Глава XIII АНГЕЛ И ДЕМОН

В это самое время, то есть в полдень пятого мая, желтая коляска, запряженная парой прекрасных вороных лошадей, проехав рысью улицы генерала Манциллы и Потоси, свернула на улицу Пиедрас, где и остановилась за церковью Сан Хуана перед домом, парадная дверь которого вся была расписана огненными языками, точно это был вход в ад.

Из коляски вышла или, вернее, выпорхнула молодая дама, чуть коснувшись кончиками пальцев затянутой в лайковую перчатку руки плеча своего лакея, причем на мгновение показались ее крохотные ножки, обутые в фиолетовые шелковые ботинки.

Этой молодой даме было лет двадцать шесть или двадцать семь и она отличалась поразительной красотой. Ее золотистые локоны, выбивавшиеся из-под полей тонкой соломенной шляпы, обрамляли лицо безупречно овальной формы и ослепительной белизны. Широкий, низковатый лоб, прекрасные голубые глаза с мечтательным выражением, тонкие темные брови, прямой нос с розовыми, подвижными и почти прозрачными ноздрями, маленький смеющийся рот с пухлыми пунцовыми губами, — все это составляло восхитительное целое. Ее стройная, изящная фигура, грациозные манеры и богатый, элегантный костюм доказывали, что она принадлежит к высшему обществу Буэнос-Айреса.

Входя в отворившуюся перед ней дверь, незнакомка должна была собраться с духом и приложить к носу пропитанный мускусом платок, чтобы не лишиться чувств от страшного зловония, царствовавшего в широкой галерее и во дворе, наполненном всякого рода домашними животными, негритянками, мулатками, слугами с разбойничьими физиономиями, безобразие которых резко оттенялось ярко-красным платьем, облекавшим тела этих людей.

Дом этот принадлежал донне Марии Жозефе Эскурра, свояченице дона Хуана Мануэля Розаса.

С трудом пробравшись сквозь толпу тунеядцев, молодая незнакомка постучалась в дверь. Так как никто не отворял ей, она сама толкнула дверь и вошла в переднюю. Там сидели на полу, устланном белой циновкой, две мулатки и три негритянки, грязные до невозможности и до такой степени безобразные, что страшно было на них смотреть. Они фамильярно болтали с солдатом с таким лицом, по которому трудно было различить, где кончается животное и где начинается человек.

Все эти шестеро с жадным любопытством уставились на прибывшую, на которой не заметно было никаких федеральных значков, каковыми были сплошь увешаны они сами; только из-под левого поля шляпы молодой дамы виднелись кончики розового бантика — слабой тени предписанного федерацией большого, бросающегося в глаза банта.

При входе незнакомки болтовня вдруг прекратилась.

— У себя сеньора донна Мария Жозефа? — спросила дама, ни к кому в особенности не обращаясь.

— У себя, но она занята, — грубо ответила одна из негритянок.

Постояв несколько мгновений в нерешительности, незная, как выйти из неловкого положения, дама подошла к окну, выходившему на улицу, позвала своего лакея и приказала ему прийти к ней.

Когда он появился в дверях передней, она сказала ему:

— Постучитесь в дверь, ведущую во второй двор этого дома, и спросите, может ли сеньора донна Мария Жозефа принять сеньориту Аврору Барро.

Повелительный тон и нравственное превосходство, всегда отличающие благородных людей от толпы, когда они, очутившись в тисках неблагоприятных обстоятельств, умеют удержаться на высоте своего положения, не замедлили произвести сильное впечатление и на этих шестерых в передней донны Марии Жозефы, вообразивших, благодаря случайностям революции, что они теперь сделались равными с культурными людьми, которых им то и дело приходилось грабить и убивать. Они все съежились, и лица их приняли более почтительное выражение.

Между тем, донна Аврора, спокойно осталась стоять у окна.

Через несколько минут в переднюю явилась чисто одетая служанка и вежливо попросила донну Аврору подождать немного; обратившись затем к сидевшим на полу «дамам-федералисткам», она объявила, что ее госпожа, к сожалению, не может сейчас принять их и просит пожаловать вторично после трех часов дня.

Безобразные, грязные и зловонные «дамы» тотчас же молча встали и ушли; только одна из них, толстая негритянка, не удержалась, чтобы не бросить взгляда, полного злобного негодования, на невольную причину отказа в аудиенции. Но это был напрасный труд: донна Аврора не обращала ни малейшего внимания на этих странных посетительниц свояченицы всесильного губернатора Буэнос-Айреса.

Служанка удалилась. Солдат, которому ничего не было сказано и который был призван в этот дом нарочно, скромно уселся на самом пороге комнаты.

Донна Аврора тоже опустилась на стул и закрыла руками глаза, как бы желая дать им отдых от той отвратительной картины, которую ей пришлось созерцать.

Между тем, в одной из соседних комнат донна Мария Жозефа спешила с отправкой двух служанок, с которыми она беседовала, собирая в пачку несколько десятков прошений, полученных ею в это утро в сопровождении подарков. Все эти прошения она потом должна была передать на усмотрение его превосходительства реставрадора, хотя отлично знала, что он бросит их не прочитанными. Донна Мария Жозефа торопилась развязаться с делавшими ей обычный утренний доклад служанками, чтобы не заставлять слишком долго ждать сеньориту Аврору Барро, принадлежавшую по матери к одному из самых старинных и видных домов Буэнос-Айреса, связанного родственными узами с домом Розаса. В последнее время Аврора и ее мать под предлогом отсутствия главы семейства, сеньора Барро, почти совсем прекратили свои визиты к Розасам и их родственникам, так что настоящее посещение было выдающимся событием для донны Марии Жозефы.

Политические события в Буэнос-Айресе в 1833 и 1835 годах могут быть объяснены лишь участием в них супруги дона Хуана Мануэля Розаса, которая, не будучи безусловно злой женщиной, тем не менее обладала особенной склонностью к темным интригам. Точно так же останутся непонятными политические движения 1839, 1840 и 1842 годов, если мы не выведем на сцену донну Марию Жозефу Эскурра, имевшую громадное влияние на общественную жизнь Буэнос-Айреса.

Словом, эти две сестры направляли политику в Буэнос-Айресе, и обойти их молчанием значило бы дать ложную окраску описываемым историческим фактам.

Свояченица Розаса не была предназначена природой к нежным чувствам, свойственным большинству женщин; страсть к политике заставляла биться ее сердце и волновать ее кровь. Развитию этой аномалии способствовали некоторые обстоятельства ее жизни и условия, в которые она была поставлена. Положение ее зятя и упорная борьба с ним аргентинского общества служили исходными пунктами деятельности этой женщины, жаждавшей сильных ощущений и возможности применить к чему-нибудь кипевшие в ней силы.

Одаренная в сущности весьма посредственным умом и обыденными способностями, донна Мария, однако, явилась лучшей помощницей Розаса, открывая ему пути, которых он сам никогда бы не мог найти.

Она в своих действиях руководствовалась не каким-нибудь расчетом, как это можно было бы предположить, а исключительно одной слепой страстью: фанатической преданностью федерации и ее верховному представителю, Розасу.

Но возвратимся к сути нашего повествования...

Наконец, донна Аврора была приглашена в кабинет хозяйки дома, которая с кисло-сладкой улыбкой пожимала своими костлявыми и грязными пальцами маленькую изящную руку гостьи.

Мария Жозефа была женщина уже пожилая, худая, с некрасивым, хитрым лицом; ее маленькие круглые глаза беспокойно бегали по сторонам и горели огнем, как у хищной птицы. На ее седой, плохо причесанной голове, торчали ушки громадного кроваво-красного банта.

— Вот неожиданный сюрприз!— воскликнула она неприятным, резким голосом, усаживая гостью рядом с собой на диване. — А отчего же не пожаловала с вами и ваша матушка, донна Матильда?

— Мама немного нездорова, и доктор запретил ей выезжать, — ответила донна Аврора. — Она очень сожалеет о невозможности повидаться с вами и шлет вам через меня искренний привет.

— Если бы я не знала донну Матильду и все ваше семейство, как саму себя, то могла бы счесть ее за унитарку, потому что одни унитарии отличаются удивительной страстью к уединению. И знаете, почему эти безумные люди так прячутся от всех?

— Нет, сеньора.

— Очень просто: они избегают общества, чтобы не быть вынужденными надевать установленных федерацией значков; но это, по-моему, прямо сумасшествие... С каким удовольствием я приколотила бы им гвоздями эти знаки благонадежности, так чтобы их никогда нельзя было снять!.. Вот и вы, донна Аврора, не носите этого значка как следует.

— Но все-таки я ношу его, сеньора.

— Нет, выходит так, как будто вы его вовсе не носите, следуя этому пагубному примеру унитариев. Хотя вы и дочь француза, то есть человека, стоящего на стороне этих мерзких людей, по вам все-таки не следовало бы так резко подчеркивать этого, раз ваша мать чистокровная аргентинка. Вы, очевидно, нарочно...

— Я ношу значок, и этого, по-моему мнению, совершенно достаточно... Позвольте мне передать вам от имени моей матери эту посильную лепту в пользу госпиталя для неимущих женщин, в котором вы состоите попечительницей, — проговорила донна Аврора, вынимая из крохотного бумажника из слоновой кости четыре мелко сложенных банковских билета и вручая их своей собеседнице.

Это была сумма, которую она ежемесячно получала от своего отца «на булавки».

Мария Жозефа быстро развернула билеты, удостоверилась, что все они одинаковой ценности (по сто пиастров) и дрожащими от алчности руками спрятала их к себе за корсаж.

— Вот это вполне федерально! — произнесла она слащаво-покровительственным тоном. — Скажите вашей матушке, что я сегодня же доведу до сведения дона Хуана Мануэля об этом благородном поступке, делающем ей большую честь. Сами же деньги передам завтра утром дону Хуану Карлосу Розадо, эконому госпиталя для неимущих женщин.

— Мама была бы вам крайне признательна, если бы вы были так добры и не говорили никому об этом незначительном пожертвовании, так как это дело ее совести, — сказала молодая девушка. — Вообще к чему беспокоить сеньора губернатора такими пустяками, когда он постоянно занят серьезными делами, заботясь о благе республики! Кстати сказать, я думаю, что если бы вы и донна Мануэлита не посвящали все свои силы поддержке сеньора реставрадора в его тяжких трудах, он, наверное, свалился бы под их тяжестью.

Донна Мария Жозефа расцвела от предложенного ей таким деликатным образом подарка и от тонкой лести молодой девушки.

— На то мы и существуем на свете, чтобы поддерживать друг друга, — сказала она, сворачиваясь клубком в углу дивана, что она всегда делала, когда была чем-нибудь довольна.

— Я удивляюсь, как только может Мануэлита выносить вечное бодрствование по ночам! Я на ее месте давно бы обессилела.

— У нее, наверное, это тоже кончится очень плачевна. Например, прошлую ночь отец продержал ее у себя до четырех часов утра.

— До четырех часов! Боже мой!

— Даже до четверти пятого...

— Это ужас! Хорошо, что у нас в Буэнос-Айресе все так спокойно, иначе бедная Мануэлита извелась бы от одного страха за отца.

— Вот и видно, что вы совсем не интересуетесь политикой, милая Аврора, иначе вы знали бы, что у нас вовсе не так спокойно, а, напротив, мы переживаем очень тревожное время.

— Неужели? Это мне кажется совершенно непонятным! Театр войны так отдален от нас, что...

— Так и есть! По всему видно, что вы, милочка, кроме своих нарядов, ровно ничего не знаете о том, что делается на белом свете! Вы, следовательно, и не слыхали, что унитарии каждую ночь эмигрируют из Буэнос-Айреса целыми толпами?

— Об этом-то я слышала, но ведь это такое дело, в котором им и воспрепятствовать нельзя: берег велик.

— Вы думаете, что нельзя воспрепятствовать?

— Конечно.

— Ха-ха-ха! — засмеялась старуха, показывая свои единственные три желтых зуба. — Представьте себе, что даже в эту ночь арестовано несколько человек, желавших бежать, а вы говорите — нельзя! Ха-ха-ха! Ну, и наивны же вы, как я погляжу!

— Не может быть!..

— Я вас уверяю, что арестовано четверо...

— Четверо?

— Да, целых четверо.

— Ну, так что же, — с напускным равнодушием проговорила донна Аврора. — Они теперь не убегут, сидя за крепкими стенами и запорами.

— О, их не только арестовали, но с ними сделали и еще кое-что получше!

— Получше? Что же еще может быть, кроме тюрьмы, для таких сумасбродов? — удивлялась донна Аврора, не желавшая показать, что она знает о ночном происшествии от донны Августы Розас, с которой успела повидаться...

— Да видите ли, милочка, федералы нашли более удобным перере... расстрелять их всех, чем содержать в заключении, что сопряжено с некоторыми хлопотами, а иногда и не достигает цели, потому что даже из тюрем люди ухитряются бежать, — с торжествующей улыбкой объясняла донна Мария Жозефа.

— Ах, вот что! Да это, действительно, мера вполне радикальная.

— Вы с этим согласны? Жаль только, что это славное торжество федерации не обошлось без неприятности, так что оно, к моему великому огорчению, не может быть названо полным.

— А что такое? — как бы равнодушно спросила молодая девушка, занятая застегиванием упорно расстегивавшейся пуговицы на одной из своих перчаток.

— Да, представьте себе, один из этих негодяев убежал!.. Их было, в сущности пятеро, но навсегда обезвредить удалось только четверых...

— Ну, это ведь только отсрочка для убежавшего: наша деятельная полиция живо разыщет его, и ему не миновать своей участи, — заметила донна Аврора.

— Увы! К сожалению, наша полиция вовсе не так деятельна, как вы воображаете, милочка!

— Что вы! Сколько раз я слышала, что сеньор Викторика — человек необыкновенных способностей и ведет порученное ему дело как нельзя лучше! — хитрила молодая дипломатка, чтобы этими противоречиями заставить собеседницу окончательно высказаться.

— Викторика! — воскликнула донна Мария, которую всю передернуло от задетого самолюбия. — Викторика ровно ничего не значит и никуда не годится. Это только послушная марионетка в моих руках. Веду дело я, а вовсе не он!

— Вот как! Преклоняюсь перед вашим умом и удивительными талантами, сеньора! И когда только вы находите время заниматься такой массой серьезных дел!

— Вот нахожу, хотя иной раз мне, действительно, трудно уследить за всем и сделать все нужное... Ваш хваленый Викторика, наверное, еще и пальцем о палец не ударил по делу о поимке беглеца, а я только два часа тому назад узнала об этом происшествии от моего зятя и уже успела собрать кое-какие сведения о бежавшем. Дело в том, что никому не известно, кто он и где его искать...

— А вы узнали это?

— Положим, не совсем еще, но, наверное, узнаю сегодня же, — самодовольно хвалилась старая дева.

— Интересно бы знать, как поступают в подобных трудных случаях умные люди? — задумчиво проговорила донна Аврора.— Я положительно растерялась бы.

— Где уж вам, молодым ветренницам, работать головой!— со снисходительной усмешкой сказала донна Мария Жозефа. — Хотите, я открою вам свой способ действий, например, в настоящем случае? Это очень поучительно. Об эмигрантах донес один человек по имени Кордова, который завел их в ловушку, как делают с вредными животными. Я потребовала его к себе и подробно расспросила. Оказалось, что и он не знает имени бежавшего. Тогда я велела позвать несколько человек солдат из участвовавших в ночной экспедиции. Один из них дал мне превосходные указания... Он и сейчас сидит у меня в передней, и я, пожалуй, чтобы доставить вам удовольствие, еще раз порасспрошу его при вас... Эй! Позвать сюда солдата Пикадо! — крикнула старуха, хлопнув в ладоши.

Рядом с кабинетом, в комнате, занимаемой горничной, послышалось движение, и через минуту в дверях показался солдат со шляпой в руке.

— Повтори мне, Пикадо, — обратилась к нему донна Мария Жозефа, — что ты сказал насчет гнусного и нечестивого унитария, ускользнувшего от вас ночью.

— Я сказал, сеньора, что у него должно быть несколько ран на теле, — ответил солдат, оскаливая свои желтые зубы и свирепо сверкая глазами.

— Где же именно?

— Одна рана в левом бедре, а другие, не знаю где.

— Чем его ранили?

— Саблей, сеньора... наотмашь!

— Ты это точно знаешь?

— Как же мне этого не знать, когда я сам и нанес ему рану, рубанув его по левому бедру!

Донна Аврора с невольным движением ужаса откинулась на спинку дивана.

— Узнаешь ты этого нечестивца, если увидишь его?

— По лицу нет, а по голосу могу узнать.

— Хорошо. Можешь уходить... Слышали, милочка? — продолжала донна Мария Жозефа, повернувшись опять к своей посетительнице, которая не пропустила ни одного слова из сказанного солдатом. — Разве это не драгоценное указание, по-вашему? А?

— Я этого не нахожу, сеньора, — возразила молодая девушка. — Какая вам польза, если вы и знаете, что у беглеца рана па левом бедре?

— Неужели вы этого не понимаете?

— Нет, сознаюсь откровенно. Ведь этот человек, наверное, не бегает по улицам показывать прохожим свою рану, а лежит себе где-нибудь в постели и старается залечить ее. Стены у домов не прозрачные.

— Бедняжка! Как вы... наивны! — воскликнула старая дева, ударяя ее по плечу. — Эта рана дает мне в руки сразу три нити.

— Как так?

— Очень просто. Слушайте и поучайтесь. Первая нить — доктора, призываемые к раненым; вторая — аптеки, поставляющие лекарства, перевязочные средства и тому подобное; третья — дома, в которых вдруг появляются раненые... Ну, что вы скажете на эту комбинацию?

— Я нахожу, что все это очень остроумно, сеньора, и что мне никогда бы не додуматься до этого. А все-таки мне кажется, что вы не достигнете цели.

— На этот грустный случай у меня в запасе есть другой путь. Я уже предусмотрела...

— Боже мой! Я немею от восторга! Ну, а если и этот путь окажется... как бы это сказать...

— Неудачным? Этого быть не может! Какой у нас сегодня день?.. Суббота?

— Да, сеньора, суббота.

— Ну, так вот, если мне сегодня и завтра не удастся добраться по имеющимся у меня нитям до клубка, то в понедельник он уже обязательно попадется мне целиком!

— Но если нити оборвутся?

— Это ничего не значит.

— Значит, вы собираетесь совершить настоящее чудо!

— Вот увидите в понедельник, что я сделаю.

— Да почему же непременно в понедельник, а не в другой какой-нибудь день? _

— Почему?.. А как вы, милочка, полагаете, идет из ран унитариев кровь или нет?

— Я думаю, идет, как и у всех людей, — ответила донна Аврора, пораженная этим странным вопросом.

— Гнусные унитарии не могут называться людьми! — злобно произнесла старая мегера.

— Что же они такое, если не люди?

— Смердящие псы... дикие звери!, и уничтожать их — чистое наслаждение!

По телу молодой девушки пробежала нервная дрожь ужаса, заставившая ее побледнеть.

— Так вы соглашаетесь с тем, что из ран этих мерзких тварей тоже идет кровь? — продолжала донна Мария Жозефа, вся охваченная страстью похвалиться своим умом, и поэтому не заметившая, что делается с ее собеседницей.

— Соглашаюсь, — сделав над собой страшное усилие, ответила донна Аврора.

— Следовательно, вы согласитесь и с тем, что кровь пачкает белье?

— Конечно.

— И что на раны накладываются бинты?

— И с этим вполне согласна.

— И что простыни, на которых лежат раненые, должны быть пропитаны кровью?

— Наверное.

— А также и полотенца, которыми врачи, перевязывающие раны, вытирают руки?

— По всей вероятности.

— Вы признаете необходимость всего этого, милочка?

— Признаю, сеньора, но откровенно сознаюсь, что я решительно не понимаю, к чему ведут все эти ваши вопросы, — произнесла донна Аврора, едва уже будучи в силах скрыть свое отвращение.

— Надеюсь, что вы сейчас все поймете, — со злой улыбкой сказала старуха.— В какой день отдается в стирку белье?

— Обыкновенно в первый день недели.

— Верно, в восемь или девять часов утра, а в десять прачки появляются с ним на реке, не так ли?

— Кажется так, — пробормотала молодая девушка, начиная догадываться, в чем дело.

— Никто не имеет права стирать белье кроме как в реке, и на этом правиле основана моя вторая комбинация. Поняли теперь? — с торжеством спросила донна Мария Жозефа.

— Поняла... Этот план тоже превосходен! — прошептала дрожащими губами девушка, с громадным трудом выносившая пытку в присутствии этой чудовищной женщины, само дыхание которой казалось ей отравленным.

— Я знаю, что он превосходен и никогда не мог бы придти в голову Викторике, которого только глупцы провозгласили неизвестно за что гением.

— Да, это... верно.

— А еще менее одному из этих наглых фатишек-унитариев, мнящих себя очень умными, хотя они в сущности глупее всякой курицы.

— Конечно. Где уж им додуматься до чего-нибудь подобного! — со скрытой горечью проговорила донна Аврора, всецело принадлежавшая к унитариям как и по рождению, так и по воспитанию и по вкусам.

— Очень рада, что вы разделяете мое мнение об этих гнусных тварях, — продолжала хозяйка дома. — Они, действительно, так глупы, что их легко может водить за нос даже пятилетний ребенок — федералист... Смотрите, не вздумайте выйти замуж за унитария! — ни к селу ни к городу добавила она. — Ах, да, кстати! Как поживает сеньор дон Мигель, которого тоже с некоторых пор совсем не видно?

— Он вполне здоров, сеньора.

— Слава Богу!.. Но будьте осторожнее, послушайтесь моего доброго совета!

— Чего же мне остерегаться? — спросила девушка, несколько оживившаяся, когда речь зашла о доне Мигеле,

— Чего?... Как будто вы этого не знаете! Влюбленные всегда очень проницательны во всем, что касается предмета их любви.

— Я вас опять не понимаю, сеньора.

— Ведь вы любите дона Мигеля?

— Сеньора!

— Не старайтесь, пожалуйста, скрыть от меня то, что я знаю, вам этого не удастся сделать.

— Если вы знаете...

— Все знаю, потому и говорю вам, чтобы вы были поосторожнее... Я люблю вас как родную и искренне жалею.

— Кто же может желать обмануть меня? — недоумевала донна Аврора, до глубины души смущенная и встревоженная таинственными намеками старухи.

— Вы положительно бесподобны с вашей недогадливостью, моя дорогая. Ведь мы с вами заговорили о доне Мигеле, к нему, следовательно, и относятся мои предостережения.

— Относительно Мигеля они совершенно напрасны, сеньора, — гордо ответила донна Аврора. — Мигель никогда не обманывал и не обманет меня.

— Я была бы очень рада разделить вашу уверенность, но, к сожалению, мне известно кое-что.

— Вот как! Что же именно?

— У меня даже есть прямые доказательства... Скажите, вы ничего не знаете о Барракасе?.. Только говорите правду, дитя мое, от меня все равно ничего не скроется.

— Я знаю эту местность. Но что же общего между Барракасом и мной?

— Я опять-таки говорю не о вас, а о доне Мигеле.

— А!.. Но какое жe отношение имеет эта местность к дону Мигелю?

— Разве в Барракасе не живет двоюродная сестра дона Мигеля, донна Гермоза? Поняла теперь? — злорадничала достойная помощница Розаса, потрепав молодую девушку холодной и неопрятной рукой по розовой щеке.

— Да, я теперь поняла, на что вы намекаете, но остаюсь при своем мнении, что вы заблуждаетесь, — все также гордо сказала донна Аврора, хотя сердце ее готово было разорваться от боли, причиненной ядовитыми уколами злой старухи.

— Нет, я никогда ни в чем не заблуждаюсь! — с апломбом произнесла донна Мария Жозефа. — Кто посещает донну Гермозу, независимую вдову, живущую за городом? — Один дон Мигель! Как вы думаете, зачем красивый молодой человек посещает молодую, красивую и совершенно свободную в своих действиях кузину? Какая причина уединенной, замкнутой жизни, которую ведет кузина? Спросите об этом дона Мигеля; он один знает причину, потому что, кроме него, никто не бывает у этой женщины... Да, милочка, такова уж манера у современных молодых людей — делить свое время между всеми теми, кто поддается их ухаживанию... Но что с вами? Вам дурно?

— Нет, нет, сеньора! Вам это показалось? — храбрилась донна Аврора, страшно изменившись в лице, но не теряя самообладания.

— Ха-ха-ха!— язвительно засмеялась старуха. — Как будто я не вижу, что вы готовы упасть в обморок!.. Ха- ха-ха! Какие потешные эти молодые девушки с их влюбчивыми сердцами! А я сказала вам не все!

— Еще не все? Что же еще?

— Ну, зачем я буду мучить вас? На вас и так уже лица нет. Ха-ха-ха! Потеха с влюбленными, право, потеха! — издевалась над своей жертвой ехидная старая дева.

— Мне, однако, пора домой, позвольте проститься с вами, — по возможности твердым голосом сказала донна Аврора, чувствуя, что еще немного, и она, действительно, упадет в обморок.

— Бедненькая. Надерите ему хорошенько уши, чтобы он вас не обманывал. Ха-ха-ха!

— Прощайте же, сеньора!

— До свидания, милочка! Кланяйтесь вашей матушке и пожелайте ей скорого выздоровления, чтобы она могла навещать своих друзей... Да не забудьте насчет прелестной вдовушки] Ха-ха!

Продолжая смеяться, старуха проводила гостью до дверей на улицу.

Садясь в свой экипаж, донна Аврора, наконец, дала волю душившим ее слезам.

— Господи, что я за несчастная! — думала она. — Эта женщина знает все, что делается в Буэнос-Айресе, и я могу верить ей: у нее нет никакого расчета лгать мне... Я и сама давно замечаю, что Мигель совершает таинственные прогулки по вечерам, цель которых он скрывает, даже от меня... Так, например, он пропадал неизвестно где вчера с девяти часов вечера и явился домой только поздно ночью. Он думает, я этого не знаю... Почему он ни разу еще не предложил мне познакомиться с его кузиной?.. Мария Жозефа права: он, действительно, обманывает меня самым бессовестным образом... Ах, какая я несчастная!..

С помощью проснувшейся ревности молодая девушка начала отыскивать в каждом слове и поступке дона Мигеля подтверждение зароненного в ее душу подозрения, и, конечно, находила его. Прежде она без всякой задней мысли выслушивала похвалы дона Мигеля красоте, уму, доброте и прочим достоинствам его двоюродной сестры, а теперь она видела в этом прямое доказательство того, что он любит эту кузину вовсе не братской любовью, как уверял, а другой, той самой, в которой он клялся ей, Авроре.

Приехав домой и выплакавшись на свободе, благо матери не оказалось дома, девушка стала ожидать появления дона Мигеля, чтобы навсегда покончить с ним, она вовсе не желала делить его любовь с другой.