13

Петельников остановился у самой двери парадного. Не взяв куртки, вышел он из машины на осенний ветер в белоснежном свитере тончайшей вязки из шерсти горной козы, в отглаженных кремовых брюках и туфлях из бесшумной мягкой кожи. Старший оперуполномоченный уголовного розыска полагал одежду неотъемлемой частью своей сущности, как, впрочем, и квартирный интерьер с бытом. Он был убежден, что неряха не может хорошо работать, легкомысленный никогда не станет истинным другом, недалекий не сумеет полюбить… Ибо натура нерасщепима.

Петельников прошелся по лестнице в поисках квартиры под номером 1а. Таковой не было. Его надоумило спуститься по ведущим вниз ступенькам. Квартира под номером 1а оказалась подвалом. Он открыл толстенную шумозащитную дверь и вошел…

Музыка остановила. Современный непререкаемый ритм старался схватить человеческое тело и двигать им, подчинять и командовать. Петельникову, привыкшему к классике, захотелось сопротивляться. Но под навязчивым ритмом текла вроде бы неброская мелодия — за ней нужно было следить, за утекающей, за зовущей куда-то далеко, может быть, в космос. И тогда музыка захватывала душу, ритм не замечался и хотелось просто слушать и слушать.

Оркестр умолк. Человек восемь ребят молча смотрели на вошедшего.

— А почему, собственно, «Плазма»? — спросил Петельников.

— Мы горим высоким накалом, — мрачно объяснил молодой человек в очках и с бородкой.

— И сжигаем других, — добавил кто-то.

— А вы с проверкой? — спросил бородатый, — видимо, руководитель.

— Я с просьбой.

Музыканты расслабились. Петельников подошел к их аппаратуре. В тридцатых годах ее бы посчитали за пульт управления межпланетным кораблем. Один синтезатор ошеломил бы.

— Неплохо устроились, — заключил Петельников, разглядывая обшитые деревянными панелями стены, мягкие кресла, кофейный столик и яркие светильники.

— Все своими руками, — бросил один из музыкантов небрежно.

— И кресла?

— Все, кроме инструментов. Тут был кошачий подвал.

И оперативник сразу понял, что он полюбит эту группу, потому что ему нравились люди, делающие собственными руками мебель, музыку и свои судьбы.

— А вы, извините, кто? — спросил бородатый руководитель.

— Я из уголовного розыска, капитан Петельников. — Он предъявил удостоверение.

— Вроде бы музыку мы не воруем…

Ребята улыбались. Что-то в них было общее, как у родственников. Он разгадал: молодая серьезность. Все в одинаковых темных комбинезонах, как рабочие где-нибудь в гараже или на стройке; обязательно усы, или бородка, или то и другое, да еще и очки. Правильно, ибо плазма — штука горячая и серьезная.

— Какая у вас просьба? — спросил руководитель, самый из них солидный.

— Устроить в вашу группу одного паренька…

Теперь музыканты рассмеялись и глянули на оперативника, как на крайнего простака.

— Товарищи, вы не поняли. Не за родственника прошу, не за приятеля…

Он рассказал про Шатер и про Грэга. Музыканты молчали. Юноша, игравший на ударнике, достал платок и вытер мокрый лоб.

— Знаете, к нам очередь стоит.

Ребят словно прорвало:

— С консерваторским образованием не берем…

— «Плазма» вот-вот перейдет в профессионалы…

— Какой-то бард-самоучка…

— Пусть идет в кружок при жилконторе…

— Мы как музыканты…

— А я пришел к вам не как к музыкантам! — перебил Петельников голосом, который по мощи не уступил бы синтезатору.

— А как к кому? — спросил тот, которого он перебил.

— Как к гражданам! Что бы вы сделали, если бы под окнами вашего подвала стали бить человека?

— Выбежали бы, — хмуро сказал руководитель, уже понимая ход мысли оперативника.

— С электрогитарами, — улыбнулся молодой человек, походивший минимум на доцента.

— Товарищи, так ведь бьют! Нужно выбегать! С электрогитарами! Никто не просит, чтобы он с вами выступал. В конце концов, можете вы сделаться коллективным наставником?

— У вас, наверное, подобных «артистов» много? — спросил музыкант, походивший на доцента.

— Следующего обещаю свести в симфонический оркестр.

Все засмеялись. Петельников вздохнул: пожалуй, первый раунд за ним. Впрочем, подобных раундов предстоит много, ибо неизвестно, что и кому сейчас обещает в Шатре Леденцов. Не пришлось бы идти в хореографическое училище и пристраивать в балерины Ирку-губу.

В понятие «розыск преступника» люди вкладывали один очевидный смысл — бежать, ловить, стрелять, хватать… Но любой оперативник лишь усмехнется от этого очевидного смысла. Конечно, ловят, хватают, стреляют… Иногда. Как-то он месяц прокопался в архиве одного учреждения, отыскивая клочок бумаги, от которого зависела судьба человека… Неделю помогал чистить общественную уборную в парке, куда хулиган бросил нож… Два месяца безвыходно прожил в квартире у жены рецидивиста — ждал ее мужа, — смотрел телевизор, готовил обеды, убирал, стирал… Десять дней вез из Владивостока наиважнейшую свидетельницу, семнадцатилетнюю мать с ребенком, которого купал в вагоне, бегал для него на стоянках за молоком и тальком… Вот и сейчас не ловит и не стреляет, а уламывает музыкантов.

— Рок-группы поносят все кому не лень, а за помощью идут, — грустно заметил руководитель.

— Я считаю: чем больше ансамблей, тем меньше безобразий, — серьезно возразил оперативник.

— Не хотите ли кофе? — предложил вдруг руководитель.

— С удовольствием.

Вот не теперь ли он выиграл первый раунд?

Они сели за низкий овальный столик, расписанный под палех. Вроде деревянной ложки. Делать такой столик кофейным не стоило бы: на нем меркло все, что ни поставь, как в цветочной клумбе. Однако кофейные чашечки не померкли, — может быть, оттого, что расставили их две элегантные девушки, появившиеся неизвестно откуда.

— Как вы относитесь к хэви метал? — спросил кто-то.

Петельников вздохнул. Ребята засмеялись, но потребовали:

— Говорите прямо.

— Для меня хэви метал слишком примитивен.

— Но тяжелый рок — это музыка городских подростков! — вспыхнул самый юный музыкант.

— А разве музыка делится на подростковую и взрослую, на городскую и сельскую?

— В городе тыщи ребят играют тяжелый рок! Почему?

— Тяжелым роком легче овладеть, — улыбнулся Петельников.

— Так вы бьете хэви метал? — уже чуть не бросился на него парнишка, наконец-то дорвавшись до зримого и близкого противника.

— Отнюдь. Я предпочитаю классику, но мир наполнен многими и разными звуками.

— Гордитесь, что любите классику, — заметил руководитель. — Любить классику легче, чем эстраду.

— Разве? — не поверил Петельников.

— Классика нами впитана вместе с молоком матери, как нечто прародительское. Она как бы жила всегда, она вечная, она не развивается, она лишь трактуется. А эстрада — это новообразование, это беспрерывные поиски, движение, мода… Поэтому хаять ее проще простого.

— Товарищи, — запротестовал оперативник, — я эстраду не хаю. Я сказал, что люблю музыку классическую.

— А песню? — спросила одна из девушек.

Петельников понял, что это допрос. Возможно, что от его ответов будет зависеть судьба Грэга. Но подстраиваться он не намерен.

— В современной песне мне частенько мешают слова.

— Есть же первоклассные поэты, — вроде бы обиделась девушка, и Петельников догадался, что она певица.

— Хотите послушать жуткую историю? — предложил он.

— Из вашей уголовной практики? — хихикнула вторая, дивясь странному переходу на другую тему.

— Однажды в моей квартире случился пожар. Огонь бушует, как в домне. От жара лопаются стекла, трещат стены, рушится кровля, горит на мне одежда… Но это все пустяки, по сравнению с тем пожаром любви, который бушует в моей груди…

Все засмеялись, догадавшись, что он пересказал слова песни. Петельников незаметно порадовался: может быть, он еще выиграл полраунда? Но дознание есть дознание, и вопросы сыпались отовсюду:

— Ваш любимый композитор?

— Чайковский, Моцарт и Бах.

— Случаем, не знаете, сколько кантат написал Бах?

— Двести двадцать.

— Ваше самое любимое у Баха?

— «Каприччо на отъезд возлюбленного брата», — сказал Петельников ради красного словца, ради оригинальности названия.

— Под музыку можете работать?

— Представьте себе, могу.

— Значит, вы ее не слышите?

— Наоборот: чем тоньше музыка, тем больше конкретных идей приходит мне в голову.

— Как вы относитесь к Высоцкому?

— Как к великому человеку.

— Потому что он сам писал стихи, музыку и сам исполнял?

— Потому что сумел выразить боль своего времени. Потому что был народным артистом, которого слушал и рабочий, и ученый, и подросток, и преступник. И еще: он своим пением мужчин приобщал к мужеству.

— Такой вопрос: преступность и музыка?

— Чем больше хорошей эстрады, тем меньше преступности.

— Вы это серьезно?

— Конечно. Когда развлекаются, то не пьют и не хулиганят.

— Ваша самая любимая группа?

— «Плазма».

Сперва они засмеялись, а затем пошел такой шум, будто здесь пили вино, а не кофе с печеньем. Разогретые своими же вопросами, музыканты позабыли про гостя, про серьезность, про бороды и усики, глотали чашками кофе и кричали так, что эти самые бороды дыбились намагниченно, а комбинезоны мешали размахивать руками. Оперативник смотрел на них с радостью: творческий и честный коллектив. Вот сюда бы всех шатровых… Впрочем, еще с Грэгом неясно.

Но тут же Петельников понял, что судьба Артиста решена, потому что руководитель поершил бородку и спросил вполголоса:

— А он нас не обворует?