Глава XXI ФЕДЕРАЛЬНЫЙ БАЛ

Первая кадриль на балу, даваемом в честь дочери губернатора, окончилась в одиннадцать часов.

Громадные залы, освещенные сотнями восковых свечей, распределенных очень неумело, но тем не менее, довольно ярко светивших, были полны нарядной толпой. Золотое шитье мундиров чиновников и военных и бриллианты дам ослепляли.

Несмотря на многолюдность, обычного в таких собраниях веселого оживления не замечалось. Это объяснялось тем, что на балу сошлись два враждебных лагеря. Федералам, людям новым, вышедшим по большей части из уличной грязи и достигшим по милости Розаса высокого положения в обществе, мало, а то и вовсе не знавшим светских обычаев, было неловко в их костюмах, в блестящей обстановке и в кругу природных аристократов. Последние же, так называемые унитарии, приехавшие на этот бал из опасения, что их отсутствие может быть истолковано в дурную сторону, с высокомерием и презрением смотрели на грубых и вульгарных выскочек.

Дочь Розаса, донна Мануэла, одетая просто, но со вкусом, со всеми одинаково приветливая и любезная, была очаровательна.

Бедная девушка сама была жертвой своего отца. Добрая, честная и наивная по природе, она не принимала никакого участия в кипевшей вокруг нее глухой борьбе; все знали это, поэтому не только не трогали ее, но даже ради нее старались сдерживать клокотавшую в них злобу против ее отца.

Общее внимание приковывала к себе и донна Августина Розас Манчилла, двадцатипятилетняя женщина, справедливо считавшаяся первой красавицей в Буэнос-Айресе.

В описываемое нами время эта младшая сестра Розаса, жена генерала Манчиллы, не играла еще никакой политической роли; не принимая никакого участия в борьбе между федералами и унитариями, она думала только об удовольствиях. Вмешаться в политику, и то не по своей воле, ей пришлось позже, во время палермских сатурналий и внешних осложнений событий, разыгрывавшихся в Аргентинской республике.

Донна Августина прохаживалась по залам под руку со своим мужем, приветствуемая на пути одобрительным шепотом толпы, восхищавшейся ее красотой, когда на балу появились две новых звезды: донна Гермоза и донна Аврора. Обе они были так хороши и так роскошно одеты, что смело могли соперничать с донной Августиной, которая, впрочем, первая стала восхищаться ими.

Обеих подруг тотчас же окружила толпа кавалеров, наперебой приглашавших красавиц на кадриль. Однако донна Аврора приняла приглашение только одного из приятелей дона Мигеля, а донна Гермоза совсем отказалась от танцев и, ни с кем не знакомая, инстинктивно подсела к кружку жен унитариев.

Случай заставил ее сесть рядом с пожилой дамой, походившей на маркизу времен Людовика XIV или вице-короля Песуэлы, в Мексике. Обе дамы быстро познакомились и разговорились. Старушка знала всех гостей и, убедившись, что донна Гермоза не принадлежала к партии федералов, начала остроумно описывать ей биографии проходивших мимо. Дон Педро Ксимено, комендант порта, генерал Манчилла, дон Мануэль Ларрасабал, дон Лоренсо Торрес, дон Бальдомеро Гарсиа, Николас Маринио и все остальные высокопоставленные лица, игравшие главные роли в федерации, были беспощадно разоблачены сеньорой. Особенно досталось от нее Николасу Маринио.

Этот человек, некрасивый, вульгарный и напыщенный, стоял в нескольких шагах от донны Гермозы, облокотившись о спинку пустого стула, и с таким неприличным упорством глядел на прелестную вдову, что та, вся красная и смущенная, наконец, села к нему чуть не спиной.

— Вы не знаете сеньора Маринио? — спросила старуха, забавляясь этой сценой.

— Нет, — ответила донна Гермоза.

— Он не спускает с вас глаз. Это для вас громадная честь! — насмешливо продолжала остроумная старуха. — Вы сразу покорили его сердце, — сердце редактора «Газеты» и начальника знаменитого корпуса наших алгвазилов! Вы не шутите с этим сеньором. Это человек очень серьезный, он не пропускает ни одного дня, чтобы не покричать в своей «Газете» о неотлагательной необходимости перерезать всех унитариев. Боже, какие он делает меланхолические глаза, глядя на ваш затылок! Но вот к нему подходит супруга, она, наверное, избавит нас от его соседства.

— Так эта дама в красном платье с желтой и черной отделкой и с золотой стрелой в волосах сеньора Маринио?

— Да... законная обладательница его сердца.

— А кто эти четыре человека в мундирах, столько времени молча стоящие в углу?

— Первый, тот, который ближе сюда, полковник Сайта Колома, он же и мясник...

— Мясник?!

— Да, он одинаково успешно режет и скот и людей. Второй — комендант Маэстре, мошенник. Третий — полковник Саломон, владелец колониальной лавчонки.

— Сразу видно, что он лавочник, — заметила донна Гермоза. — Вероятно, и четвертый принадлежит к той же категории.

— О, нет, вы ошибаетесь, сеньора, это генерал Пинтос, настоящий кабаллеро и храбрый воин. Он так же, как и мы, против воли вынужден вращаться в среде этих подонков, поднятых судьбой на вершину.

— А кто эта дама, которой вы сейчас так дружелюбно поклонились, сеньора Негрета? — осведомилась донна Гермоза.

— Разве вы и ее не знаете?

— Да нет же. Я никуда до сегодняшнего вечера не выезжала, ни у кого не бывала и решительно никого не знаю.

— Ах, да! Это жена генерала Роллона, женщина превосходная во всех отношениях. Мы с ней очень дружны. К несчастью, новые связи ее мужа, заключенные им в силу горькой необходимости, заставили ее немного опуститься и забыть светские обычаи. Так, например, она на своих пригласительных билетах объявляет... как вы думаете, о чем она объявляет?

— Вероятно, о дне и часе собрания, на которое приглашает.

— Это само собой разумеется. А о чем еще, по-вашему?

— О роде этого собрания?

— И это не то! Она докладывает приглашаемым еще о том, что у нее будет подаваться кофе со сливками! Бедная Хуана! В конце концов она совсем превратится в разбогатевшую кухарку!

В это время в дверях залы показался дон Мигель. Переглянувшись издали с донной Авророй, которая прохаживалась под руку со своим кавалером, молодой человек поспешно подошел к своей кузине.

Сеньора Негрета довольно холодно ответила на его поклон, но он сделал вид, будто не замечает этого и предложил руку донне Гермозе, с которой быстро удалился.

— Ты много разговаривала с этой дамой? — спросил он.

— Нет, Мигель, но она говорила много.

— Знаешь ты, кто она?

— Сеньора Негрета.

— Да. Это самая несносная, высокомерная и злоязычная из всех наших дам... Что она тебе рассказывала, когда я подходил? Ты так весело улыбалась, наверное, какой-нибудь смешной анекдот.

— Она рассказывала, что сеньора Роллон объявляет на своих пригласительных билетах о том, что у нее будет кофе со сливками.

— Ну, вот еще выдумала!

— Разве это неправда, Мигель?

— Конечно, нет. Это одна из тех злых насмешек, которыми унитарии, за неимением другого орудия борьбы, колят федералов. Ты давно здесь?

— Минут двадцать.

— Ты была уже представлена Мануэле Розас?

— Нет.

— А Августине?

— Тоже нет. Я случайно познакомилась с одной сеньорой Негретой.

— Ну, а что же делала Аврора?

— Танцевала.

— А! Она танцевала?..

— Да, все время...

— С кем?

— Вон с тем молодым человеком, с которым сейчас ходит под руку... Кстати, кто это?

— Один из моих хороших друзей. Однако вот идет Мануэла. Я представлю тебя.

— Прикажешь мне в виде приветствия этой сеньоре крикнуть «Да здравствует федерация!» или еще что проделать в роде этого? — спросила донна Гермоза, с плутовской улыбкой взглянув на своего кузена.

— Ничего не нужно, кроме вежливости и приветливости, — ответил дон Мигель. — Мануэла единственный хороший человек в семье Розаса. Может быть, со временем отец и пересоздаст ее по-своему, но пока в ней нет ни одной капли зла. Говорю тебе это, чтобы ты знала, как к ней относиться, — заключил он шепотом.

Догнав Мануэлу, он подвел к ней свою даму и с глубоким поклоном произнес:

— Моя кузина, сеньора Гермоза Саэнс де Салаберри, желает иметь честь изъявить вам, сеньорита, свое искреннее уважение.

Донна Мануэла очень любезно протянула руку донне Гермозе и пригласила ее сесть с собой, между тем, как сеньор дель Кампо, попросив у своей дамы позволения оставить ее на минуту, пошел отыскивать затерявшуюся в толпе донну Аврору.

— Будьте добры, сеньорита, — обратился он к своей невесте, когда наконец нашел ее, — укажите мне, где я могу найти донну Аврору Барро.

— Вон там, — с лукавой улыбкой ответила девушка, указывая на громадное зеркало, перед которым они в эту минуту стояли.

— А! Очень вам благодарен! Но она так далеко, что я, к своему величайшему сожалению, не могу пригласить ее на следующую кадриль, как бы мне того хотелось.

— Да она уже приглашена, — проговорила донна Аврора. — Вот этот сеньор может подтвердить вам, что следующая кадриль обещана ею, — добавила она, указывая кивком головы на своего кавалера, бывшего невдалеке.

— А могу я узнать, кто этот счастливый избранник? — продолжал дон Мигель.

— Ваш покорнейший слуга,— ответил другой человек, подошедший в эту минуту к ним.

Это был тот самый незнакомец, который невидимо присутствовал на собрании в доме донны Марселины.

— О, да это настоящий заговор против меня, как я вижу! — воскликнул дель Кампо.

— Совершенно верно, кабаллеро, — грациозно приседая, подтвердила молодая девушка.

— Хорошо, пусть так, — сказал дон Мигель. — Постараюсь утешиться в своем несчастье и отыскать другую донну, похожую на донну Аврору.

Сделав общий поклон, он возвратился к своей кузине, все еще сидевшей с донной Мануэлой Розас.

Обе молодые женщины поняли друг друга с первых же слов. Чистосердечие дочери свирепого диктатора очаровало донну Гермозу и в несколько мгновений заставило забыть все ее предубеждения против нее.

Они беседовали как старые знакомые, когда с одной стороны к донне Гермозе подошел ее кузен, а с другой — к дочери Розаса — приблизился полковник дон Мариано Маса. Вслед за этими двумя кавалерами появился и дон Николас Маринио, редактор «Газеты» и начальник алгвавилов.

Начинался вальс. Полковник Маса подал руку донне Мануэле, которая тотчас же встала. Следуя его примеру, редактор подставил свою руку молодой вдове, бормоча что-то невнятное и буквально пожирая ее глазами.

Не говоря ни слова, дон Мигель взял свою кузину за руку, заставил ее встать и, обратившись к сеньору Маринио, замершему в позе вопросительного знака, с тонкой улыбкой проговорил:

— Сеньора уже приглашена.

После вальса донны Аврора и Гермоза сели рядом. Через минуту к ним подошли под руку донны Мануэла и Августина. Дон Мигель стал за стульями своей невесты и кузины, зорко наблюдая за всем происходившим в зале.

Дочь Розаса представила молодую вдову донне Августине. Завязалась оживленная болтовня.

Все эти четыре женщины, молодые и прелестные, должны были с первого взгляда или возненавидеть друг друга или полюбить. К счастью, симпатия взяла верх.

Немного погодя к этой группе подошли еще двое: толстый, низенький, черномазый мужчина, сеньор Ривера, доктор медицины и хирургии, с супругой, донной Мерседес, урожденной Розас, второй сестрой губернатора.

Эта дама отличалась высоким ростом, пышным станом и бескровным лицом.

— Я везде искала тебя, Августина, — оказала сеньора Ривера своей сестре.

— Ну, вот и нашла, — ответила та. — Что тебе угодно?

— Мне страшно жарко, моя милая. Пойдем ужинать.

— Уже?

— Да, кажется, пора... Как ваше здоровье, сеньор дель Кампо? — обратилась она к дону Мигелю.

Молодой человек молча поклонился.

— Что это с вами сделалось в последнее время, сеньор? — продолжала она, играя веером.

— В каком отношении, сеньора?

— Да хоть в том, что вас нигде не видно. Пропадаете, вероятно, у какой-нибудь таинственной, никому неведомой красавицы? Эта дама ваша кузина? — вдруг спросила она, указав на донну Гермозу.

— Да, сеньора, это донна Гермоза Саэнс де Салабери, которую и имею честь представить вам.

— Очень рада познакомиться с вами, — обратилась сеньора Ривера к донне Гермозе, подавая ей руку. — Так как дон Мигель, по-видимому, очень занят в последнее время, то я и не осмеливаюсь беспокоить его просьбой привезти вас ко мне, а потому прошу вас пожаловать запросто, без него и когда вам вздумается. Если желаете, мой муж может заехать за вами... Вот мой муж, доктор Ривера. Вы не знакомы?

— Не имела чести...

— Велика честь! Если бы вы знали, что это за ужасный человек! Просто покоя мне не дает со своими ухаживаниями. Я говорю это при всех, чтобы пристыдить его. Слышишь, муженек?

— Слышу, Мерседес, слышу. Но ты напрасно жалуешься на меня.

— У, бесстыдник! — погрозила она пальцем.

Донна Гермоза с удивлением смотрела на эту даму, язык и манеры которой поражали своей вульгарностью.

Кстати, донна Мерседес была особа вполне незлобивая и совершенно безвредная, отличаясь только неумением держать себя.

Полковник Маса, бывший кавалером донны Мануэли, подошел вести ее к столу. Дочь Розаса встала. Все последовали ее примеру.

Федеральные дамы старались не отставать от донны Мануэлы, чтобы иметь честь сесть возле нее, а унитарийки, наоборот, быть как можно дальше от нее, обменивались многозначительными взглядами и улыбками по адресу первых.

Таким образом, общество само собой разделилось на две группы, резко отличавшиеся одна от другой.

Сеньора Негрета подошла к донне Гермозе и шепнула ей на ухо:

— Поздравляю вас с новыми друзьями.

Молодая вдова молча улыбнулась.

— Я понимаю эту улыбку, — продолжала старуха.— Но это знакомство может иметь важные последствия.

— Для меня? — спросила донна Гермоза, невольно остановившись и с тревогой заглядывая в лицо своей собеседнице.

— Да, именно для вас, моя дорогая.

— В чем же дело? Скажите, ради Бога, сеньора!

— Маринио сейчас чуть не во всеуслышание сказал одному человеку, что пусть черт его поберет, если он не сделает вас своей... возлюбленной.

— О! Только-то? Ну, эта угроза не страшна, сеньора, и аппетита моего не испортит.

— Напрасно вы так легко относитесь к моему предупреждению, — проговорила слегка обиженным тоном сеньора Негрета. — Вы не знаете, какой опасный человек этот Маринио.

— По-моему, совсем не опасный, а просто глупый, — возразила молодая вдова, продолжая идти вперед.

Дон Мигель, уже находившийся в столовой, был как на иголках, не понимая, что могло задержать кузину, которой он приготовил место возле своей невесты. Увидав, наконец, ее, он облегченно вздохнул и поспешил к ней навстречу, чтобы усадить.

Ужин начался. На верхнем конце стола сидела донна Мануэла, имея по левую руку министра внутренних дел, дона Мануэля Инсиарте, а по правую — британского посланника сэра Вальтера Спринга, который только что приехал, проводив до дому губернатора, бывшего у него на обеде. Рядом с министром внутренних дел помещалась донна Августина, а возле сэра Вальтера — донна Мерседес, имевшая соседом с другой стороны сардинского консула.

Остальные гости разместились как попало. Нижний конец стола занимал генерал Манчилла. Прочие столпы федеральной партии — полковник Саломон, Санта-Колома, Креспо, комендант Маринио, доктора Торрес, Гарсиа и Гонзалес Пениа, депутаты Гарригос и Белостегюи и многие другие стояли за стульями дам, проклиная церемониймейстера, осудившего их играть роль дамских угодников, между тем, как им хотелось бы попировать без стеснения.

На лбу Саломона пот выступал крупными каплями, и несчастный толстяк немилосердно сопел и пыхтел, терзая нервы своей дамы. Санта-Колома отчаянно дергал свои усы, очевидно, желая вырвать их с горя, а Креспо кашлял так, что можно было опасаться, как бы у него не разорвалась грудь. Вообще все эти кавалеры выглядели истинными мучениками.

Сначала царствовало гробовое молчание, нарушаемое лишь стуком ножей и вилок, так что получалось впечатление похоронной трапезы.

Тягостное молчание было нарушено генералом Манчиллой, отлично понимавшим причину этого молчания и находившим, что если оно продолжится, то положение всех собравшихся сделается невыносимым.

— Сеньоры! — провозгласил он, вставая с бокалом в руке и с любезной улыбкой обводя взглядом всех гостей.

Все встали.

— Пью, — продолжал он, — за здоровье первого человека нашего века, того самого человека, которому предназначено судьбой истребить гнусных дикарей-унитариев и который сумеет принудить Францию преклонить колени перед его правительством, — героя пустыни, знаменитого реставрадора законов, бригадира дона Хуана Мануэля Розаса! Пью также за здоровье его дочери, родившейся в тот день, годовщину которого мы празднуем теперь для чести и славы Америки!

Тост этот был принят с выражениями бурного восторга. Лед был сломан. Угрюмость исчезла, уступив место непринужденности.

— Сеньоры! — закричал депутат Гарригос, поднявшийся тоже с бокалом в руке. — Выпьем за здоровье американского героя, показывающего Европе, что мы можем обойтись без нее, как на днях еще сказал в нашей палате знаменитый федерал сеньор Анхорена! Выпьем за то, чтобы Европа научилась нас уважать, и чтобы она поняла, что тот, кто во всей Америке победил армии дикарей-унитариев, продавших себя французам за их гнусное золото, может заставить задрожать и ее, эту высокомерную старуху-Европу! Выпьем также за здоровье его знаменитой дочери, второй героини федерации, сеньориты донны Мануэлы Розас Эскурра!

Если уж тост генерала Манчиллы возбудил энтузиазм, то этот второй тост, провозглашенный депутатом, положительно свел всех с ума. Бокалы были опорожнены до последней капли, не исключая и того, который находился в руке сэра Вальтера Спринга, несмотря на угрозу Европе.

— Сеньоры! — вскричал вслед затем президент Народного общества, заметив знаки, которые ему делал дон Мигель. — Пью за долгую жизнь знаменитого реставрадора законов! За бесконечное прозя... прозре... то бишь, за процветание федерации и Америки! За... Словом, сеньоры, да здравствует знаменитый реставрадор! Да здравствует его знаменитая дочь, родившаяся сегодня, и да погибнут все гнусные унитарии и все нечестивые еретики-идиоты!

Гром рукоплесканий покрыл тост этого массивного столпа священной федерации. Оба представителя иностранных держав млели от восторга, вызванного в них этой блестящей импровизацией, и с истинным увлечением осушили вновь свои бокалы.

Только донна Гермоза и донна Аврора сидели бледные и дрожащие, не понимая, что вокруг них происходит, бокалы их так и оставались нетронутыми.

Дон Мигель казался душой всего общества, он знаками наставлял Саломона и Санта-Колому, одобрял взглядом и кивками головы Гарригоса, улыбался донне Мануэле, послал цветок донне Августине, а донне Мерседес — конфеты, и между всем этим делом находил время шепнуть своим дамам, Гермозе и Авроре, за которыми стоял:

— Пейте, ради Бога!

— Никогда! — ответила с движением ужаса донна Гермоза.

— Пейте, я вам говорю! — настаивал дон Мигель.

Взглянув ему в лицо, донна Аврора поняла, что он не шутит, и сказала своей подруге:

— Выпьем, Гермоза, если не за то, за что велят эти кабаллеро, то за наших друзей, ведь нам нет необходимости объявлять об этом. Но смотрите, Гермоза, донна Мануэла делает вам знак.

Действительно, дочь Розаса делала молодой вдове приветственный знак бокалом, на что та поспешила ответить тем же.

— Сеньоры, — заговорил комендант Маринио, то и дело бросавший жгучие взгляды на донну Гермозу, — пью за здоровье героя Америки и его дочери! За смерть всех гнусных дикарей-унитариев, какого бы они ни были вероисповедания! Пью также за красавиц Аргентинской республики! — заключил он с новым пылким взглядом, брошенным на молодую вдову.

Потом провозгласили тосты генералы Голлон и Пинедо. Но шум был так велик, что им пришлось кричать во всю силу легких, чтобы обратить на себя внимание. После них предлагал новый тост полковник Креспо, который вынужден был встать на стул для привлечения на себя внимания.

— Сеньоры! — вдруг снова рявкнул на всю залу полковник Саломон. — Знаменитая сестра его превосходительства, нашего славного отца, донна Мерседес, приказала мне просить вас несколько утихомирить ваш федеральный восторг, потому что ей угодно прочесть стихи своего сочинения.

Все общество мгновенно затихло и устремило свои взоры на Донну Мерседес.

Федеральная поэтесса подавала небольшую розовую бумажку стоявшему за ней мужу. Тот не брал. На выручку ей подскочил генерал Манчилла. Взяв бумажку, которую с улыбкой уступила ему поэтесса, он сначала пробежал эту бумажку своими холодными насмешливыми глазами, потом, приняв важный вид и встав в соответствующую позу, посреди мертвой тишины прочел следующее стихотворение:

Стихотворение это произвело различное впечатление. Саломона, Гарригосса, Санта-Колома и их единомышленников оно привело в необузданный восторг, а дона Мигеля, Манчиллу и многих других заставило внутренне или беситься от негодования или хохотать, смотря по характеру. Федеральные дамы с приличным случаю закатыванием глаз и другими ужимками находили, что лучших стихов как по форме, так и по содержанию, никогда не было, а дамы противоположного лагеря вдруг почувствовали после чтения этих стихов приступы такого жестокого кашля, что должны были приложить платки ко ртам.

Тосты еще долго продолжали следовать один за другим, но наконец они истощились, и ужин кончился.

Общество возвратилось в танцевальный зал, и музыка снова заиграла кадриль. Впрочем, многие федералы остались в столовой, где, радуясь тому, что избавились от дам, продолжали пировать уже во всю, допивая вино и доводя свое патриотическое воодушевление до высших градусов.

Считая этот момент благоприятным, дон Мигель решил воспользоваться им, чтобы побудить присутствовавших открыть свои тайные мысли и тем окончательно сделать их своими орудиями для выполнения задуманного им плана.

Проводив своих дам, он возвратился в столовую, сел между генералом Манчиллой и полковником Саломоном и, подняв бокал, громко произнес:

— Сеньоры, я пью за того федерала, который первый будет иметь, честь обагрить свой кинжал в крови рабов Луи-Филиппа, находящихся между нами и выжидающих благоприятного случая, чтобы упиться кровью благородных защитников американского героя, нашего вельможного и славного реставрадора!

Никто до сих пор не имел мужества так открыто, ясно и определенно выразить общую мысль, и потому тост молодого человека был встречен с бешеным восторгом. Долго не умолкал гром рукоплесканий и гул одобрительных криков. Даже генерал Манчилла, этот тонкий и проницательный человек, был обманут и поверил искренности дона Мигеля, хотя про себя и удивлялся развращающему влиянию этого смутного времени даже на такой характер и ум, какими обладал молодой дель Кампо.

Исполнив то, что считал великим, хотя и крайне тягостным долгом, то есть заронив искру в бочку с порохом, дон Мигель, удрученный и печальный, прошел опять к танцующим, отыскал свою кузину и сказал ей:

— Поедем, Гермоза.

— Что с тобой? — спросила молодая женщина, испуганная его бледным и расстроенным лицом.

— Ничего особенного, — с горечью ответил он. — Я только пожертвовал своим честным именем для спасения отечества. Не спрашивай меня больше ни о чем, Гермоза, прошу тебя. Пойдем отыскивать Аврору... Да вот и она! Аврора, идем!

Все трое сели в одну карету, которая высадила донну Аврору у дома ее родителей, потом, проехав шагов пятьдесят дальше, она остановилась у другой кареты.

— Ты здесь, Луис? — шепотом спросил дон Мигель, наклоняясь к полуопущенному окну кареты.

— Здесь, — также шепотом послышался ответ.

— Ну, пересаживайся скорее сюда, а я займу твое место.

Дверцы экипажей одновременно отворились, и молодые люди пересели из одной кареты в другую. После этого дверцы захлопнулись, и обе кареты помчались по разным направлениям. Карета, в которой теперь сидели дон Луис и донна Гермоза, рысью покатилась в Барракас.

Через несколько минут, во время которых молодая женщина рассказывала свои наблюдения и впечатления на балу, карету нагнали трое всадников. Двое преградили дорогу лошадям так неожиданно, что старый Хосе, сидевший за кучера, едва успел их сдержать, а третий подъехал к дверце и сладким, но дрожащим от быстрой скачки голосом произнес:

— Не бойтесь, сеньора. Мы люди мирные и не хотим причинить вам зла, напротив, желаем только охранять вас. Я знаю, что вас провожает сеньор дель Кампо, но место, по которому вам нужно ехать, пустынное и небезопасное, поэтому я поспешил догнать вас, чтобы помочь сеньору дель Кампо защитить вас в случае надобности.

Хосе и слуга дона Луиса, стоявший на запятках, приготовились выстрелить во всадников при первом их подозрительном движении. Дон Луис схватился за кинжал, спрятанный у него в боковом платье камзола.

— Это Маринио! — прошептала донна Гермоза, наклонившись к своему спутнику.

— Маринио? — с изумлением повторил молодой человек.

— Да... Это сумасшедший какой-то.

— Нет, не сумасшедший, а просто негодяй! Сеньор,— продолжал дон Луис, возвысив голос, — эта дама имеет достаточную защиту во мне, поэтому я прошу вас и ваших спутников удалиться.

— Я говорил не с вами, сеньор дель Кампо, — ответил Маринио.

— С вами говорит вовсе не... — начал было дон Луис.

— Молчите, ради Бога! — перебила донна Гермоза, зажимая ему рот рукой. — Сеньор, — крикнула она Маринио, — благодарю вас за вашу любезность, но прошу вас удалиться, так как не имею надобности в ваших услугах.

— Это его-то просить! — кипятился дон Луис, стараясь отворить дверцу кареты.

Но молодая женщина энергично воспротивилась этому.

— Мне кажется, — сказал Маринио, услыхавший последние слова Бельграно, — этот господин не привык к обращению с порядочными людьми.

— Порядочные люди, останавливающие по ночам кареты, подвергают себя опасности быть принятыми за разбойников! Педро, вперед! — крикнул дон Луис таким громким и резким голосом, что всадники, загородившие дорогу, невольно заставили своих лошадей попятиться назад.

Карета снова покатилась. Маринио несколько шагов проскакал с ней рядом.

— Знайте, сеньора, — хрипел он вне себя от ярости, — что я относился к вам как друг, а теперь... Словом, я человек, который никогда не забывает оскорблений!

Произнеся эту скрытую угрозу, он поклонился, повернул лошадь и скрылся вместе со своими спутниками.

Когда молодые люди доехали до дома донны Гермозы и дон Луис прощался с ней в гостиной, он заметил, что она очень бледна и едва удерживает слезы.

— Что с вами? — спросил он, наклоняясь над ней. — Вам нездоровится?

— Нет, но я боюсь...

— Кого?

— Этого человека, который...

— Негодяя Маринио? Есть кого бояться!

— Но я чувствую, он навлечет на меня несчастье.

Все старания дона Луиса успокоить взволнованную молодую женщину привели только к тому, что он сам заразился ее опасениями и остаток ночи провел в тяжелом размышлении.