"Михаил Литов. Картина паломничества " - читать интересную книгу автора

теперь у него за всеми тревогами и неустройствами есть все-таки на душе
свежая струя умиротворения и сознания будущей обеспеченности. А у него,
Лоскутникова? Что он должен сделать, чтобы и его согрели умиление и
надежда? Как ему распознать в их движении некую вершину и взобраться на
нее, или, скажем, перешагнуть через черту, но без того, чтобы она оказалась
роковой? Где эта вершина? Кто проведет для него черту?
Завидовал он Буслову и Чулихину. Ему хотелось сказать им об этом,
словами признания пробудить в них желание помочь ему. Он мог сделаться
трогательным в обрамлении слов. Но слова не шли, и как будто все еще не
наступило их время. Не смешно ли, что он уже постигал то важное, что ему
следует сказать, а все-таки при этом чувствовал надобность в каких-то
окольных путях к этому важному, и если бы все же заговорил о нем, то сказал
бы, наверное, опять о своей ненужности, что так сердило его старинного
приятеля Буслова? Как бы то ни было, Лоскутников молчал и, словно из
самоуничижения, плелся у Булова и Чулихина в хвосте, не рискуя забегать
вперед. Он порывался вскинуть руки, простереть их вслед за взглядом,
который частенько устремлял на небеса, да и всплеснуть ими в окончательно
горьком отчаянии, но лишь робко прятал их за спину и пошевеливал там ими
как бесполезными обветшалыми отростками.
Безостановочно они шествовали с одного лесистого холма на другой,
богатырски ныряли вдруг с какой-нибудь возвышенности в волны необъятного
зеленого моря, миновали они озеро, возле которого возобновилось некое
подобие дороги, вышли потом на довольно-таки укатанный проселок, выведший
их на более или менее оживленное шоссе, - и вот уже впереди замаячило
селение, при виде которого как-то странно, как если бы он и не думал
попасть сюда, взбодрился и заерзал, заспешил Чулихин, оглядываясь с
беззвучным смехом на своих спутников и что-то как бы выпытывая у них
насмешливыми, но и чуточку виноватыми глазами. Лоскутников почуял еще
большую зыбкость в будущем, и виновником неопределенности был, несомненно,
Чулихин. Буслов же вышагивал гордо и настойчиво, не ведая устали, не
задавая лишних вопросов; ему как будто и дела не было до того, что
монастырь, судя по всему, остался в стороне и сделал так все тот же
изощренный Чулихин.
- Так мы Китеж ищем, что ли? - вырвалось у Лоскутникова. У него над
обыденностью переживаний возвысились странные сказочные вопросы об
идеальном.
- Зачем Китеж? Вон смотри! - Живописец, как это уже бывало в их
путешествии, уверенно вытянул вперед руку, указывая на некую достигнутую
цель. Он как бы не признавал за Лоскутниковым права творить легенду ни из
его замыслов, ни из того, что воздвигали эти замыслы на их пути.
Лоскутников увидел величественный дворец на горе, насыщенно
подпиравший небо желтыми колоннами и нарядно кружащими в синеве башнями.
Вот как бывает! Лоскутников порадовался. Все так низенько и незавидно,
бледно на раскинувшейся перед тобой земле, а вглядишься - и уже березки
пляшут не над жалкой отраслью пеньков и чахлыми болотами, а вокруг белого
пятна церквушки, домик вон заиграл резными прелестями, а тут некий
вдумчивый зодчий закружил хоровод колонн и арок, и уже небо над головой не
плещется выцветшим холстом, а румянится веселой девой и складывает улыбку
на губах, ямочки на своих раскинувшихся от горизонта до горизонта щеках.
Неожиданно бесхитростной радостью порадовался Лоскутников необыденной