"Еретики, или люди, опередившие время" - читать интересную книгу автора

Гонозов

Как уже упоминалось выше, первые обвинения против еретиков (по крайней мере, те из тех, что дошли до нас) выдвинул архиепископ Новгородский Геннадий Гонозов. Но, говоря о его свидетельствах и о том, в какой обстановке и с какой целью они написаны, мы не можем не заметить целого ряда моментов, дающих право усомниться в истинности того, что в них изложено. Начать можно хотя бы с того, что серьезные сомнения вызывают заявления Геннадия, будто он узнал о ереси, которая активно развивалась, можно сказать, у него под носом и была довольно распространенной лишь в 1487 году. «Три года минуло, и уж четвертый настал, как начато преследование еретиков»[39], — пишет он спустя три года после того, как был избран на свою должность[40]. Но уже в 1480 году попы Алексей и Денис, «главари секты», были приглашены государем в Москву, где они продолжали, и притом довольно открыто, делиться своими убеждениями. Можно с уверенностью предположить, что делали они это и ранее. Кроме того, до нас дошли сведения, что в Новгороде еще до архиепископства Геннадия имело место большое религиозное (или религиозно–философское) оживление, так что не только миряне, но и монахи начали «пытать о вере»[41] и этим поставили многих официальных лиц в трудное положение. Духовенство почувствовало свое бессилие дать удовлетворительные ответы на вопросы паствы. Новгородский епископ Феофил (1481—1483) отказался от архиепископства, откровенно сознаваясь, что при всей «своей грубости и недостаточности ума… словесных овец пасти и воздержати не возмог»[42]. Новый архиепископ Сергий, занявший его место, также вскоре (1484) заявил, что не хочет даже «архиепискупом нарицатися», так как «ничтоже мог святительскаа действовати»[43]. Геннадий же, похоже, был гораздо более высокого мнения о своих способностях, и, не затрудняя себя словесными прениями с еретиками, сразу же приступил к физической борьбе с ними.

Поводом же для активного вмешательства Геннадия в дела инакомыслящих послужило то, что ему удалось найти в их среде перебежчика — попа Наума, который покаялся, «указав» Геннадию еретиков, и позднее свидетельствовал против них. От Наума Геннадий и получил сведения о сущности учения еретиков, с его помощью раздобыл и тетрадку с жидовскими псалмами. Начинается борьба с жидовствующими, ход которой отображается в различных посланиях Гонозова.

Исследователь Зимин пишет о посланиях Геннадия, вышедших из–под его пера до 1490 г., следующее: «В конце XV века наиболее видные деятели еретического движения находились при дворе Ивана III, и новгородский владыка еще далек от той открытой фальсификации взглядов еретиков, которую мы находим в сочинениях Иосифа Волоцкого (нет, например, у Геннадия навязчивых обвинений еретиков в жидовстве и т. п.)»[44].

Есть, однако, в его трудах некоторые высказывания, которые указывают, казалось бы, на жидовство вольнодумцев. Говоря о том, как он узнал о еретиках, Геннадий пишет: «…Мне накрепко высказал их товарищ, поп Наум. Да и псалмы ко мне принес, почему они себе правили по Жидовски… И как мы тех еретиков велели пред собою поставити, и они те все своих действий позапрелися; а называются Христиане Православние; ино было как–то все уведати по их клятве, как они отметаются…» Что касается этого самого первого упоминания о жидовстве, то данное обвинение, если его можно так назвать, связано с теми псалмами, которые принес ему поп Наум и которые, как мы увидим ниже, были жидовскими лишь по своему происхождению (то есть вышли из под пера еврея–переводчика), но никак не по содержанию. Все, исходящее от евреев по плоти, в независимости от того, какую религию они исповедовали (иудаизм ли, христианство ли) считалось жидовским. Мы, однако, никак не можем согласиться с таким «обвинением», построенном на голом антисемитизме.

Сразу же после вышеуказанного «обвинения», видимо, для того, чтобы придать ему хоть какой–то вес, Геннадий пишет, что еретики «жидовским десятисловием людей прельщают»[45]. Но если обращение к Декалогу является иудейством, то что же тогда останется от христианства?

Геннадий, однако, не удовольствовался в борьбе с еретиками одними лишь посланиями. Начались массовые аресты в Новгороде, а со схваченными еретиками Геннадий поступал следующим образом:

Иосиф Волоцкий писал о Геннадии, что тот «яко лев пущень бысть на злодейственыа еретики»[47], «…ногты своими растерзаа тех скверныя утробы… Зубы же своими сокрушаа и растерзаа и о камень разбиваа».

Здесь мы можем видеть методы, напоминающие западную инквизици»р. И хотя расцвет русской инквизиции наступил лишь спустя несколько лет (и именно в связи с расправой над ересью жидовствующих), все–таки очевидно, что доверять объективности показаний, взятых, вероятно, под пытками и под страхом заключения или казни, вряд ли стоит. Интересно будет отметить, что в это же самое время на Западе, в Испании, вел свою активную деятельность печально известный Великий инквизитор — доминиканец Торквемада. Многочисленные источники, повествующие о деятельности этого изверга рода человеческого, единодушны в том, что ни о какой объективности в инквизиторских процессах того времени не стоит даже и говорить. Достаточно было показаний всего–навсего одной личности против конкретного человека или целой группы, обвиненной в еретичестве, чтобы эти люди были схвачены по предъявленным обвинениям. Если человек, говоря языком Геннадия, «запирался», его подвергали самым ужасным пыткам, вынуждая признаться в еретичестве. Если же обвиняемый этого не делал, то его сжигали на медленном огне как нераскаявшегося еретика. Аналогичную картину мы наблюдаем и в Новгороде, где роль Великого инквизитора принял на себя архиепископ Геннадий.

Кстати сказать, где–то с 1493 года под крылом Геннадия в Новгороде проживал «мних обители святого Доминика» (т. е. доминиканец, а именно в руках доминиканцев была Западная инквизиция) «верою латынянин»[48], который около 1497—1499 годов по поручению Геннадия составлял специальный трактат «Слово кратко противу тех, еще в вещи священные… встречаются»[49]. Это сочинение, по сути своей папистское, оправдывало инквизицию и было сконцентрировано на превосходстве власти духовной над светской. В нем как бы переносится на русскую почву старая католическая теория о двух мечах — «вещественном» и «духовном», которыми Церковь должна защищать свое богатство «даже и до своего кровопролития»[50].

0 склонности Геннадия к методам Римской церкви и к самому ее устроению говорит и тот факт, что в начале 90–х годов именно в геннадиевском окружении возникла «Повесть о белом клобуке», автором которой, возможно, был Дмитрий Грек (Траханиот), лицо, близкое к новгородскому архиепископу. Белый клобук (знак достоинства новгородского архиепископа) в качестве символа высшей церковной власти перешел от римского папы Сильвестра к новгородскому архиепископу — так утверждает «Повесть». А значит, новгородский архиепископ становится по своему положению выше московского царя: «Белый же сей клобук» оказывался даже «честнее» царского венца[51].

Отыскивалась и монастырская преемственность Новгорода и Рима, откуда святой Антоний приплыл на камне, чтобы основать обитель в Новгороде; новгородский архиепископ, заключив соблазнявшего его беса в сосуд, в одну ночь съездил на нем в Иерусалим, чтобы поклониться святому гробу, и к утру вернулся к своей «святой Софеи»[52].

Возвращаясь к той борьбе, которую Геннадий вел против еретиков, отметим, что многие из них под пытками признались в своем еретичестве и, будучи отпущены на поруки, бежали в Москву, где думали найти защиту от притеснений, и жаловались великому князю на то, что Геннадий их «имал и ковал, и мучил изо имения, да грабил животы»[53].

На соборе 1490 года Геннадий требовал казни еретиков, утверждая, что разговаривать с ними нечего. Накануне собора он писал в Москву:

Таким образом, как явствует из свидетельства еретиков, данных без принуждения, во–первых, их показания выбивались из них пытками, а во–вторых, одним из побудительных мотивов, по их словам, заставивших Геннадия преследовать вольнодумцев, было его сребролюбие. Действительно, по существующему положению дел дома и все имущество еретиков изымались в пользу Церкви и в пользу донесшего на еретиков. Не тут ли кроется и «активное» покаяние попа Наума? Интересно заметить, что среди арестованных Геннадием большой процент составляли люди состоятельные. Кстати сказать, в 1503 году Геннадий, этот, казалось бы, оплот, столп Церкви, был лишен архиепископского сана за «мздоимство» с поставляемых им священников, а попросту говоря, за взяточничество и корыстолюбие.

Итак, какой вывод мы можем сделать, говоря о тех «обвинениях» в жидовстве, которые, как может показаться, обнаруживаются в посланиях Геннадия? Во–первых, нужно отметить, что Геннадий не являлся беспристрастным свидетелем. Напротив, он был очень заинтересован в том, чтобы обвинить взятых под стражу людей в возможно больших грехах. И методы, которые при этом использовались, вряд ли можно характеризовать как способствующие даче объективных показаний. Однако даже если и отбросить вышеперечисленные «но» и расценивать обвинения Геннадия как документ, содержащий одну лишь истину, то и тогда вряд ли мы сможем в движении новгородских еретиков увидеть жидовство. Тот факт (если это факт), что именно из среды еретиков поп Наум принес Псалтирь, переведенную обращенным иудеем и не содержащую никаких антитринитарных идей или идей, отрицающих Божественность Иисуса Христа, ничего не говорит нам об антитринитаризме вольнодумцев.

Кроме того, вызывает сомнения и сама методология расследования, принятая Геннадием. «Книжный человек тогдашней эпохи по степени и характеру своего развития мало способен был от частных случаев доходить до общих начал и возводить частные явления к общим причинам; он видел только один частный, голый факт и оценивал его по какой–нибудь готовой рутинной мерке; до причинной связи, до системы ему не было никакого дела; он признавал в современном ему антицерковном движении нечто похожее на иудейство, маркианство и мессалианство, даже саддукейство, и не обинуясь, усвоял этому движению все три названия; ему не было никакого дела до того, что сходство это может быть чисто внешним (например, соблюдение субботы — Прим. автора), и что пункты ересеучения, напоминающие древние ереси, могли проистекать совсем из других начал, чем те еретические заблуждения, названия которых он усвоял им»[58]. Действительно, если посмотреть даже на XVII и XVIII века, на те обвинения, которые выдвигали друг против друга, к примеру, православные и раскольники, то мы увидим, как, найдя у противоположной стороны какое–нибудь несогласие со своими взглядами (например, в перстосложении), «правая» сторона находила это обусловленным сразу несколькими ересями, бытовавшими когда–то в древнем христианстве. Такими категориями тогда мыслили, и они как нельзя больше подходили для того, чтобы очернить и смешать с грязью обвиняемую сторону. Если только полемические приемы XV века не были более совершенными, чем приемы XVIII века, то перед нами налицо обвинение, построенное именно на такой логике. А в том, что эти приемы были такими же, только еще более грубыми, ежечасно убеждают нас сочинения как Геннадия, так и Волоцкого. Вот один из примеров: Иосиф прямо и определенно перечисляет по именам всех известных ему из истории еретиков и затем прибавляет:

К сожалению, до нас не дошел самый первый документ, который Гонозов отправил в Москву с обвинениями против еретиков. Зато сохранились ответные грамоты на него митрополита и царя, по которым можно судить о характере выдвинутых Гонозовым обвинений.

Мы говорили и будем еще говорить о степени объективности Геннадия и об используемой им и его современниками методологии, а сейчас же сделаем небольшое наблюдения относительно самого обвинения. Очевидно, что «хула на Сына Божия» может иметь здесь место (даже если Геннадий желал сгустить краски) именно в связи с «руганием святым иконам», т. е. отрицанием иконопоклонения. Если мы взглянем на другой памятник, на послание царя, то увидим все ту же монолитную триаду обвинений:

Что же касается самих «еретиков», то они, как явствует из послания Геннадия к Иоасафу, никогда не сознавались в ереси и под клятвой утверждали, что они православные христиане (т. е. правильно славящие Триединого Бога Отца, Бога Сына и Бога–Святого Духа — таково изначальное значение слова «православие», родившегося в ходе христологических споров в IV веке). Очевидно, их стойкость и уверенность была основана на том, что они действительно были православными христианами в изначальном смысле этого слова, т. е. правильно славящими, правильно понимающими (как это было сформулировано на Никейском соборе) Божественную природу Иисуса Христа. Это подтверждается и тем, что Геннадий, в том же послании к Иоасафу отмечает, что еретики «образу Господа нашего Иисуса Христа и пречистыя Матери Его наругалися». В дополнение к ранним обвинениям Волоцкого в чистом иудаизме Геннадий обвиняет их еще и в «маркианской и мессалианской» ереси, хотя ни единого раза не упоминает, в чем же он увидел у еретиков характерные догматические черты этих ересей. Маркианство ведет свое начало от Маркелла, епископа Анкирского (около середины IV века), который учил о единосущии Сына Божьего с Богом Отцом, допускавшем совершенное их слияние. По учению Маркелла, Сын Божий не отличен от Бога Отца (так же и в савелианстве); Он всегда был в Отце как Его вечная премудрость и не имел отдельного от Него бытия. Мессалиане же предстают явными дуалистами, считавшими все материальное злым (как то делали некогда гностики), что и составляет главную сущность их учения. Это второе обвинение оказывается совершенно неуместно притянутым к разбираемой нами ереси, особенно если смотреть на догматическую сторону вопроса. Жидовствующие никогда не считали материальный мир злым, и их можно было менее всего обвинять в дуализме (взять, к примеру, их, хотя и не систематически изложенное, учение о психосоматическом единстве человека). Но то, что Геннадий обвиняет еретиков в мессалианстве, проливает свет на его логику и помогает нам проследить ход его мыслей. Мессалиане, в силу своего отрицательного отношения ко всему материальному, отрицали церковно–обрядовую пышность. То же самое делали и новгородско–московские еретики, но уже из совершенно иных предпосылок. Это, однако, не мешает Геннадию по чисто внешнему сходству идентифицировать их как мессалиан.

Подобным же образом формируется и обвинение в маркианстве, что достаточно легко проследить в его трудах. Так как маркиане в силу своих воззрений не принимали и не могли принять зримых изображений Божества, что было внешним проявлением их доктрины, которую они, конечно же, не скрывали, то Геннадий (сознательно или бессознательно) по этой внешней стороне идентифицирует новгородских еретиков с маркианами.

Что же касается обвинений еретиков в жидовстве, выдвинутых со стороны Геннадия, то при такой его методологии это обвинение было самым логичным, если учитывать их обращенность к Ветхому Завету, к Декалогу и в особенности к соблюдению субботы.

То, что подобной же логикой руководствовался и Иосиф, явствует хотя бы из его далеко идущих выводов, сделанных им из того, что Иван III сбрил бороду: «Чего ради закону Божию не повинуешься и супротивная твориши? Проклятую бритву накладаеши на браду… православную веру держа, побежавши ю зловерием, латынскаа мудрствуя»[62]. Также чисто по внешним, а не по догматическим признакам, укорял митрополит Филипп в 1471 году новгородцев в том, что они хотят «ввести мятеж велик и расколу в святой Божьей церкви, да оставя православную и великую страну, да приступиити к Латыном»[63]. Название «жидовская вера» у нас относили и к папистам, а латинскую литургию, совершаемую на опресноках, прямо называли жидовскою[64].

При таком подходе заработать прозвище «жидовствующих» ничего не стоило.