"Михаил Литов. Не стал царем, иноком не стал " - читать интересную книгу автора

ей для передачи Зоей, и своей собственной. Было в ее подаче печального
известия много сразу бьющего тревогу, но и что-то тут же убаюкивающее. А
Милованову не терпелось вернуться к работе, к картине, которую он уже много
дней неистово вынашивал. Аккуратный, он встревожился и даже, хотя этого
увидеть или как-нибудь почувствовать женщина уже точно не могла, взъерошил
волосы, не допуская, конечно, и мысли, что можно бы тут вовсе остаться в
стороне от происшествия с женой. Оделся он и по чистому, веселому снежку,
выпавшему той зимой впервые, торопливо заскрипел к магазину, где по
неизвестной ему причине страдала Зоя.
Милованов и Зоя не имели склонности к прочувствованным, глубоким
разговорам, отделывались обычно смешками и округляли, как та неведомая
женщина, о которой только что было сказано, но, разумеется, все в своих
отношениях понимали и могли бы высказать, если бы в том возникла
надобность. Многое говорилось между ними без слов, как бы телепатически, и
такого, может быть, не было ни разу, чтобы они уселись рядком или напротив
друг друга и стали обмениваться, для души, в неизъяснимом сердечном порыве,
проникновенными словами, выстраивая их в удивительные фразы, заставляющие
припомнить, что слово и было в начале всего. Милованов больше был
расположен к подобным разговорам и когда-то, в более молодые и живые годы,
даже пытался их вести, но Зоя выспренностей не любила, и он скоро привык
возле нее избегать их. Зоя лишь в гневе была мастерицей удариться в пафос,
и вот тогда-то странным или чудесным образом в ней иной раз прорывалась
неподдельная искренность и ее слова вдруг начинали выдавать что-то
сокровенное, наполняясь, можно думать, истинной душевностью, но эта
последняя, в глазах Милованова, была не того происхождения и свойств, чтобы
и он пустился в ответ изливать душу.
А в магазине, когда он увидел, что Зоя лежит на каком-то низеньком
выступе и ноги ее в темных чулках и грубых ботинках как-то необыкновенно
коротки, живот поднят горой, а лицо под скорбно и громадно опущенными
веками нахмурено, он прежде всего и подумал, что нужно будет непременно
поговорить с ней по душам. Наверное, это желание возникло у него потому,
что он увидел жену такой, беспомощной, но и слишком незнакомой ему, о
чем-то трагически и даже величаво размышляющей под маской, казалось,
нарочито нахмуренного лица, и еще потому, что зевакам, приглядывавшимся к
Зое с разных сторон, она досталась вот лишь нынешней, упавшей и как будто
умирающей, то есть в несколько даже фантастическом, слегка и оперном, как
подумал на ходу Милованов, облике. А к тому же немного стыдно было ему
того, что Зою бесцеремонно рассматривают, а она лежит кверху животом, как
перевернутый на спинку таракан, и о чем-то тихо и мрачно бредит в
запредельности, о которой мало кто думает в своей умоисступленной жизни,
хотя она, громоздящаяся, как теперь оказывалось, прямо под тяжело,
театрализованно упавшими веками, в конечном счете для всех обязательна и
неизбежна.
Зоя словно ждала его появления, и как только муж заговорил, выясняя
масштабы случившегося, она поднялась и молча, с некоторой горделивостью в
осанке, увела его из магазина. Вид у нее в действительности был
расстроенный, слабый и сердитый. Она передвигала ноги так, чтобы они
постоянно оставались прямыми, словно в этом заключалось для нее облегчение
или, может быть, правда человека, вернувшегося с того света. Шли медленно,
и муж легонько и заботливо поддерживал жену. Он думал о том, что раз жена