"Андрей Анатольевич Ломачинский. Криминальные Аборты " - читать интересную книгу автора

неразумной траты времени, забранного у нее и отданного бездушным радарам и
ракетам. Она днями и вечерами оставалась в одиночестве, а вокруг одни болота
и нет людей. Комары и криволесье, росомахи и прапора, солдаты и сержанты,
особисты, замполиты, зампотехи и зампотылу. Господи, что же я Тебе сделала,
что Ты посадил меня в эту дыру?! Снова так захотелось быть в центре ее
Города с его многомиллионными обожающими глазами. Пусть похотливыми, пусть
на секунду, но всегда в центре!
Лиза осознала, что двадцать три это не конец, а начало. То, чем природа
наградила ее, а именно редкой красотой, все еще при ней, хотя и не будет
долго. Что ее красота в Городе означает реальные возможности, и что в
институте она просто жевала сопли, вместо того, чтобы эти возможности
использовать. А Максим должен понять простую истину, что она выше болот и
сплетен жен комсостава. Она создана для Города, она любит Город, она не
может без Города. Солдаты, радары и ракеты для нее не важны, как не важны и
погоны, пусть даже полковничьи, но в такой дыре. Зарплата тоже ничего не
значит - лучше с рублем по проспекту, чем с сотней по сопкам. Стоило ей
закрыть глаза, как ярким видением представал силуэт набережной Невы,
Ростральные колоны и Зимний. А мосты! А подземка! Она останавливалась около
тяжелых многоосных "Ураганов", когда те выползали из-за бетонного забора
части. Специфический запах какой-то смазки или еще чего-то напоминал воздух
метрополитена. Вспоминались "Восстания", "Пушкинская", "Чернышевского", ее
родные станции...
В местной школе Елизавета Петровна с боем получила шесть часов в
неделю - четыре урока и два часа на "домашку", учеников было мало, а
офицерских жен-учителей явный перебор. Работа не могла скрасить ее
одиночества. Муж уходил в шесть, а возвращался порой за полночь. Она пилила
его за это уже месяца три, но результатов не было. Точнее результаты были -
Максим совсем зациклился на карьеризме и стал высказывать откровенное
недовольство поведением жены. Ему страшно не нравилась ее дерзость и
независимость в отношении супруг его начальников. Нашла коса на камень.
К сожалению Лиза подошла к пределам своего терпения на пятом месяце
беременности. В тот вечер Максим вернулся совсем поздно - у его солдат были
ночные стрельбы. Он грузно плюхнулся на обувную полку в прихожей и стал
стягивать грязные сапоги. Лиза глядела на комки грязи, разлетавшиеся по
чистому, только что вымытому линолеуму, глядела на свои осиротевшие туфли на
высоком каблуке, которые здесь так ни разу и не одела, на мокрую
плащ-палатку и вьющихся у лампы комаров. Злость и досада переполнили ее:
- Как мне здесь надоело! Я вернусь в Ленинград, упаду и буду целовать
асфальт Невского Проспекта!
Она выдержала без малого год и с нее хватит! И она высказала ему все.
Максим также в долгу не остался - началась перебранка на всю оставшуюся
ночь. К утру оба сочли брак досадной ошибкой, а беременность глупым
следствием обоюдного недоразумения. Максим в последнее время догадывался,
что Лиза уйдет, и страшно переживал за предстоящие алименты. Конечно, развод
для советского офицера был солидным ударом по карьере - политотдел подобной
"аморалки" не прощал. Однако без детей дело обстояло куда легче - разовая
крупная пропесочка. А вот когда в дальнейшей жизни за послужным листом
военнослужащего тянулся исполнительный лист суда, "аморалка" длилась до
совершеннолетия брошенных отпрысков. Генеральские погоны автоматически
переходили в раздел несбывшихся мечтаний. Лиза же понимала, имей она ребенка