"Дмитрий Липскеров. Ожидание Соломеи" - читать интересную книгу автора

После своих загулов он старательно молился и месяца на два затихал. В
такие времена ему доверяли прислуживать настоятелю, и как-то раз он должен
был на Пасху разносить чаши с вином и просвирки, подавая каждому монаху по
очереди. Дула, чтобы сэкономить время, составил все чаши на поднос разом и
вынес их в молельную. По дороге к нему пристал мальчишка-сирота, находящийся
под опекой монастыря, дергал его за рясу и картаво выпрашивал просвирки.
Дула отмахивался от него, как от назойливой мухи, но мальчишка присосался,
словно пиявка, и ныл. Неожиданно перед глазами Дулы пронеслись картины из
вольной жизни. Он покраснел лицом, влепил мальчишке сочную затрещину, бросил
поднос с чашами об пол и, заорав: "Да пошло все к чертовой матери!" -
помчался к себе в келью, сбросил рясу, натянул клетчатый пиджак и, злющий,
скрылся за воротами монастыря.
Под вечер он появился в Подольске, до смерти напился, а после бегал под
откос с растопыренными руками и вопил:
- Я - аэромонах! Я - аэромонах!
А еще после случайно зашел в дом Соломеи и долго плакал на ее груди. А
совсем уже после женился и прожил с ней всю жизнь.

***

Я познакомился с Миомой, когда ему исполнилось двенадцать лет. Придя
преподавать в школу, в которой он учился, начальную военную подготовку, я
сразу приметил его - абсолютно лысого и этим выделяющегося из остальных
учеников. Позже, когда я присмотрелся к нему более внимательно, то
оказалось, что на его черепе, у основания, все-таки пробивается несколько
волосков, которые, вероятнее всего, Миома сбривал.
Он, казалось, носил на лице печать смерти. Его большие умные глаза были
почти неподвижны, ресницы и брови отсутствовали, все тело было каким-то
одутловатым, с желтоватой кожей, и иной раз, неожиданно встречая его в
коридоре, я невольно вздрагивал. Я попросту пугался.
По всей видимости, его немного побаивались и остальные учителя, так как
Миому на уроках спрашивали редко, а неудовлетворительных оценок и вовсе не
ставили. Учитель географии сказал мне, что это совсем не из страха, что
просто никто из учителей не хочет расстраивать его старую мать, которой уже
под восемьдесят, да и сам ребенок, по всей видимости, смертельно болен, и
поэтому никто не желает портить ему последние дни.
Миома был еще слишком мал, чтобы обучаться военному делу, а потому мне
приходилось наблюдать его со стороны. Подросток был спокойного нрава, ни к
кому не приставал на переменах, удивлял своей замкнутостью - за несколько
месяцев я не услышал от него и слова. Когда он приходил в буфет, то просто
клал на прилавок деньги и пальцем показывал на то, что ему нужно. Он не
говорил в ответ "спасибо", а просто, кивнув головой, уходил за пустой столик
и сидел там до звонка...
Позже я узнал, что, учась еще во втором классе, он поставил перед
учителями условие, что будет отвечать на их вопросы только письменно, и, как
ни странно, ему это разрешили. Миома никогда не списывал с учебника, а если
не знал предмета, то так и писал в тетради: я не знаю.
Перед последним своим уроком я обычно выходил на черную лестницу и,
стоя возле окна, курил. Однажды Миома поднялся в пролет для курения, встал у
соседнего подоконника и стал смотреть в окно. Я осторожно оглядывался и