"Еретики, или люди, опередившие время" - читать интересную книгу автора

Некоторые замечания относительно предполагаемого времени возникновения движения жидовствующих

Вот на таком историческом фоне и довелось «расцвести», если так можно сказать, движению жидовствующих. Я сознательно избегаю слова «возникнуть», так как, на мой взгляд, найти конкретные исторические корни этого движения практически невозможно. Есть несколько причин, не позволяющих сделать это. Во–первых, время, предшествующее бурному расцвету движения жидовствующих в Новгороде и Москве, — это период монголо–татарского ига, а потому сохранилось очень мало исторических документов, связанных с данной эпохой. Собственно говоря, именно со времени правления Ивана III начинает понемногу рассеиваться та пелена, которая окружала два с лишним века русской истории. И сразу же взгляду исследователя предстает определенная панорама религиозной жизни (и, в частности, ересь жидовствующих), о которой пойдет речь в данной статье. Вторая причина, не позволяющая проследить истоки рассматриваемого нами движения, кроется уже в самой формулировке поставленной проблемы: «обнаружить истоки движения». Из дальнейшего содержания статьи мы сможем увидеть, что принципы, вероучение, догматы этого движения напрямую проистекают из Библии, минуя призмы византизма. А потому учение это может быть каким угодно древним и существовать оно могло такое же время, какое существует на Руси христианство. Автор этого, однако, не утверждает и считает, что найти начальную точку данного движения (или учения) просто не представляется возможным. Примечательным, впрочем, остается тот факт, что многие авторы вслед за Иосифом Саниным стремятся все же определить эту «начальную точку» и связывают ее с неким Схарией–евреем[7]. Исторически и фактологически такая точка зрения абсолютно ничем не подтверждена, никаких ссылок на то, откуда взялась эта информация (кроме ссылок на И. Волоцкого), и уж тем более исторических доказательств мною не обнаружено. Личность Схарии–еврея не идентифицирована ни с какой конкретной исторической личностью. Однако низведение начала движения к одной конкретной личности, тем более к личности еврея (и это в стране, которая всегда не была равнодушна к антисемитизму) стало довольно удобным приемом для тех, кто пытался дискредитировать рассматриваемое движение. Это в значительной степени удалось сделать, и в народном эпосе (что, естественно, отражено и в литературе различных периодов) еврей Схария обретает самые фантастические, подчас зловещие черты[8].

Мнение некоторых исследователей, заключающееся в том, что данная ересь — почти чистой воды иудаизм, сформировано целиком писаниями Иосифа Волоцкого, так как он «нарочито, один из всех современников, изучал эту ересь в подробностях и занимался ея обстоятельным опровержением»[9]. Не обращаясь пока ни к каким документом, зададимся вопросом: каким образом русские люди (притом значительное их число) могли разом порвать со всеми вековыми традициями христианства, если только здесь не идет речь о каком–то также многовековом процессе, который лишь проявил себя в ереси жидовствующих. И каким образом невежественная масса людей (а следовательно, и наиболее консервативная в своих взглядах, о чем свидетельствует весь опыт истории) могла разом порвать с многовековой традицией и встать на позиции проклинаемого повсюду иудаизма? Это кажется совершенной нелепицей. Гораздо правдоподобнее будет предположить, основываясь уже на этих общих замечаниях, что, по всей видимости, движение жидовствующих не являло собою иудаизм (по крайней мере, в чистом виде — ограничимся пока такой ремаркой) и имело достаточно глубокие корни для того, чтобы простые люди могли последовать ему.

При известном консерватизме как в среде церковников, так и в простом народе всякое новое учение требует постепенности в своем развитии. Именно к этому последнему условию мне и хотелось бы сейчас обратиться и постараться рассмотреть в еще более ранней истории русского еретичества возможные корни движения, которое, естественно, не могло свалиться к нам как снег на голову вместе с евреем Схарией, как то утверждает Иосиф Волоцкий. Рассмотрение предшествующих возникновению этого движения и сходных с ним ересей может пролить дополнительный свет на его сущность и, в частности, на вопрос об антитринитаризме.

В посланиях первого обвинителя еретиков Геннадия мы находим фактическое указание на «генетическую связь ереси жидовствующих с ересью стригольников»[10]. Геннадий замечает, что инок Захар, с которым он давно был в неладах и которого числил в еретиках, подобно стригольникам отвергал подавление священников «на мзде», святость церковной иерархии и таинств. Тогда Геннадий, как сам он выражается, познал, что Захар — стригольник[11]. Он сослал его в пустыню, но по повелению царя и митрополита тот был немедленно оттуда возвращен, отправился в Москву и нашел там радушный прием и покровительство московских еретиков–жидовствующих, а по другим известиям, даже стал во главе их[12].

Главные причины возникновения движения стригольников вытекали из того печального положения, в котором оказалась Русская церковь. Так, «Предисловие покаянию», памятник домонгольской поры, осуждает недостойных иереев, грубых и невежественных попов, пьяниц и гордецов. Эти «слепые вожаки» недостойны, чтобы к ним ходили для исповеди верующие. Более того, исповедником для них может быть человек не посвященный в сан, но «духовный» нравственно. Литературный памятник XII — XIII вв. «Златоструй» со всей определенностью отмечает:

В «Написании Акиндина» открыто заявлено, что церковь на Руси вся поражена мздоимством — «от старейших святитель наших и до меньших». Этот муж из города Твери был убежден, что вера не может искушаться мздоимством, она сама по себе — высшая ценность[14]. О мздоимстве же и корыстолюбии современных ему священников писал и Климент Смолятич — автор, живший в XII веке. Он писал, что священнослужители «прилагают дом к дому и села к селом с изгоями и сябрами, с бортями и пожнями, с лядиной и стариной»[15].

Трифоновский сборник, отразивший антицерковные настроения рубежа XIII и XIV вв., включил сочинения, осуждавшие церковную иерархию. «Погыбение наипаче бывает от епископ и попов грехов». «Да не входить благоверный в церковь нечестивых, не место бо человека святить, но человек место…» В других местах сборника говорится о праве верующих собираться вне церкви, слушать учителей из народа[16]. Миряне и низшие церковнослужители, указывалось далее, могут стать учителями веры. В составленном тогда же «Слове о лживых учителях» его автор восхваляет книжное учение, обличает невежественных священников, тех, кто «моряще себя и онех гладом душевным», «горе же тому, иже не почитает святых книг писания пред всеми…»[17]. Автор призывает проповедовать не в церковных стенах, а под открытым небом; право на проповедь имеет всякий: «Лепо же есть всем славити Бога и проповедати учение его». Божественную истину, делает он вывод, должны проповедовать грамотные представители самого народа, например, «чтецы и певчие»; «да еще добре научить и простой, — и то добро»[18]. Взгляды автора, по сути дела, представляют собой реформационные идеи. «Простцы» по нескольку человек, игнорируя церковные храмы и посвященных попов, собирались в домах, читали книги и пели молитвы. Их «общества верных» противостояли официальной Церкви.

Чтобы изменить к лучшему сложившееся положение в официальной Церкви, митрополитом Кириллом в 1274 г. был созван Собор, в задачу которого входило искоренение многих беспорядков в делах церковных. «Доныне, — говорил митрополит, — уставы церковные были омрачены облаком еллинской мудрости; ныне же предлагаются ясно, и неведение да не будет извинением. Уклоняяся от истинных правил христианства, какое мы видели следствие? Не рассеял ли нас Бог по лицу земли? не взяты ли грады наши? не истреблены ли князи острием меча? не отведены ли в плен семейства?..»[20] Кирилл повелевает давать священнический сан лишь тем людям, добрый нрав, честность и бескорыстие которых хорошо известны. Епископам строго воспрещалось брать с них деньги за поставление, кроме определенных митрополитом семи гривен для крилошан (т. е. для младших по положению членов церковного причта — прислужников в храме, чтецов и певцов). Всякая другая мзда запрещалась. В изданных после Собора церковных правилах также говорилось:

Таких людей Кирилл предписывает отлучать от Церкви. В числе многих обыкновений, противных уставам церковным, Кирилл осуждает обливание при крещении, говоря, что оно беззаконно и что крестимый должен быть всегда погружаем в сосуде особенном. Постановления Собора, вынужденного считаться с обстановкой, отвечали на протесты многих недовольных симонией (торговлей церковными должностями), невежеством, пороками духовных иерархов.

Однако, как мы видим из более поздних источников, положение к лучшему не изменилось. На Переяславском Соборе, проходившем спустя 40 лет, снова речь шла о пороке симонии, который поразил всю русскую церковь. В симонии обвинялся сам митрополит Петр. Положительных результатов Собор не дал, но зато на нем выявились такие противоречия между его участниками, что «впору относить раскол древнерусской церкви на «стяжателей» и «нестяжателей» не к XVI, а к началу XIV века»[22].

Многочисленные антицерковные настроения вылились в стригольничество. Видимо, по этой причине не представляется возможным проследить начало и этой ереси. Историю ее излагали на основании немногих летописных данных и обличительных грамот, которые, однако, не указывали ее ближайшего источника, кроме, разве что, «лукавого беса, изначала человекоубийцы, борителя нашего естества, диавола, прельщающаго род человеческий»[23]. Ересь стригольников началась, по всей вероятности, в Пскове, где в то время церковные приходы располагали значительной свободой, а священники не составляли особого сословия, поставлялись из мирян и не порывали с миром. С одной стороны, это способствовало возникновению достаточно независимых церквей, а с другой — часто приводило к тому, что священнослужители в Пскове отличались особым своевольством, свободно переходили из прихода в приход в поисках более выгодного места, многократно женились и разводились и вообще славились распутством, которое не могло оставаться вне критики мирян. Явственно ощущалась потребность в реформации. То, что сами церкви в Пскове принадлежали тем, кто их строил, и были в какой–то степени независимы от архиепископа, тоже вело к развитию антииерархических настроений. Затем стригольничество перекочевало в Тверь и Новгород, а потом в Москву и в другие города.

Источники не приводят почти никаких сведений о человеке, который возглавил секту стригольников. Точно известно лишь то, что звали его Карпом; предполагают, что был он «художеством стригольник», по одним источникам — цирюльником, по другим — ремесленником–суконщиком («стригаль сукна»). По роду его занятий, считают некоторые исследователи, и стали именовать его последователей. (Такое мнение, впрочем, было подвергнуто достаточно серьезной критике, но это мало соприкасается с нашим исследованием).

Попытки определить учение движения стригольников затруднены тем, что до нас не дошло никаких документов, написанных его сторонниками. Все, чем мы располагаем, это лишь послания, направленные против еретиков и поэтому не могущие быть вполне объективным материалом, да краткие сообщения летописи. Тем не менее какое–то мнение об этом течении составить можно.

Как уже говорилось выше, стригольники, равно как и их предшественники, выступали против поставления священнослужителей за мзду, а также подвергали критике духовенство:

Таким образом, в еретичестве обвиняли друг друга обе спорящие и борющиеся стороны.

Итак, стригольники напрочь порывают с официальной церковной организацией и объявляют себя «обществом верных», соблюдающих заповеди Божьи. На этом этапе церковная власть начинает применять к ним не только увещевания, но и гонения. Митрополит Фотий благословляет, пока еще задним числом, казни еретиков в Новгороде. Однако позже он призывает: «Толико не смертными, но внешними казньми и заточеньми». Его завет, или, вернее, совет, так и остался невыполненным. Гораздо далее Фотия в своей нетерпимости к еретикам пошел епископ Стефан Пермский. Являясь убежденным сторонником стяжания, он не мог не обрушить всю свою ненависть на сии «тати и разбойницы», как он называл стригольников. Стефан строго осуждает и тех «безумниих», кто с сочувствием слушает еретиков, привлеченных их бескорыстием, открытостью и простотой. Он же в гневе от того, что стригольники, а не его сторонники, идут с проповедью «на распутия и на ширины градные», т.е. говорят с народом повсюду, «высятся словесы книжными», иначе — премудростью книжною. Честная жизнь этих людей не вызывает сомнений даже у Стефана:

Во многих местах люди изгоняли «учителей–пьяниц, которые ядят и пьют с пьяницами и взимают с них злато, серебро и порты от живых и мертвых», а на их место ставили «простцов», т. е. простых мирян. «Мужики озорные на крылосе поют и паремью и апостола на амвоне чтут да еще в алтарь ходят».

Стригольники критикуют ряд церковных догматов с позиций разумной веры — таинства посвящения, покаяния и др., в противовес мистико–обрядовому характеру официальной церкви. Очень показательна в этом случае позиция стригольников по отношению к главной функции молитвенников Руси — к молитвам за умерших. Карп говорил, что «недостоит над умершими пети, ни поминати, ни службу творити, ни приноса за мертвыми приносити к церкви, ни пиров творити, ни милостыни давати за душу умершего». К сожалению, не сохранилось документов, в которых это учение Карпа объяснялось бы более подробно. Поэтому некоторые исследователи склонны считать, что Карп отвергал все указанные обычаи потому, что не верил в загробную жизнь. Но это не более чем предположение, и другие исследователи считают, что Карп учил вышеозначенному потому, что верил: нельзя после смерти чужими молитвами изменить участь человека. Вероятнее всего, это последнее заявление верно, т. к. стригольники, по крайней мере, непосредственные ученики и сподвижники Карпа, стояли на библейских, евангельских позициях.

Движение стригольников довольно многообразно. Как и у любого другого идейного, религиозного течения, в нем были и экстремисты: крайне левые, обрадованные освобождению от засилья официальной Церкви, позволили распрямиться в себе языческой пружине, которая до того удерживалась лишь силой. Другое крыло, крайне правое, составлявшее меньшинство, приобрело узко сектантский характер, признавая Богом только Отца Небесного, отрицая «евангельские и апостольские благовести». Но, повторимся, эти сведения исходили от явных недоброжелателей стригольников и, вполне возможно, искажали действительность.

Остается, однако, фактом, что стригольники высоко ценили Священное Писание и проповедовали от слов его.

В 1375 году, сказано в летописи, руководителей стригольников — Карпа, Никиту и еще одного, чье имя не дошло до нас, казнили в Новгороде — «побиша… и свергоша их с мосту». Но конец ереси положен не был. Уже в 1416— 1427 годах митрополит московский Фотий посвящает борьбе со стригольниками целых четыре послания. Стригольничество — это первое протестантско–реформационное движение в Московской Руси, всколыхнувшее значительную часть тогдашнего общества и оформившее основные направления церковных ересей на многие последующие века. Стригольники также были первыми, кто поднял идеалы свободы вероисповедания.

Надо заметить, что дошедшие до нас сведения о движении стригольников и о прочих движениях протестантского толка почти целиком касаются лишь их социальной, самое большее — обрядовой сторон. Можно, однако, предположить, что движение жидовствующих прямо проистекало из движения стригольников, не порывая тех традиций, которые были уже заложены в фундаменте русского протестантизма. Движение жидовствующих — первое религиозное движение, ставшее объектом серьезного критического рассмотрения с перспективы вероучения. Это произошло во многом потому, что конец XV и начало XVI века — это время возрастания самосознания Русской православной церкви. И исторический парадокс заключается в том, что этому росту во многом способствовала борьба, которая развернулась в ту пору с жидовствующими.