Глава 26.

«Еще затемно собрались и поехали на Мабул. Начали погружение на рассвете. Я просто охуеваю от морских звезд - они такие пухлые и пупсовые, хочется обнять, обтискать их, облизать – такие класнючие существа! Опустились на дно, а там затонувшие лодки, корабли, какие-то деревянные штуковины обросшие кораллами, водорослями, облепленные разными морскими мордами. Все время этого погружения был фон чувства тайны на 4 + всплески изумления, уверенности-500 - представляла, что лет через двести так же буду плавать в затонувшем теперь «древнем городе», по которому двести лет назад ходила. Заплывала, подныривала под досками, конструкциями, пялилась везде. Потом выплыла на местность, где ничего не было - песок и прозрачная вода. Возникло восприятие, которое не смогла различить - резонирует со словами «замереть», «больше ничего не надо, только бы испытывать вот это». Резонирует с пронзительным чувством тайны и бесконечного путешествия, но это не эти ОзВ. Похоже на безмятежность. Видела знакомую черепаху - большую, чесала ей шкуру - чуть не описалась от восторга. Когда наблюдала за рыбами, не возникало даже предположения, что вот эти существа можно назвать «рыбы, которые ничего не чувствуют, не понимают, и действуют рефлекторно». Они тоже на нас пялились, иногда только одним глазом, косились так, как я кошусь когда ребята делают что-то интересное, а я делаю вид, что мне не любопытно, что я не смотрю, а сама одним глазом кошусь. Так и эти пупсы.»

Неожиданно возник сильный голод, и Тора, перепрыгивая через камни и валяющиеся сухие стволы пальм, понеслась из коттеджа в центр острова, где должен был уже собираться народ – сегодня будет начат Эксперимент. Участвовать она не будет, но попялиться на приготовления будет интересно. Через сотню метров она затормозила, взбрыкнула попой и помчалась назад – забыла тетрадь. Копыта гулко стучали по утоптанной тропинке, уши хлопали по бокам.

В центре было малолюдно, и Тора, спустившись на этаж с большим аквариумом, легла на бордюр, опустив один плавник в воду, где с ним тут же стали беситься и пинаться мелкие черепашата и детеныши песчаных акул.

«Сегодня в процессе чистки ОзВ от примесей обратила внимание на само желание испытывать их. Пример: после очередной фиксации «ничего-не-происходит» и ясности, что я залипла в хаотическом внутреннем диалоге и впечатлениях, устранила спазматическое желание вернуться к ОзВ. Вместо этого начала проговаривать «хочу сделать что-то для того, чтобы появилось радостное желание ОзВ». И испытывала желание, чтобы появилось предвкушение ОзВ. Оно появилось. Зафиксировала, что других желаний нет, и я не знаю, хочу ли сейчас читать или качаться или делать еще что-то. Продолжила сосредотачиваться на предвкушении того, чтобы желание ОзВ появилось. Вдруг стали возникать всплески блаженства!

То есть можно неделями порождать всплески ОзВ, а блаженства так и не испытать. А можно порождать всего лишь желание, чтобы было желание ОзВ, и возникает блаженство.

Возможно, что качество результата зависит от искренности желания ОзВ. А значит, необходимо особое внимание уделить именно этой искренности, радостному желанию ОзВ.

После этого различила, что на самом деле часто испытываю и порождаю не радостное желание ОзВ, а мысль «хочу ОзВ».

Различила, что предвкушение ОзВ испытать легко, если не выдавливать из себя ничего, не испытывать недовольства. Достаточно подумать об утренней свежести океана или о морде лисицы, и предвкушение ОзВ возникает. Причем искреннее желание ОзВ обладает таким свойством, что оно легко усиливается с 3 до 7-8.»

Послышался топот ног, отдаленные голоса, Тора отвлеклась, прислушиваясь, потом – словно вспомнив что-то – снова стала записывать.

«Когда мы на надувной лодке подъехали к дельфинам, некоторые из них отделились от стаи и поплыли рядом с лодкой. Чаще всего они выныривали из воды перед самым носом. Возникла радость и открытость, удивление, когда увидела, что дельфины играют с птицами. На поверхности воды сидели чайки и какие-то другие морды. Дельфины подплывали из глубины и тыкали носом в попу птиц. Очень аккуратно. Обычно дельфин подплывает к поверхности и выпрыгивает из воды. Или хотя бы показывает плавник. Если бы у дельфина были ПЭ и охуение, он мог бы и птицу так ткнуть, не думая о том, что почувствует птица. Но дельфины тыкали их очень аккуратно, задерживаясь перед самой поверхностью, чтобы не толкнуть сильно птицу. Это очень резонировало с игривостью, радостью и симпатией, отсутствием ПЭ и сумасшествия. Птицы покрякивали, вяк-вяк лапами и неохотно взлетали. Не боялись таких потыкиваний, может привыкли уже:)»

Тора понимала, что сейчас – последний момент, когда решение можно еще изменить – пока не затихли шаги последних людей, собирающихся на эксперимент. Еще можно вскочить, домчаться до отсека нейтрализатора, пройти по его упругой, темно-вишневого цвета дорожке… а ведь там сейчас все… мелькнула череда мыслей и эмоций – всплеск одиночества, покинутости и даже жалости к себе, как было в детстве, когда из-за обиды или отчуждения пропускала что-то интересное, о чем сразу же начинала жалеть. Но сейчас – не то. Тора не могла ясно сформулировать причину своего отказа от участия в ТАКОМ эксперименте. Менгес наверное будет неприятно удивлен… Фосса решит, что струсила… да… а ведь такие мысли – это и есть свидетельство отчуждения – значит по инерции возникает что-то вроде «обиды на всякий случай». Вот много мусора… вот этого самого мусора – много. И именно из-за этого я и не хочу… не хочу со всем этим дерьмом лезть к дельфинам и тигрятам. Вот Нортон – пусть. И мелкие пацаны и девчонки, которые с самого раннего детства привыкли испытывать симпатию и преданность, все эти мелкие «ежи»… и пусть там будут те, кто годами яростно выгрызал из себя эту отраву, кому смотреть в глаза – чистое наслаждение. Пусть там будет Айенгер, посвятивший столько времени разработке искусства интегрирования восприятий морд Земли, ведь чтобы интегрировать в себя чьи-то восприятия, необходимо стать мастером преданности. А что принесу с собой я? Я вообще зависла где-то между временами – частично в прошлом, частично в настоящем, и совсем маленькой частичкой в будущем. Ну почему я не попала к коммандос, когда мне было 2-3 года? Родилась в семье откровенно отсталых, живущих прошлым людей, «засиделась в девках», переняла кучу мусора… но ведь если они решили взять именно меня, значит в этом есть какой-то смысл, который они видят? Ну наверное есть… и что из этого?? У меня есть своя голова, и эта голова думает и оценивает и судит по-своему. И вот так я себя сужу, что нет мне там места. Мое место – здесь. Засучить рукава и работать. Ты получила аванс – не будь дуррой, не просри шанс. Но шанс – не в том, чтобы украдкой вопреки своей искренности проскочить в почему-то приоткрытую дверь. Шанс в том, чтобы упереться изо всех сил в достижение озаренных восприятий, тем более, что у меня есть такая возможность – общаться и учиться у стольких необычных людей.

Тора встряхнулась, встала и пошла вверх по лестнице, к выходу. Решение принято и оно ей нравится. Мембрана двери выпустила ее наружу – под ногами снова прокаленная солнцем земля, следы вараньих хвостов, желтеющие огромные листья, отдаленный плеск волн. Решимость устроить штурм затмила все остальные желания, и Тора зашагала к коттеджу. Надо пожить одной, хотя бы несколько дней, чтобы сосредоточиться, чтобы заполнить практикой каждую минуту, ну сколько можно ходить вокруг и около! Надо сообщить Пурне, что на ближайшие несколько дней я ей не помощник.

В коттедже никого не было. Тора ткнула пальцем в большую панель, вмонтированную в стенку веранды – так, теперь куда… наверное здесь – раздел «норы и гнездовья» - точно. Желтым цветом светились незанятые коттеджи. Тора выбрала самый дальний – стоящий на высоких сваях на краю каменной грядки, косой дугой уходящей от берега – во время прилива дом будет со всех сторон окружен морем. Поставила признак «не беспокоить без исключений», проверила баланс воды и еды – в порядке. Собрать вещи – дело двух минут, и спустя еще десять Тора уже поднималась в свою новую нору. Просторная веранда с невысоким бортиком, дверь из настоящего дерева! Не мембрана какая-нибудь. Такую дверь можно открывать и закрывать – классно! Она ведь еще и скрипеть должна! Дверь и в самом деле немного скрипнула, но открылась лишь на треть. Вот тебе и настоящее дерево, усмехнулась Тора – заедает тоже по-настоящему. Все-таки мембраны имеют свои достоинства… а может просто что-то там стоит на полу и мешает? Если поднажать… да, дверь немного подается... еще чуть-чуть… теперь уже можно протиснуться. Вырвавшийся вскрик оказался неожиданно громким, с крыши сорвались две вороны и умчались кубарем, суматошно дергая крыльями и обмениваясь на ходу впечатлениями. На полу за дверью ничего не стояло – ни кресла, ни шкафа, ни стола. Дверь не открывалась по другой причине – за нею лежал человек.

Наверное, на целую долгую минуту Тора оказалась в ступоре. Противоречивые мысли и желания, словно клубок из щенков, сплелись и бесплодно пинали друг друга. И надо всем этим, как облако, висело странное чувство нереальности происходящего. Наконец она остановила это хаотичное блуждание, негромко произнесла «гав-свет», чтобы получше рассмотреть человека, и лишь через пару секунд поняла, что свет не зажжется – коттедж еще не был запрограммирован ею на кодовое командное слово «гав». С некоторой опаской Тора выскользнула обратно за дверь, поглядывая на лежащего без движения человека, словно опасаясь, что он исчезнет. Ввести на внешней панели кодовое слово управления – дело секунды. Может – сразу вызвать помощь? Но что-то удержало ее – несколько секунд ничего не изменят. Включив свет, Тора еще несколько секунд смотрела на лежащего перед ней мужчину в странной нерешительности, и вдруг поняла – почему вся эта ситуация отдает фантасмагорией – мужчина был одет так, как не одеваются. Если бы это был костюмированный бал… но балом тут и не пахло – пахло чем-то посерьезнее. Подсев поближе, Тора с усилием перевернула его на спину. Вся область ниже пупка и выше бедер была абсолютно обнажена. Ноги примерно от середины бедер до середины голеней были обернуты в белую ткань. Верхняя часть живота, грудь и плечи были прикрыты чем-то вроде легкой куртки. А вот лицо… Тора подсела поближе. Нижняя половина лица была закрыта тонкой, ажурной металлической сеткой, под которой, как кажется, тоже была ткань. Респиратор? Может он болен, поэтому и валяется тут без сознания? Дыхание ровное – словно у него глубокий сон. Наклонилась – лицо довольно симпатичное, насколько это можно оценить в данных условиях. Странное, но симпатичное. Неуловимая и непривычная диспропорция черт… интересно – какая это национальность? Тора наконец-то вышла из состояния нерешительности, и, протянув руку к его плечу, несильно подергала его. Никакой реакции. Тора подергала сильнее. Ничего. Ну… в конце концов это в самом деле может быть опасным! Если он так тяжело болен - вдруг ему срочно нужны лекарства, и потеря времени тут недопустима?

Тяжелый хрип прервал ее размышления. Руки и ноги человека стали двигаться одновременно и хаотично, глаза приоткрылись, но звуки были невнятны. Тора инстинктивно попридержала его, и в этот момент человек открыл глаза. Затуманенный, потерянный взгляд. Явно ничего сейчас не соображает.

- Оставь меня…

Фраза прозвучала отчетливо, но оставлять его Тора не собиралась – в таком состоянии он может чего угодно наговорить.

- Я еще могу…

Интонация стала упрашивающей.

- Я хочу бороться, я нужен тебе…

Бред. Он явно не в себе и явно бредит. Может – тяжелое отравление? Так или иначе – терять время больше нельзя. Тора решительно встала, и в этот момент рука мужчины молниеносно схватила ее за лодыжку. От неожиданности Тора вздрогнула – подобного проворства трудно было ожидать от человека, находящегося в таком тяжелом состоянии. С силой удерживая Тору, мужчина горячечным голосом произносил все более непонятные фразы: «оставь меня» - тяжелое дыхание – «удавы отстали, им не найти» - сглатывание – «почему им всем все равно, разве они тоже мертвы?» - мужчина приподнялся на локтях, не отпуская ногу Торы, взгляд его стал немного более осмыслен, суетливые и бессмысленные движения затормозились, ладонь, державшая ногу Торы, разжалась, и она присела, гладя его по щеке, чувствуя тревожащую беспомощность, заглядывая в его глаза.

- Эй, эй, все хорошо, ты кто? – поднимая его подбородок, она пыталась поймать его взгляд, но пока безуспешно.

- Зачем здесь она? Она в опасности, зачем ты привел ее, это птица?

- Эй, привет, ты кто? Какая опасность? Ты болен? Что с тобой? – продолжала Тора. – Птиц здесь нет, у тебя бред? Галлюцинации? Как ты себя чувствуешь?

Неожиданно мужчина вскочил на колени и стал с диким взглядом озираться. В следующую секунду они с Торой встретились взглядом, и Тора поняла, что сейчас перед ней – вполне «отрезвленный», энергичный и сильный человек. От его взгляда где-то внутри пробежал неприятный холодок, возникло незнакомое чувство опасности, и Тора слегка отстранилась.

Встав и еще немного пошатываясь, мужчина постоял пару секунд, а затем, оттеснив вставшую Тору, резко открыл дверь и вышел на веранду. Во всех его движениях сквозила недюжинная физическая сила, но в этот момент, видимо, силы снова чуть не оставили его – взглянув вокруг, он пошатнулся и схватился за голову с таким выражением лица, словно не теплый океан был вокруг него, а черти со сковородками. Так и держа голову в руках, он со стоном помотал ею с видом человека, который никак не может примириться с тем, что случилось.

- Значит так… так вот значит… - выражение отчаяния на его лице стало таким, будто он сейчас расплачется или закричит. – Значит всё, всё…

Тора просто стояла рядом, не решаясь вмешиваться. Медицинская помощь вряд ли ему была нужна – такой здоровяк сам кому хочешь поможет… все же какой странный у него вид! Тора невольно улыбнулась, рассматривая его болтающийся член и яички, которые он время от времени хватал и совершенно непосредственно теребил. Все же что у него со ртом?

Наконец мужчина перестал носиться по веранде, как-то сдулся весь, подошел к бортику и замер, молча пялясь вдаль на океан. Небольшие волны ударяли о сваи – начался прилив, и коттедж завис над водой, словно отрезанный от всего мира. От каждого толчка воды по дому и по веранде проходила мелкая дрожь. Крупная черепаха неторопливо поднялась из глубины, фыркнула, развернулась к ним попой и снова ушла вниз. Выскочила стайка мелкого тунца, блестя яркими спинками и играя в чехарду. И так же мгновенно исчезла, как появилась. Порыв ветра принес на секунду с берега едва слышные детские крики. Мужчина стоял, и Тора стояла – без движений и без слов. Интересно - он вообще-то помнит хоть о том, что она тут – за его спиной?? И сколько они так будут стоять?

Тора преодолела нерешительность и сделала шаг, другой. Мужчина не шевелился. Она подошла к нему вплотную. Помня о чувстве странной опасности, она немного помедлила, прежде чем прикоснуться к нему, затем положила руку ему на плечо. Мужчина заметно вздрогнул, но не обернулся. Тогда Тора решительно отодвинула его от бортика, отцепила его руку от поручня и пролезла прямо перед ним. Мужчина поднял лицо, словно рассматривая облака, но Тора тоже была девочка упрямая – встав на носочки и обхватив обеими руками его голову, она с силой потянула ее к себе, чуть не повиснув на нем. Силы в нем было столько, что он наверное мог и дальше так стоять с поднятой головой, на которой висела Тора – довольно мускулистая и упитанная, надо сказать, девочка. Но он уступил, мягко положил свои ладони на ее бедра, и впервые их взгляды встретились без суеты и мельтешения. Странный взгляд… в нем словно и первобытная дикость, и в то же время и ум, и нежность. Но Тора не анализировала свои впечатления – ей было не до этого – она с изумлением смотрела на его мокрое лицо, и не сразу поняла, что мокрое оно - от слез.

Лучшее, что придумала Тора в данной ситуации – оставить незнакомца в покое и вообще выкинуть его из головы до поры до времени. Витая лесенка вела из прихожей на крышу, где она и примостилась на подушках. Активировала голографический монитор, минимизировала экран, включила бюллетень Эксперимента – пусть висит в сторонке, мигает – пока, как и следовало ожидать, никакой информации нет, кроме объявления о том, что Эксперимент начался. Внизу слева – число тех, кто как и она подключилась к бюллетеню – сотни тысяч! Ревность кольнула ее – ведь она могла бы быть фактически в самом центре внимания такого огромного количества людей, ведь все дайверы точно тут, и ежи, и коммандос, и Совет – да вообще все, кто на переднем крае… а вдруг ей посчастливилось бы сделать что-то особенно важное… возник образ Торы, в сиянии славы рассказывающая восхищенным слушателям… на этом месте фантазия получила пинок под хвост и исчезла – поощрять чувство собственной важности, да еще и ревность – это атавизм. Насколько велика доля инерции в этой попытке испытать довольство от своей важности, и какова доля именно желания испытывать такие восприятия? Ну вот кстати это и есть часть того мусора, с которым Тора и не хотела соваться туда… слава первооткрывателей достанется другим – всегда помнят только первого – вот эта мысль-гнойник, почерпнутая ею в «богатом наследстве» своих родственников, с которыми она жила в детстве… ну почему ей не повезло родиться у интересных, живых людей… жалость к себе, твою мать! Так вот оно и происходит – одно омраченное восприятие цепляется за другое. Тора бодро устранила и эту хрень, впрыгнув в симпатию к дайверам, к Нортону, Фоссе, мордам Земли – и сразу же вспыхнула ясность – какое это чудовищное отравление – испытывать чувство собственной важности, ревность, жалость к себе! Если после устранения негативных эмоций не возникает восторга от чувства свободы от них – значит устранение небезупречное, это факт.

Тора пометила в дневнике эту мысль и глянула в проем лесенки – мужчина зашел внутрь коттеджа и бродил по прихожей туда-сюда. Вид у него все-таки смешной:) – голая попа и член, красивая кстати попа…

Спустя несколько минут ступеньки заскрипели под его ногами. Тора сделала вид, что занята своими делами и не обращает на него внимания, но ее осторожные поглядывания в его сторону не остались незамеченными.

- Я – Вайу, а ты? – голос был с хрипотцой, и темп речи совсем немного замедленный, но достаточно для того, чтобы создавалось впечатление человека, говорящего на не слишком хорошо знакомом ему языке.

- Тора…

Вайу выглядел как-то не слишком естественно, даже смущенно. Может, он неловко чувствует себя с голым членом? Если он из Нижних Территорий, то вполне мог стесняться обнаженного тела – Тора слышала, что люди, живущие там, не принимают новых законов, и подчиняются им лишь из страха. Там распространены и ревность, и ненависть, и тоска и прочий мусор. Историки – частые гости в тех местах, хотя местные их и не любят… а кого они любят?.. Согласно закону, любой ребенок, рожденный на Нижних Территориях, отнимается у родителей и передается на воспитание в одну из общин в зависимости от предполагаемых наклонностей, способностей и предпочтений ребенка. Естественно, по мере того, как ребенок вырастает, он – как и все остальные современные дети – имеет полное право менять места обитания. Несколько раз вспыхивали бунты в связи с тем, что родители отказывались отдавать своих детей – это, видите ли, их собственность… Ну с подобными взглядами на жизнь они сами могут жить сколько им угодно на своей территории, но отдавать им на съедение, изнасилование и уродование детей? Это исключено. Несколько раз приходилось применять оружие, последний раз совсем незадолго до рождения Торы – это была последняя локальная война – впрочем, назвать войной это столкновение вряд ли уместно – особенно на фоне тех страшных сражений, что опустошили Землю.

Конечно, любой закон нарушается при первой возможности среди тех варваров, и несомненно – множество детей скрывается ими, и последующая судьба их, как правило, плачевна – получив в первые год-два мощное отравление концепциями, негативными эмоциями, они с большим трудом входят в жизнь свободных людей, а порой выбирают вернуться в Нижние Территории и живут там. Ну, каждому свое. На самом деле население варваров пополняется в том числе и за счет тех, кто был рожден среди свободных, и это не такое уж и редкое событие.

Так может он оттуда? Тогда понятно его смущение, ведь чувство стыда – одно из тех, что в самом раннем детстве накрепко впрессовывается в том мире.

- Хочешь – поищем тебе штаны, я могу на лодке съездить на остров и…

- Штаны? – Вайу явно был удивлен? – Нет, мне не надо. Зачем?

- Ну… я подумала, что ты стесняешься.

- В общем…, - Вайу задумался на несколько секунд, - да, стеснение есть, но ты оставайся так.

Ответ Вайу не показался Торе осмысленным, но она не стала уточнять, в конце концов сейчас у него, видимо, не такое состояние, чтобы выражаться ясно.

- Если хочешь есть, пить…

- Да!

- … в холодильнике, в шкафу- ищи сам, бери что хочешь. У вас там наверное не принято брать что хочешь? – закинула удочку Тора.

- У нас! – Вайу громко хмыкнул. – У нас… нет, у нас люди дикие…

Ну точно, он оттуда. Но почему он тут оказался? Довольно странное для него место.

- А кто тебя сюда привез? Зачем? Почему ты выбрал жить среди варваров? Почему приехал сюда от них? – Тора рассмеялась. – Слишком много вопросов. Ты давай ешь и заодно рассказывай.

- Ешь??

Тора изумленно замерла – такой странной интонацией был задан этот вопрос…

- Ну… да, ешь, пей, я тоже хочу бутер с чаем.

Поведение Вайу стало совсем ненормальным. Он весь словно съежился, стал натужно расправлять плечи, чесать затылок.

- Ты тоже будешь тут ЕСТЬ?

- Да, черт возьми, я тоже буду тут есть, и пить, и жрать вкусные бутеры с сыром, и запивать их сладким чаем, а потом сожру сладкий тортик со взбитыми сливками и земляникой… ты заразный или нет?

- ??

- Ну маска эта твоя- зачем она, ты что - заразный?

- Нет, я не болен…

- Тогда снимай ее и давать ужинать, или для тебя это будет завтрак?

Тора подошла к холодильнику, открыла его, достала кусок сыра и сразу же откусила кусок.

- Козий. С плесенью. Клева! – аппетитно жуя произнесла она и посмотрела на Вайю. И чуть не подавилась. Красный как рак, словно его хватил удар, хватающий ртом воздух, он то отворачивался, то снова словно заставлял себя смотреть на Тору.

- Да что это с тобой, черт возьми?

Но Вайю не дослушал, развернулся и, наткнувшись на лестницу, ведущую на крышу, быстро поднялся туда и затих. Тора налила себе земляничный чай, и, сделав пару бутербродов, пошла тоже на крышу. Увидев ее, Вайу покачал головой, словно говоря «ну все, бежать некуда».

- Ну че, - чавкая бутером спросила Тора, - с крыши прыгать будешь?

- Нет, прыгать не буду. – Вайу словно набрался храбрости и посмотрел в лицо Торе. – Я понимаю, что это предрассудки, что это идиотские привычки, я все понимаю и мы даже тренировались, но когда ты вот так откровенно… понимаешь – я думал, что я достаточно свободный в этом отношении человек, мы с ребятами нередко ели друг при друге, но то, как откровенно это делаешь ты… это такая степень свободы, которая мне и не снилась – я только сейчас, глядя на тебя, понимаю – насколько был неискренен.

Пока Вайу говорил, Тора замерла с открытым ртом. Глядя на ее рот, Вайу чуть из кожи вон не вылез, совершая над собой, видимо, какие-то сверхчеловеческие усилия.

- О чем ты говоришь???

Тора закрыла рот, звучно хлебнула чай и проглотила его.

Вайу застонал.

- Все это был самообман, самоутешение, - продолжал он, - просто злость берет, когда вспоминаю свое самодовольное лицо, с которым я делал вид, что вовсе и не стесняюсь есть при других.

- Есть при других? – Тора просто не верила своим ушам, - ты сказал «есть при других» ? Слушай, Вайу, тебе точно доктор не нужен?

- Нет… точно не нужен, - вздохнул он. – Мне другое нужно – искренность мне нужна, упорство и искренность. Ты просто не понимаешь, ты думаешь – я такой же как ты, но ты не понимаешь, мне надо тебе объяснить… я тебе постараюсь объяснить, а ты меня послушай, хорошо? Только… пожалуйста… давай ты потом поешь, я просто не смогу сосредоточиться.

- Ну ладно… я сейчас. – Тора поднялась и пошла к лестнице. Внизу она вылила чай, бросила бутер на стол и, несколько задумчиво, все еще ошарашенная непостижимым поведением Вайу, пошла по ступенькам вверх. Когда ее голова приподнялась над уровнем крыши, и взгляд ее упал на Вайу, одним психом стало больше, и чуть не стало больше одним инвалидом – челюсть у Торы отвалилась, нога промахнулась мимо ступеньки и она грохнулась довольно чувствительно подбородком об пол, судорожно вцепившись руками в перила. Вайю сделал движение вперед, но, увидев, что уже все в порядке, помогать ей не стал, и продолжил свое занятие, призывно махнув головой. Так и не закрыв челюсть, Тора подошла и села рядом. Вайу лежал на спине, вытянув одну ногу и задрав вверх другую. Под попу он сунул подушку, а в саму попу – вибрирующий искусственный член.

- Немного потрахаю себя в попу, ладно? Давно не трахался.

- Да, конечно, - Тора по-прежнему была в ауте. Та невероятная непосредственность, с которой этот почти незнакомый ей мужчина разлегся тут, трахая себя вибратором в попу, была шокирующей.

- А откуда ты вибратор то взял? – сорвался у нее вопрос.

- У меня с собой, мы с собой всегда носим – мало ли где и когда захочется, я взял трехголовочный, мне такой нравится – три головки движутся независимо друг от друга – две из них ласкают и массируют мышку с двух сторон, а третья поглаживает тинку изнутри, вот…

- С этими словами он вытащил из попы вибратор, стянул с него нечто, напоминающее презик, и продемонстрировал его. Смотри – когда эта головка ерзает по мышке, другая делает то же самое с другой стороны – как будто двумя нежными пальчиками. Видела такой?

- Нет… - Тора понимала, что краснеет, но сделать с собой ничего не могла.

- Хочешь? – Вайу протянул вибратор Торе. – Потрахай себя немного, а потом я.

- Нет… я нет… потом… а что такое мышка и что такое тинка?

- Мышка – это уплотнение у парней в попке, предстательная железа. «Тинка» – это мышечное кольцо ануса изнутри. А как ты называешь эти места?

- Я… я вообще-то никак. Ну если мы говорим об этом, так и говорим – простата, анус… а других слов вообще и нет у нас.

- Ну ничего себе! – Вайу выглядел ошеломленным. – Как можно двумя словами обозначить ВСЕ ТО, из чего состоит попка изнутри??

- Что ты имеешь в виду под «всем тем», - теперь в свою очередь была удивлена Тора. – Там в общем ничего больше и нет:)

- Ну конечно, нет… «мышка» - это сам бугорок предстательной железы. Упругая область вокруг бугорка – формально это тоже, конечно, предстательная железа, но ощущения другие, когда трогаешь ее, или когда член об нее трется - ощущения более мягкие и глубокие, поэтому эту область мы называем по аналогии «подмышка». В отличие от тинки, «ронка» - это самая середина колечка ануса – самое тугое место. А наружная часть дырочки – «щерка». У девочек предстательной железы нет, но нервных окончаний внутри попки так много, что она, как правило, даже более чувственна, чем писька… интересно – а как же вы занимаетесь сексом, как драчите свои письки-попки, если у вас даже языка-то нет для обозначения областей разной чувствительности?? Давай я тебе покажу – какие области внутри попки девчонок как мы называем – вставай на коленки или ложись на спинку.

- Нет, не сейчас, - Тора испытывала смешанные чувства.

С одной стороны попка есть попка, ничего постыдного в ней нет, но все же та степень непосредственности, с которой Вайу говорил об этом, не переставая трахать свою попку, была для нее непривычной, и – как результат – возникал стыд.

- Я хочу поесть, ты будешь? – Не дожидаясь ответа, Тора почти спрыгнула вниз, снова налила чай и достала бутер.

- Пойду погуляю, - произнес спускающийся по лесенке Вайу.

- Куда же ты пойдешь, - хихикнула Тора, - вокруг океан, прилив.

В поведении Вайу была неестественная поспешность, и Тора встала внизу, перегородив ему путь. - Что-то не так?

- Не совсем…, - Вайу подбирал слова. – Понимаешь, у нас процесс еды – ну как бы это сказать… очень интимный. Есть на глазах у посторонних – ну все равно что для тебя трахаться в попу. Только очень близкие люди могут есть друг при друге, да и то – если только они очень и очень раскрепощены.

- Охренеть! – Тора никогда ничего подобного не слышала – ни про Нижние Территории, ни тем более о цивилизованном мире. – А что в этом такого-то?? Ну ем я, пищу пережевываю, - свои аргументы она сопровождала звучным чавканьем, о которого Вайу становилось явно нехорошо.

- А что такого в том, что я трахаю себя в попку? – с вызовом возразил Вайу? - Ты смотришь на меня все это время так, словно я Родину продал.

- Что значит «родину продал»?

- Неважно. – Вайу вытащил, наконец-то, из попы вибратор. – Ты смотришь на меня так, словно я делаю что-то ужасное, неприличное! А я всего лишь получаю удовольствие! Нормальное, самое обычное сексуальное удовольствие. А сама, между прочим, при этом открываешь рот, засовываешь туда при мне еду, пережевываешь и чавкаешь еще при этом! Если бы ты что-нибудь такое учудила у нас, тебя бы просто распяли! В психушку бы засунули или вообще прибили.

- За что??

- За что???! Да за это! У нас это считается омерзительным, непристойным, развратным.

Торе пришла в голову смешная мысль.

- Интересно – а если бы я, к примеру, жевала бы бутер вместе с мальчиком девяти лет, прогуливаясь по улице – что – меня бы признали совращающей малолетних?

Вайу даже в лице изменился. Он непроизвольно воровато оглянулся, словно не был уверен – не подслушивает ли его кто-то, затем взял себя в руки и очень мрачно произнес: тебе смешно, да? Мне тоже хотелось бы посмеяться, да только у нас над этим не посмеешься. Смешно тебе… Я тебе скажу – что было бы, если бы ты сделала что-то подобное…

- Кстати, ты не мог вы выкинуть к черту свою паранджу?

- Что выкинуть?

- Ну вот эту тряпочку, которая так деликатно прикрывает твой развратный, судя по всему, и крайне непристойный рот.

Вайю немного замялся, но спустя несколько секунд спокойно снял повязку, и все же немного покраснел при этом.

- Я тебе скажу, хотя ты мне наверное не поверишь, продолжил он, - если бы ты сделала что-то подобное у нас, тебя бы не просто убили. В лучшем случае – это если бы тебе повезло – тебя бы немедленно арестовали и до суда обращались бы с тобой так, что вряд ли ты бы дожила до этого самого суда. А если бы повезло дожить до суда – ну если, например, властям вздумалось бы устроить показательный процесс против педофилов, ну тогда ты получила бы лет двадцать тюремного заключения, но и в этом случае вряд ли прожила бы хотя бы год – в тюрьмах у нас с педофилами расправляются безжалостно, ведь педофилы - это отребье, нелюди.

Пока он говорил, смешливое настроение Торы улетучилось. До нее стало доходить, что все, что он говорит – не фантастика, не глупая выдумка, а страшная правда, в которой этому самому человеку пришлось жить.

- Я не могу себе представить, я не понимаю, - пробормотала Тора.

- Ничего, я, кажется, уже знаю, как тебе рассказать это так, что тебе будет понятнее, - с довольным видом произнес Вайу. – Значит, когда ты увидела, что я трахаю себя в попу, ты была смущена?

- Ну… да. У нас нет запретов на секс, мы можем трахаться, тискаться, лизаться, делать все что захотим когда угодно и где угодно, среди толпы людей, на улице, в транспорте – ну где угодно. Я могу подойти к незнакомому мне парню посреди улицы и предложить ему дать мне пососать. Или ко мне может в любом месте подойти любой человек и спросить – не против ли я, если он полижет мне ножки или потрахает в попку. А я, кстати, ОЧЕНЬ люблю трахаться в попку… - Тора посмотрела в глаза Вайу, но спохватилась, что для него эта фраза звучит примерно как для нее бы прозвучало «я люблю бутер с семгой», и слегка разочарованная тем, что не смогла его смутить, продолжала - Я могу согласиться или отказаться, или предложить какой-то свой вариант… конечно, так не было всегда, и…

- А если я посреди улицы дам пососать свой член маленькой девочке?! – что будет, - вкрадчиво спросил Вайу?

Тора ответила не сразу.

- Да… я понимаю. Сейчас – ничего не было бы из того, что ты имеешь в виду. Детский секс для нас так естественен, как секс между взрослыми. Если ребенок хочет сосать или давать в попку или письку или вообще если он чего угодно хочет в сексе – он, как и взрослый, может заниматься этим свободно где хочет и когда хочет. Но до Революции, в старые времена – еще несколько сот лет назад – с тобой бы сделали в точности то же самое, что у вас бы сделали со мной за совместное поедание бутерброда с ребенком.

- Значит – аналогия получается полной, - подытожил Вайу, - значит мы сможем понимать друг друга, оглядываясь на понятный нам опыт.

- Но вот что меня удивило…, перебила его Тора – это моя неискренность. Я считаю себя сексуально свободной, но оказывается это не так! Оказывается – те остатки древних концепций еще живут во мне! Я бы не смогла вот так как ты начать показывать свою дырочку в попе при всех, вот так деловито драчить… мне трудно выразить пока, трудно выделить… вот например эпитет, который активно подпитывал негативное отношение к тебе – «деловито». Ты трахал себя в попу так, как я обозвала словом «деловито» - то есть ты не пытался заигрывать со мной, не привлекал моего внимания и не ускользал от него – не делал ничего нарочитого, ты просто занимался собой, получал удовольствие, и когда ты раздвинул пальцами свою дырочку и пытался продемонстрировать – что вы называете мышкой, а что кошкой:), у меня возникло еще и отвращение.

- О – я могу это понять! – рассмеялся Вайу. Когда ты жевала свой бутер и приоткрывала свой рот, ничем не прикрытый, да еще с такими звуками…

- Для тебя это было так же, как для меня заглядывать в попу незнакомому парню!

- Наверное:)

Оба рассмеялись.

- Но я, вообще-то, тоже считал себя значительно более свободным от предубеждений, связанных с процессом еды, с видом обнаженного рта, зубов и языка, чем оказалось на самом деле. Мы – в нашей компании, едим нередко друг при друге, но ты с таким…

- Деловым!

- … ага:) видом жевала, демонстрируя самые…

- Отвратительные и непристойные!

- … да:) части своего тела…

- Офигеть можно. – Тора покачала головой. – Я никак не могу до сих пор вместить в свою голову, что такой естественный процесс, как поедание.

- А секс – неестественный процесс? – перебил Вайу.

- Естественный, но…

- Но поглощение еды - все же более естественный, да?

- … получается, что так… - Тора задумалась. – Да, даже в такой моей фразе выглядывает предубеждение против секса. У меня получается так, что считать неприличным секс – это варварство и кретинизм, но считать неприличным процесс еды – это просто ну вообще ни в какие ворота не лезет. И отсюда очевидно следует, что секс я все-таки выделяю из всех других процессов, раз считаю, что неприличность секса – менее вопиющий маразм, чем неприличность еды. Значит – концепция неприличности секса все еще живет во мне? Невероятно. Ну со мной еще можно объяснить – я родилась в отсталой семье, в которой сохранялись многие пережитки, но ведь я НИКОГО не видела, кто бы с такой же стопроцентной непосредственностью занимался сексом и демонстрировал свои члены-попки-письки, с какой он жует бутерброд… значит – эта зараза еще живет во всех.

- Это не удивительно, - Вайу прошелся по крыше туда-сюда, с каким-то омерзением зафигачил ногой по валяющейся тряпке, которая раньше закрывала его рот, так что та улетела куда-то вниз. Потом с остервенением содрал свои наколенники и послал их туда же.

- Лучше в мусорное ведро…ну да ладно, - тихо прокомментировала Тора. – А что, колени – это тоже неприлично?

- Не так как рот, конечно, но тоже. У вас только член и письку нельзя было раньше показывать, или были еще…

- Точно! Были, - Тора стукнула кулаком по настилу крыши, - грудь, особенно соски.

Вайу только изумленно покачал головой.

- Я читала – если женщина на пляже одевала тряпочку, самую миниатюрную, но такую, чтобы соски были прикрыты – это считалось приемлемым. Провокационным, конечно, но в целом приемлемым. Но если у девушки вся грудь будет прикрыта, а соски – торчать на виду, ей надают по ушам так, что мало не покажется, особенно пользовалась успехом фраза «здесь же дети!».

- Клево!:) Вайу качал головой и улыбался. – Дичь! Разве те же самые дети не видят соски у своей матери, когда сосут грудь? Почему соски то неприличны? Ну член у отца они не сосут, я так понимаю, да?

- Сейчас сосут у кого хотят и сколько хотят, но раньше… если обнаруживалось, что отец дал пососать своей дочке или сыну свой член, то я просто уж и не знаю – с чем это сравнить – такого человека уже нелюдем или выродком не назовут – это людям того времени показалось бы слишком мягким…

- Соски! – никак не мог успокоиться Вайу.

- Зубы! – смеясь крикнула Тора.

- Но убивают по-настоящему. – Посерьезнел Вайу. Сейчас это кажется смешно, но у нас там – прямо сейчас – убивают.

Вид у него стал уже не серьезным, а суровым, и вдруг по спине Торы пробежал холодок – то, чем оперирует она – лишь история – ужасная, кровавая, мучительная, но все же история. Для профессиональных дайверов эта история – тоже реальность, но все равно реальность отдаленная, не совсем реальная. Можно прочесть про пытки «ведьм» в книге, и это ужасает. Можно посмотреть то же самое в кино – и впечатления станут угрожающе реальны, а можно стать дайвером и пережить все это в точности так же, как это переживалось бы, если бы происходило прямо сейчас, но и тут есть существенная дистанция от настоящей реальности – это «если бы» конечно смягчает эффект, как и понимание того, что мы можем наблюдать, но ничего не можем изменить, что все уже прошло, свершилось. А тут – тут совсем другое. Где-то там (а Тора уже понимала, что речь идет конечно не о Нижних Территориях), все это происходит прямо в данную секунду – прямо сейчас какого-то педофила казнят за то, что он вместе со своей дочкой позавтракал, не прикрывая ртов. Кто-то подвергается пыткам и издевательствам сокамерников за то, что объяснял соседскому мальчику, что рот – это не неприлично, что еда ведь вкусная, и можно наслаждаться вкусом еды не только закрывшись в специально предназначенной для этого камере, но и открыто, не стесняясь друг друга, что удовольствие от еды – это самое обычное, вполне законное и естественное удовольствие. За совращение малолетних прямо сейчас в тюрьмах сидит куча людей.

- Совместное поедание еды с детьми до определенного возраста квалифицируется как изнасилование? – уточнила Тора.

- Само собой. У вас было так же, судя по твоему вопросу – независимо ни от чего, секс с малолеткой – изнасилование?

-Да.

Джойстик Торы стал подавать сигналы – кто-то пробивался к ней по срочному протоколу. Достав его, она зажала его в руке, потом положила рядом с собой.

- Тебе нравится вкус спермы?

- Да, почти всегда нравится. У нас всегда есть возможность попробовать сперму и подрачить или потрахаться. Я люблю трахаться, когда тельце девушки или парня смазаны спермой.

- То есть ты сначала кончаешь, или нет – или парень рядом с тобой кончает… откуда же вы берете сперму? Ведь для того, чтобы чувственность при сексе не снижалась, вы наверное не кончаете чаще раза в две-три недели? Слушай, а у вас наверное понятия «гомосексуализм» вообще нет?

- Почему? Есть, конечно.

- А! Это когда один парень есть вместе с другим!

- Да…

- Уссаться! – на Тору снова напал хохот, когда она представила, как краснеющим мальчики стыдливо снимают свои повязки и начинают совместно наслаждаться молочным коктейлем.

- Кончаем мы конечно редко, не чаще раза в две недели. Я, например, кончаю примерно раз в два-три месяца. Но ведь людей-то много, всегда есть тот, кто хочет кончить сегодня.

- Ну сегодня кто-то кончил, а как ты получишь его сперму, он что - с собой ее носит в презике?:)

- Ну зачем? Если, например, я иду по улице и захотел заняться сексом, я могу потрахаться или подрачить или зайти в сексошку, где меня потрахают или дадут потрахать или пососут – ну смотря какое меню, везде по-разному, обычно в уличных простых сексошках около двадцати-тридцати предложений в меню, в дорогих сексоранах предложений может быть и одна-две сотни, есть разные сексораны, специализирующиеся на разных услугах… ну вот и если я захотел кончить, я просто сую свой презик со спермой в первый попавшийся сперматомат – она на каждом шагу – и иду дальше. Кто захочет поиграться с моим презиком со спермой – просто берет его оттуда.

Тора безмолвно внимала. Другого слова не подберешь – ее глаза были широко открыты, рот приоткрыт.

- Мне даже в голову такого не приходило! И не только мне, судя по всему… оказывается – все мы страшные ханжи! Рассуждаем о свободе секса, но в своей повседневной жизни даже не задумываемся о ТАКОЙ свободе… а ведь идея мне нравится! Посмотрим – как отреагирует народ, когда я предложу им устроить что-нибудь подобное.

- Я чувствую себя Глинном, приносящим свет истины отсталому народу авахосов.

- А скажи мне, свет истины, презики со спермой… сперма ведь не слишком долго может оставаться… ну… свежей что-ли. Или сперматоматы работают как холодильник?

- Скорее термостат, который держит сперму в охлажденном виде, а когда ты хочешь взять презик, то просто выбираешь поворотом верньера желаемую температуру, и через пять секунд можешь пользоваться, ведь иногда хочется парную сперму – как будто прямо из члена, а иногда – прохладную… например на языке я больше люблю вкус теплой, парной спермы, а смазывать головку предпочитаю прохладной. А что - ты в самом деле считаешь это технологической проблемой для вашей цивилизации? – Вайу с подозрением посмотрел на Тору. Хотя… для тебя это все равно, что для меня обсуждать тему… эээ… свежести еды.

Тора снова захихикала.

- Тема свежести еды неприличная? Ну умора! Мы можем рассуждать – не испортился ли кусок рыбы, нюхать его, пробовать по очереди на вкус, неужели вы с таким же деловым видом можете делать это со спермой? Уссаться!:) Это же какое ханжество, что мы можем рассуждать о свежести рыбы, но благоразумно предпочитаем не делать этого со спермой, я уж не говорю о том, чтобы попробовать ее вкус, сравнить… я как представлю, что пробую на вкус несвежую сперму… да даже само сочетание слов мне кажется диким – «сперма не первой свежести!» - Тора просто покатилась со смеху.

- У меня тошнота подкатывает, если я представляю, что у меня еда простояла в холодильнике пару дней и я не уверен – не испортилась ли она, и я пробую ее на вкус, и она, оказывается, уже немного испорчена… вот как говорю сейчас это – начинает тошнить, хотя рассудочная ясность есть, что ну что в этом такого?

- Мне тоже пока что довольно неприятно представлять то же самое, но со спермой.

- А технически… технически это не сложнее, чем автомат по выдаче газированной воды, - продолжал Вайу, и само то, что тебе показалось, что в этом может быть проблема, так это тоже, по-моему, проявление неискренности, ведь когда испытываешь отторжение к какой-то идее, всегда начинаешь искать препятствия к ее реализации – даже самые глупые.

- Согласна.

- Сперматомат устроен так, что когда одна из его ячеек заполняется, автоматически включается таймер. Через 12 часов – если презик никто не забрал – он сбрасывается в мусор.

- Клево!

- Клево… - Вайу снова помрачнел, встал, нарочито медленно отряхнул коленки, выпрямился и отошел к краю крыши.

- И что мне тут теперь – прохлаждаться? – спросил он, глядя куда-то в пространство? – Разъяснять автохтонам устройство сперматоматов и учиться совместно кушать?

- Хочешь, кстати? – Тора протянула полуобъеденный бутер.

Вайу как-то неловко развернулся – было видно, что он старается выглядеть непосредственно, но именно из-за этого все получалось наоборот.

- Да, хочу. – Он подошел и деревянными руками взял бутер из рук Торы. – В самых своих развратных фантазиях я не мог себе представить такое – ароматный кусок зернового хлеба, тонкий слой масла, ломтик красной рыбы, буженины, укроп торчит совершенно по-блядски, расплавленный сыр… и ты так его ешь – сразу видно, что ты никогда, никогда не считала это постыдным и пошлым – есть еду, мне так наверное уже никогда не научиться… подбирать крошки языком с ладони!!... тянуть зубами сыр, отгрызать его и втягивать, высовывая язык… это непостижимо – что ты делаешь, это просто катастрофа какая-то!

Придя, наконец, в себя после этих излияний эмоций, Вайу начал есть.

- Я буду учиться.

- Учись:) – Торе было смешно.

- Умгм, – пробормотал Вайу, - какая сволочь…,- он проглотил кусок, отставил бутер чуть в сторону и продолжил декламировать, уже более естественно размахивая рукой, - ну какая же сволочь придумала, что процесс еды – это интимно? Какая свинья загнала нас в такую дыру?? И конечно все облагораживается высоким смыслом, мол если бы еда не была постыдной, если бы наша расчудесная мораль не ограничивала бы нас в еде, наступил бы конец света, мы все просто обожрались бы до смерти, стремясь бесконечно получать удовольствие – как та арчитка, которая нажимала эту педаль, от которой шло раздражение в ее центры пищевого удовольствия – она значит нажимала на нее и нажимала, пока не сдохла. Какая хуйня!

- Как! – Тора не поверила своим ушам, - вас тоже заебали этой педалью!? Ну умора!!:)) Оказывается, нас всех отымели этой педалью – похоже, в разных мирах мозги работают во многом одинаково.

- Да, помхожемм, - Вайу продолжал смаковать бутер. – У нас вкусовые способности вообще атрофировались с такой жизнью... придется наверстывать упущенное, надеюсь это не с концами.

- Вкусный бутер-то?

- Омхреммненный!! – не переставая с наслаждением пережевывать, Вайу продолжал рассказывать, - такая острота вкусовых впечатлений была в детстве… я помню, мы с ребятами на празднике Первой Пчелы в детском лагере устраивали соревнование – собирали в течение часа брошенные презики со спермой – ну везде, где находили – находишь презик, надеваешь его на прутик, и потом собирались у костра, и у кого больше презиков – тот и выиграл, а потом бросали их в огонь, и презики вспыхивали разным цветом – было очень красиво… Там у меня был лучший друг - сейчас уже не помню – как его звали… он меня развратил, как-то ночью разбудил, подозвал к своей кровати, и достал из-под подушки альбом, а в том альбоме… у меня тогда аж голова закружилась – фантики из-под конфет!! Я даже не знаю – где он мог такое достать, может украл у какого-нибудь «извращенца»-воспитателя – вообще, если бы такого воспитателя застукали бы с таким альбомчиком… ну в тюрьму бы не посадили, конечно, но клеймо извращенца – это на всю жизнь, а с таким клеймом… - Вайу снова помрачнел. - Слушай, а вот например у вас дети носят, скажем, на пляже, еду?

- Ну сейчас не носят, зачем им это, а раньше да, детский труд был распространен, дети зарабатывали в том числе и разнося разную еду, а что?

- Ну я провел аналогию, ведь если у нас дети продают свои попки, ножки и письки, чтобы заработать, и это абсолютно естественно и легально, то у вас они, очевидно, должны продавать еду.

- Да, так и было. А детская проституция тоже была, конечно, но под ужасным запретом, самое что ни на есть криминальное занятие, и что самое тупое – загоняя детскую проституцию в область криминала, люди тем самым и делали детскую проституцию опасной формой насилия над детьми.

- У нас все просто, любой ребенок в любом возрасте может продать все, что он захочет – я имею в виду свое тело, - пояснил Вайу. – Например, он может предложить полизать свои ножки или попку, или продать свои носочки или чулочки или трусики – со слабым запахом или с сильным, или потрогать себя… да всего не перечислишь – и ему приятно, и деньги зарабатываются – это удобно, ведь когда ребенок вырастает из подросткового возраста и перестает быть тем, кто может предложить деликатесные сексуальные ощущения, к этому времени у него уже столько денег, что он может оплачивать свою учебу, купить квартиру и вообще строить свое будущее – это ведь так естественно, а как же еще малолетке зарабатывать на жизнь?? У нас есть специальные детские сады – там ребятня тусуется, продают свои тельца – в каждом районе по два-три садика, чтобы всем места хватало – ну это наверное как у вас такие же садики, где люди с детьми играют, едят вместе, получают впечатления. Есть такие?

- Да, кафешки, зоопарки, просто игровые площадки – тоже много…

- Так у вас наверное и меню тоже есть – такая еда, другая?

- Конечно:) Например мы сейчас тут на кухне можем хоть тысячу разной еды себе сделать. Куча разделов – бутерброды вот те же, супы, мясные блюда, рыбные… да тут их десятки, сотни разделов, было бы желание выбирать.

- У нас с сексом так же… в тех же садиках – кому-то хочется нюхать едва пахнущие ножки мальчиков, кому-то – сильно пахнущие ножки девочек, кому-то – трахать язычком в попку, кому-то – чтобы ему сосал член маленький мальчик, а в попу чтобы его трахал взрослый парень толстым членом, комбинации из двух, трех, четырех участников, групповой секс, анонимный…

- Это как?

- Ну иногда особенно возбуждает так трахаться, чтобы при этом не видеть лица партнера, не разговаривать с ним и вообще даже и не познакомиться – у нас на улицах полно таких кабинок – «моментальный секс» называются – заходишь туда, тебя не видно, встаешь на коленки так, что из кабинки только попа торчит в специальном отверстии – кто проходит мимо, может просто подойти и потрахать тебя – есть бесплатные, а есть платные. Или член высовываешь – кто хочет, сосет. Можешь на специальном табло указать свой возраст и пол (ведь например когда ножки торчат для полиза – не всегда понятно – это девочковые или мальчиковые), а можешь не указывать – иногда возбуждает трахать попку или лизать ножки, не зная – парень там или девушка. Вот… на чем я остановился? На комбинациях. Ну потом можно сосать ножки голенькие, а можно в чулочках, можно смотреть на секс других или участвовать… ну я всего не смогу перечислить, как ты свое пищевое меню не можешь:) – сотни, тысячи вариантов. Ну и естественно, уже с малых лет дети совершенно независимы от родителей, так как зарабатывают в общем сколько хотят, а ваши дети в прошлом как жили?

- Совсем не так… работая разносчиками той же еды, или на любой другой работе, они зарабатывали копейки, да в общем ничего не зарабатывали, потому что в самом деле – чем еще может заработать малолетка, как не своим тельцем, а у нас это было под смертельным запретом, и само собой, они как раз на все сто процентов были зависимы от своих родителей – тоже как правило нищих, и во взрослую жизнь вступали нищими.

- Глупость-то какая! – замер с открытым ртом Вайу.

- Ну, если бы она была единственной…

- А если бы мне – если бы я жил в этом вашем прошлом – захотелось бы кончить в рот малолетке, или в попу, то что я должен был делать?

- Ну… что делать… а что ты делаешь там у себя, когда хочешь жареные грибы с картошкой вместе с малолеткой покушать?

- А, ну да… Но ведь если подавлять сексуальное и эротическое влечение в чем-то одном, оно ведь подавляется вообще во всем, нельзя подавить только часть секса – он умирает весь. Они же все импотентами должны были быть!

- А они и были – да и сейчас есть – можешь съездить на экскурсию в Нижние Территории – посмотри – как они живут, какие они там. Подавляя сексуальность, подавляешь ведь вообще все – и влюбленность, и симпатию, ведь невозможно взять и разрезать влюбленность и нежность пополам – что не касается секса – ОК, а что касается – отрезаем. Действительно, умирает все. А что ты делал… там, у себя?

Вайу замолчал на минуту, потом резко обернулся, и лицо у него уже совсем не было добродушным.

- Там, у себя, я воевал. Я убивал и нас убивали – вот что я делал. И эту войну мы просрали! – Он рубанул рукой по воздуху. – Просрали, потому что залипли в довольстве, потому что никто до конца не верил, что нас просто начнут вырезать, и когда нас предупреждали об этом, когда тыкали носом и просили, убеждали, требовали готовиться к войне, готовиться к самообороне, мы воротили носы, или лживо-вежливо соглашались, а были и такие, кто называл все это пустым паникерством, ведь мол не в темные века живем, люди-то мол уже культурные, терпимость у них значит уже в крови! Хрен у них в крови! – Вайу уже почти кричал на Тору, как будто это она воротила нос от призывов к самообороне. – Ненависть у них в крови, а не терпимость. Если человек носит галстук и говорит «здравствуйте» и «не могли бы вы подать мне вон тот презик», если он называет себя цивилизованным, если всю жизнь протирает рукава и наколенники на отупляющей работе, то это не значит… нет, вот все это как раз и значит, что перед нами – киллеры, ненавидящие вампиры. Разве человек, испытывающий озаренные восприятия, будет так омерзительно вежлив? Разве он будет всю жизнь с утра до вечера проводить на работе, а в свободное время бегать от скуки, забивая ее сколь угодно тупыми впечатлениями? Нет, так может жить только тот, кто подавляет ненависть, и рано или поздно она прорывается, и тогда люди удивленно тараща глаза, спрашивают друг друга – господи, как это могло произойти? Это какое-то массовое помешательство, когда десятки миллионов вполне цивилизованных граждан вдруг становятся палачами, не иначе – проклятие какое-то… а еще любят спускать собак на вождей – мол вот кто виноват-то – вот он, злодей одурманил нас своими речами, обманул в самых лучших ожиданиях… а причем тут вожди? Ну предположим придет ко мне сейчас Сак-кью и начнет толкать свои проникновенные речи про чистоту расы, я что – побегу жечь и крушить? Или если Меррва, вопия и жестикулируя, начнет звать меня на священную войну против неверующих в Кулаха – я что вместе с толпами правоверных побегу резать глотки неверным? Хрен вам! – Вайу с силой ударил кулаком правой руки в ладонь левой. – Я – не пойду. Я не побегу вместе со всеми. Поэтому нечего спихивать на вождей – каждый кто побежал грабить и насиловать и резать глотки – КАЖДЫЙ и есть тот, кто мечтал об этом каждый свой день, каждое утро, каждый вечер, подавляя свою ненависть хорошими манерами и вежливыми до омерзения поклонами. Все они – «цивилизованные» блять люди – все они киллеры. Каждый по сто раз на дню желает всяких гадостей всем вокруг, каждый гниет в ненависти, но внешне все выглядит так чинно… а потом… а потом гнойник прорывается.

Вайу снова замолчал, и, похоже, испытывал неловкость за то, что сорвался.

- Добро должно быть с кулаками! – Он снова грозно взглянул на Тору. – Вести елейным голоском богоугодные речи во славу озаренных восприятий – это конечно чудесно, это лучше, чем расклеивать листовки с призывами к уничтожению противных ноев, но разве это защитит в тот момент, когда гнойник прорвется? Люди всегда ищут – против кого бы им начать «дружить» - кого выбрать в качестве врага. Пока ты мелкая мошка – тебя не замечают, но именно тогда, когда нас стало много, когда, казалось, мы стали уже заметной силой, именно тогда мы и стали потенциальной жертвой, а разные глупцы, опьяненные тем, что нас уже тысячи, а этом мол слишком много, чтобы втихомолку нас придушить, того и не понимают, что втихомолку-то никто и не собирается – наоборот – они любят с размахом, с хрустом, чтобы толпами скандировать «смерть извращенцам», чтобы семьей ходить на показательные казни, чтобы в новостях чванно-горделиво сообщать об уничтожении очередного змеиного гнезда. Конечно, потом – лет через «дцать» - флюгер повернется в другую сторону, начнутся речи про то, как это странно, что миллионы нормальных вроде бы граждан вдруг стали бегать с окровавленными когтями за мирными и добродушными людьми… и опять найдут козла отпущения, и свалят на него все, что было сделано – господи – как будто сам Меррва своими руками убивал всех этих неверных! Как будто у тысяч убийц не было жен, родителей, мужей, детей, которые с гордостью вякали «а мой папа – герой». Дерьмо.

Вайу плюнул, развернулся и замолчал. Сжатые кулаки выдавали те эмоции, которые он тщетно пытался скрыть на своем лице, предательски обнаженным.

- Ты вот рассказываешь про детей, которых скрывают те – на Нижних Территориях, - продолжил он и развернулся к Торе. – Это чудесно – «мы детей забираем, но они, конечно, нередко скрывают их, и потом уже их редко удается…» - это чудесно! Вы знаете наверняка, что детей там нередко прячут. Вы знаете – ЧТО там с ними делают – им там прививают все то дерьмо, с которым вы вроде как уже попрощались хренову кучу лет назад. И что? Почему вы позволяете убивать детей? Ведь это не просто убийство, это жестокая форма убийства – так изуродовать ребенка, чтобы он всю оставшуюся жизнь жил инвалидом, уродом, неспособным испытывать озаренные восприятия. Почему вы с этим миритесь? Добро должно быть с кулаками! Туда необходимо пойти, переписать всех уродцев по головам, всех стерилизовать и точка. А если придется – то и уничтожить их к чертовой матери! Почему вы этого не делаете?

Несмотря на то, что Тора точно знала – почему они этого не делают, под пронзительным, прожигающим взглядом Вайу ей стало неуютно.

- Мы не делаем этого, да.

- Да, не делаете. Почему?!

- Мы не делаем этого не из-за политкорректности, и не из-за страха войны, и не потому что нам безразлично, что детей страшно уродуют. Причина в другом.

- Бред! Я конечно верю, что вы придумали себе достаточно гладкое объяснение, но это в любом случае – предательство. Предательство тех, кто сейчас там рождается, кто сейчас там подвергается пыткам негативными эмоциями, тупейшими концепциями, в кого вштамповывают комплексы, тупости и страхи.

Тора покачала головой, но перебивать не стала. Дождавшись, пока стихнет поток обвинений, она уселась на продолговатую пухлую подушку в виде акулы.

- Как ты себе это представляешь, Вайу – кто именно пойдет «уничтожать их к чертовой матери»? Ты ведь понимаешь, что кому-то придется этим заниматься?

- Тот, кому не безразлично, что детей уродуют и насилуют.

- Ну вот мне небезразлично – значит я пойду и буду уничтожать. Ты пойдешь уничтожать. Населения на Нижних Территориях немало – значит еще многие пойдут уничтожать. И вот мы их будем уничтожать, газовые камеры придумаем для ускорения процесса, пулеметами их покрошим, будем похаживать и постреливать. Да? Отлично. Детей, значит, спасем. А теперь представь себе – что должен испытывать человек, который стреляет в другого человека? Травит его ядовитыми газами, догоняет и пристреливает, вокруг кровь, крики, умирающие, а также почему-то странно долго не умирающие люди, которых надо добивать, дорезывать и достреливать.

- И тем не менее варварству будет положен конец. – Вайу был непреклонен. – Цена велика, но и цель стоит того.

- Ну… если бы в самом деле этому был бы положен конец… но что говорить о всяких «если бы»… в том-то и дело, что конца не будет, а будет все наоборот – зверство только начнется, мы снова сделаем шаг назад, если не десять шагов. Как, интересно, ты себе это представляешь? Сегодня я взрезаю животы людям, выбиваю им мозги и хожу по локоть в крови, а завтра я вернусь сюда – к этим людям, к этим детям, я буду смотреть на них, общаться с ними, и испытывать радость, зверячесть, симпатию, нежность, чувство красоты, предвкушение… так что ли? Нет, Вайу. Резать людям животы и стрелять им в глаза или в затылок и смотреть как они умирают, отравленные какой-нибудь отравой – это, знаешь ли, без следа не проходит. Я – вот такая, какая я сейчас есть, сделать этого не смогу. Конечно, если на моих глазах пытают ребенка, я могу врезать по морде, а то и руку сломать, а с горяча – ну наверное и шею могу сломать, но это уж не знаю что должно твориться, чтобы я настолько голову потеряла… А вот так – идти и убивать – я не могу. И ты не можешь, и не спорь – ты сейчас это как-то абстрактно понимаешь, а когда ты приставишь пистолет к голове женщины, которая сама жертва такого же преступления, которое она сейчас совершает над своим ребенком, когда вокруг будут кричать и плакать те же самые дети, которых ты пришел спасать, когда ты посмотришь в ее глаза, а особенно когда ты увидишь разлетевшиеся мозги из ее головы после твоего выстрела, когда ты увидишь глаза спасаемого тобой ребенка, который смотрит на все это…ты либо бросишь свой пистолетик и убежишь куда подальше, и потом двадцать лет будешь стыдиться на глаза людям показываться, либо ты должен будешь что-то такое с собой сделать, чтобы относиться ко всему этому спокойно, а когда ты это над собой уделаешь, то ты будешь уже не ты, ты будешь уже другой, и когда такие как ты, уже другие, закончат свою работу, им захочется еще, они найдут новых врагов, они начнут проливать новую кровь, потому что все, имеющее отношение к озаренным восприятиям, будет в них выжжено тем самым усилием, которое тебе потребуется приложить, чтобы равнодушно или довольно или даже с гордостью смотреть на разбиваемые головы. Ну ты что, Вайу, это же каждому ребенку известно… у нас… ну неужели у вас, там, мало пролито крови? Неужели трудно самому сделать вывод о том – к чему приводит все это? Можно ли уничтожать людей без ненависти? Без жестокости? А жестокость и ненависть – убивают, выжигают изнутри.

Тора сделала паузу, посмотрела на молчащего, сжимающего кулаки Вайу, и продолжила.

- Я, когда тренировалась в «дайвинге» - ну я имею в виду конкретных историков… ты понимаешь – о чем я?

Вайу кивнул.

- Я особенно внимательно исследовала девятнадцатый, двадцатый и двадцать первый века – читала документы, смотрела фильмы, погружалась в те времена несколько раз. Невероятно динамичное, насыщенное время – эпоха, когда взлетела и упала европейская цивилизация, когда тысячелетиями культивируемые ценности окончательно исчерпали себя, вошли в крайнее противоречие с дальнейшим продвижением человечества, и там как раз я натолкнулась на очень зримые, яркие примеры того, что жестокость приводит только к жестокости. Тебе эти примеры мало что скажут, поскольку ты вообще вырос в другом мире…, - тут Тора запнулась.

Впервые за все это время она с полной ясностью осознала ту необычную дистанцию, которая лежит между ней и ним – выросшими в разных мирах, имеющими разную историю, и кто знает – может быть даже разную анатомию и физиологию! И все же… все же эти различия, хоть и были непривычно грандиозными, не казались ей сейчас непреодолимым препятствием для понимания друг друга.

- Вот была такая нация - евреи. В середине двадцатого века построили они собственное государство – Израиль. В окружении враждебного им арабского мира. Ну, иллюзий никто не строил – всем было ясно, что на десятки лет вперед разного рода конфликтов будет огромное количество, пока, наконец, евреи и арабы не научатся жить по соседству мирно и даже сотрудничая – в конце концов война, это всегда и для всех разрушительное и кошмарное дело. Но шли десятилетия, конфликты не убавлялись, а скорее множились. Месть накладывалась на месть, провокация на провокацию, и кто виноват больше, а кто меньше – это вопрос, как обычно, крайне сложно решаемый. Но вот что интересно – в начале и середине двадцатого века – еще до построения ими своего государства и некоторое время после этого - евреев в Европе воспринимали в среднем как вполне адекватных людей – ну со своими особенностями, естественно – но как одну нацию среди других. А в конце двадцатого века… уже нет. В конце двадцатого века средний европеец сказал бы, что есть три нации, которых он считает опасными, агрессивными – это русские, израильтяне и некие обобщенные арабы. Как-то в одном из погружений я была в курортном городке Лабуанбаджо, остров Флорес, территория бывшей Индонезии – райское, тихое местечко, казалось бы далеко от войн, конфликтов – курорт – дельфины, сноркелинг, скуба-дайвинг, тихие прогулки по набережной, гигантские вараны и пугливые олени на островах Ринча и Комодо. И я увидела директора одной из фирм, обслуживающей туристов, который выразился в беседе с кем-то так: «русские и израильтяне – вполне нормальные люди, когда по одиночке или парами. Но если ко мне поступает запрос от группы русских или группы израильтян – я отказываю им под любым предлогом, я ни за что не приму их – и так же сделает любой другой владелец турфирмы в нашем городе. Когда они группой – они страшные, дикие, и с ними могут быть серьезнейшие проблемы». Вот так. Я заинтересовалась этим явлением и по КСС… это аббревиатура «канала симпатической связи»… ну это долго объяснять… ну в общем в таком погружении в прошлое я могу сканировать явления одного порядка, если захочу – механизма я в точности не знаю, но пользоваться им несложно… так вот переместилась я в Индийский Гоа, в тихий поселок Арамболь – тоже мир и благодать, пенсионеры гуляют по пляжу, парочки загорают и купаются, в барах люди вкушают шашлыки из курицы и рыбы, пьют соки… я даже не поняла – при чем тут этот спот.

- Спот?

- Да, «спот» - это конкретная точка исторического пространства-времени, то есть совокупность событий прошлого, ограниченная событийно-территориально – понимаешь, погружения проходят не в непрерывном континууме событий, а ты словно прыгаешь из одной связанной истории в другую, причем «контур», ограничивающий одну ВТС… ну то есть «временно-территориально-содержательнособытийную» ячейку от другой… сейчас язык сломаю:) - бог с ним, в общем воспринимаю я некое кафе и процесс мирного поглощения соков и еды, и не понимаю – причем тут этот спот, и вдруг среди прочих вялотекущих разговоров мелькает слово «арабы» - и тут вдруг вскакивает девушка, и начинает дико кричать, и я понимаю, что это израильтянка, и компания вокруг нее – тоже израильтяне, и орет она что-то про то, что они победят, трясет воображаемым автоматом и нажимает на воображаемый спусковой крючок, и пена изо рта, и приятели ее заводятся, а люди вокруг – встают и уходят. Была нормальная девушка! Ррраз – и нет девушки, есть киллер.

Тора сглотнула, и, словно опасаясь, что Вайу ее перебьет, спешно продолжала.

- И даже не войны сделали их агрессивными, а отношение к этой войне, которое, впрочем, почти неизбежно следует за самой войной. Когда люди воспитываются в ненависти к врагу – эта ненависть убивает вообще все живое в них самих. И война тем и страшна, что убивает всех до одного: если пощадила пуля, то не пощадит ненависть. А когда ненависть к врагу становится государственной политикой, общепринятой добродетелью, когда ненависти учат в школах, в храмах, то нации приходит конец, и закат ее близок. Не знаю, как у вас, а у нас были такие «пацифисты». Вплоть до новой эры, это слово было чуть ли не синонимом трусости, коллаборационизма, предательства. Может среди них и были трусы и предатели, были конечно, но были и те, кто ясно понимал – ненависть порождает только ненависть. Агрессия порождает только агрессию. В войнах нет победителей – в принципе быть не может. Победившая сторона переваривает затем в желудочном соке ненависти саму себя, и все достается кому-то третьему. Хищник «СССР» перегрыз горло такому же хищнику «Гитлеровская Германия» - оба десятилетия готовились к тому, чтобы пожрать все вокруг себя, столкнулись лбами и СССР вроде как победила… а куда девать миллиарды тонн ненависти? Вот и получилось в итоге, что проигравшая вроде как Европа, подмятая под себя Гитлером и СССР, на последующие сто лет так далеко опередила в уровне жизни и технологий ту же СССР, что, казалось бы, уже не догнать. Ну там, правда, в дело вступили другие механизмы – погрязшие в гнилом довольстве, страхе будущего и вселенской апатии европейцы уже в середине двадцать первого века превратились в задворки развитого мира… но сто лет – огромный срок! И если мы сейчас побежим, со слюной, брызжущей изо рта, размахивая автоматами, стрелять этих отсталых обитателей Нижних Территорий, то в ближайшие сто лет мы потом будем стрелять друг в друга, а то и не сто, а тысячу сто! Нет, это совершенно невозможно, это исключено, этого не будет.

На одном дыхании выплеснутый монолог оборвался. И говорить Торе больше не хотелось, да, кажется, и незачем было бы – Вайу и не думал возражать. Лежа на животе и уперев подбородок в кулаки, он молча пялился на волны, прыгающие у стен коттеджа, пинающие сваи. Спустя несколько минут Тора почувствовала сонливость, и решила поспать минут двадцать. Про сигнал срочного вызова она просто забыла – джойстик остался валяться в кресле. Уже спустившись по лесенке, она крикнула снизу:

- Так как ты сюда попал-то? Сам или…?

- Или! – крикнул Вайу. – Спи, я потом расскажу.