.

Макданн стучит в дверь, ведущую в дом. Он хмурится и поворачивается к Бюралу:

— У нас с собой есть одноразовые перчатки?

— В машине, — отвечает Бюрал и трусцой бежит к машине.

— Ты ведь здесь бывал раньше, Камерон?

— Да, — отвечаю я, кашляя.

— Ясно. Покажешь нам, где тут всякие укромные закутки?

Я киваю. Бюрал возвращается с охапкой перчаток наподобие тех, что можно купить на любой станции техобслуживания. Мы все надеваем перчатки, даже я. Макданн открывает дверь, и мы входим в подсобку. В шкафах здесь ничего нет; ничего нет и на кухне.

Мы вчетвером расходимся по дому; я держусь с Макданном. Проходим через главную гостиную, заглядываем за портьеры, диваны, под столы, даже внутрь центрального камина. Потом идем наверх. Проверяем одну из дальних спален. Полицейский, осматривавший сад, направляется в дом; он видит нас в окне и разводит руками, мотая головой.

Макданн осматривает ящики дивана-кровати. Я заглядываю во встроенный шкаф, сдвигая в сторону собственное отражение в зеркале; сердце у меня готово выскочить из груди.

Шмотки. Сплошные шмотки, шляпки, несколько коробок.

Мы проходим в главную спальню. Я стараюсь не думать о том, чем мы здесь занимались, когда я был в этой комнате в последний раз. У меня в ушах снова появился этот рев, прошибает холодный пот, ощущение такое, будто я вот-вот рухну на пол. Какое-то странное, давящее чувство овладевает мной, оттого что я нахожусь здесь с инспектором, без Уильяма и Ивонны, и мы вынюхиваем интимные подробности здешней роскошной жизни.

Я заглядываю в предбанник, Макданн тем временем проверяет под кроватью, потом выглядывает на балкон. Я открываю шкаф в предбаннике. Полно всякой одежды. Отодвигаю ее в сторону, руки трясутся.

Ничего. Возвращаю зеркальную дверь на место. Иду к ванной. Берусь за ручку двери, дверь приоткрывается, в образовавшуюся щель я вижу внутри бледный пастельный свет.

— Камерон? — слышу голос Макданна из спальни.

Я отступаю, оставив дверь полуоткрытой, на ватных ногах иду к Макданну. Он смотрит из окна на подъездную дорожку. Бросает взгляд на меня, кивает:

— Машина.

Я подхожу к окну — красный «БМВ-325». Машина Ивонны.

Перед самой дорожкой «БМВ» медлит, словно бы смущенная запаркованными перед гаражом патрульной машиной и цивильным «кавалером».

Затем она останавливается поперек дорожки, блокируя выезд другим, но оставив путь к бегству для себя. Макданн смотрит с подозрением, но я чувствую облегчение. Если Энди и был здесь, то он давно уже ушел; так паркуется всегда Ивонна.

Это и в самом деле она. Слава тебе господи, это она, это она, это она. Она выходит из машины, держа в руках черный фонарь длиной фута в два, лицо нахмуренное. На ней джинсы и кожаная куртка поверх спортивной фуфайки. Она недавно подстриглась. На ее удлиненном худом лице нет косметики, выражение неприязненно-подозрительное. Выглядит она великолепно.

— Это и есть миссис Соррел? — тихо спрашивает Макданн.

— Да, — говорю я, облегченно вздыхая; у меня отлегло от сердца, и хочется плакать.

Ивонна поворачивается на шум еще одной патрульной машины, въезжающей на дорожку. Она убирает фонарь, машина останавливается, оттуда выходят двое полицейских в полной форме. Она идет к ним, кивает в сторону дома.

— Пойдем-ка послушаем, что она скажет, а? — говорит Макданн.

Мы идем мимо двери в гардероб.

— Минуточку, — говорю я.

Макданн ждет, а я захожу в предбанник и распахиваю дверь в ванную. На меня проливается бледный свет.

Ничего. Я осматриваю душевую кабину, джакузи, ванну. Ничего. Сглатываю слюну, глубоко вздыхаю и возвращаюсь к Макданну, мы вместе спускаемся по лестнице.

— Камерон! — говорит Ивонна, когда мы достигаем последней ступеньки.

Она кладет на телефонный столик газету и две картонки молока. За спиной у нее двое полицейских из второй машины. Она бросает взгляд на Макданна, затем подходит ко мне, обнимает, крепко прижимает к себе:

— У тебя все в порядке?

— В полном, — отвечаю я. — А у тебя?

— И у меня, — говорит она. — Что все это значит? В редакции кто-то сказал, что тебя арестовали за все эти убийства. — Она чуть отстраняется, одной рукой все еще обнимая меня. — А зачем здесь полиция?

Она смотрит на Макданна.

— Инспектор Макданн, — говорит он и кивает. — Добрый день, миссис Соррел.

— Здравствуйте. — Она смотрит на меня, отступает назад, но все еще продолжает держать меня за руку, изучает мое лицо. — Камерон, у тебя такой вид… — Она качает головой, прикусывает губы. Оглядывается и спрашивает: — А где Уильям?

Мы с Макданном обмениваемся взглядами.

С лестницы спускается инспектор Бюрал.

— Наверху ничего… — говорит он и замолкает, увидев Ивонну.

Она выпускает мою руку, делает еще один шаг назад и окидывает всех нас взглядом — в это время из кабинета выходит полицейский, приехавший в первой патрульной машине; я вижу, как ее взгляд падает на мои руки, затянутые в прозрачные перчатки, она смотрит на руки остальных.

Я на мгновение вижу происходящее ее глазами — молодая женщина в собственном доме в окружении стольких людей, явившихся без всякого приглашения; каждый из них в отдельности сильнее ее, к тому же никого из них она не знает, кроме одного, который вполне может оказаться серийным убийцей. Вид у нее настороженный, рассерженный, вызывающий — всё сразу. Сердце у меня наполняется жалостью.

— Ваш муж был дома, когда вы уезжали, миссис Соррел? — спрашивает Макданн успокоительно-естественным тоном.

— Да, — отвечает она, продолжая осматривать всех, ее взгляд задерживается на мне — оценивающий, вопросительный, — потом возвращается к Макданну. — Он был здесь, я уехала всего полчаса назад.

— Понятно, — говорит Макданн. — Ну что же, наверное, он выскочил куда-нибудь на минуточку, но к нам поступила информация, что здесь могут быть некоторые проблемы. И мы позволили себе…

— Его нет в саду?

— Определенно нет.

— Отсюда просто так не «выскочишь», инспектор, — говорит Ивонна. — Ближайшие магазины в десяти минутах езды, но его машина все еще здесь. — Она смотрит на полицейского, который спустился сверху. — Вы его искали — здесь, в доме?

Макданн само очарование.

— Да, миссис Соррел, искали, и приношу извинения за это вторжение, я взял на себя такую ответственность. Видите ли, мы проводим очень важное расследование, а предупреждение, которое мы получили, исходило из весьма надежного источника — в прошлом он нас не подводил. Так как дом был открыт, но, по всей видимости, пуст, а у нас были основания считать, что здесь совершено преступление, я решил, что правильно будет войти, но…

— Так вы его не нашли? — говорит Ивонна. — Вы ничего не нашли?

Внезапно она превращается в маленькую испуганную девочку. Я вижу, как она борется с этим, и люблю ее за это, хочу ее обнять, успокоить, убаюкать, но другая моя часть впадает в приступ мрачной, отчаянной ревности — ведь она так волнуется за Уильяма, а не за меня.

— Пока ничего, миссис Соррел, — говорит Макданн. — А чем он занимался, когда вы последний раз видели его?

Я вижу, как она сглатывает слюну, вижу, как она пытается взять себя в руки и от этого у нее на шее напрягаются жилы.

— Он был в гараже, — отвечает она. — Хотел вывести «хонду», мини-трактор, чтобы убрать листья в саду за домом.

Макданн кивает.

— Тогда мы, с вашего разрешения, поищем еще. — Он бросает взгляд на двух только что вошедших полицейских и останавливает их жестом: — Перчатки, ребята.

Полицейские кивают и направляются назад к парадной двери.

А все остальные, включая и меня, скопом идут в гараж через гостиную и кухню. Ноги у меня снова ватные, а в ушах опять этот непонятный рев. Я изо всех сил сдерживаю кашель.

Макданн останавливается в подсобке. Вид у него несколько смущенный.

— Миссис Соррел, могу я попросить вас поставить чайник? — с улыбкой говорит он.

Ивонна останавливается и смотрит на него — взгляд испытующий, подозрительный. Она разворачивается и идет туда, где стоит чайник.

Макданн открывает дверь в гараж, я вижу «мерседес» и думаю: в машине, в багажнике. Я вижу чемоданы; бог ты мой, и в них тоже.

Мне худо. Я начинаю кашлять. Макданн и остальные полицейские осматривают чемоданы, машину, они словно и не видят большого черного мусорного бака на колесиках. Я отхожу в сторону и прислоняюсь к стене, прислушиваюсь к их разговору, смотрю, как они открывают, поднимают, заглядывают, а этот большой черный бак стоит себе всеми забытый, этакая темная дура на фоне дневного света; легкий ветерок закручивает в воздухе листья и пыль, несколько листьев залетают внутрь и ложатся на выкрашенный белой краской гаражный пол. Макданн заглядывает под машину. Бюрал и еще один полицейский снимают верхние чемоданы и коробки у стены, чтобы заглянуть в нижние. Натягивая полиэтиленовые перчатки, по дорожке возвращаются двое полицейских из второй патрульной машины.

Все, я больше не могу ждать, отталкиваюсь от стены, и в это время в гараж входит Ивонна; я ковыляю к пузатому мусорному баку высотой метра полтора. Чувствую, как смотрят на меня остальные, чувствую у себя за спиной Ивонну. Кладу руку на гладкую поверхность пластиковой крышки бака и закашливаюсь. Поднимаю крышку.

В нос ударяет подозрительный запах гниения — слабоватый и смешанный с другими. Бак пуст.

Изумленно смотрю в бак; я потрясен, хотя потрясаться вроде и нечем. Отшатнувшись, роняю крышку на место.

Натыкаюсь на Ивонну, она поддерживает меня. Порыв ветра снова проникает внутрь через поднятые гаражные двери, одна из них, качнувшись, скрипит. Затем наверху раздается треск, и средняя секция дверей внезапно падает перед носом двух полицейских, идущих по дорожке; я отскакиваю назад, и в тот момент, когда сноп света снаружи исчезает, перекрытый дверными створками, поднявшими при ударе облачко пыли.

Ивонна издает резкий короткий крик, и я вижу Уильяма. Уильям в запястьях и коленях привязан к внутренним скобам двери веревками и лентой, на голове у него черный мешок для мусора, туго затянутый на горле такой же черной лентой. Тело его обмякло.

Я отворачиваюсь, складываюсь пополам и кашляю, кашляю, изо рта у меня вдруг начинает хлестать кровь, пятная красным белый гаражный пол, и в этот миг одиночества я сквозь слезы вижу, как Макданн подходит к Ивонне и кладет руку ей на плечо.

Она отворачивается от него, от Уильяма, от меня и прячет лицо в ладонях.