"Дмитрий Липскеров. Русское стаккато - британской матери" - читать интересную книгу автора

"Был я Николаем Писаревым, - думал тогда, засыпая, постриженный, - а
сейчас Филагрий". Фи-лаг-ри-ем... Огромная луна, зависшая над озером,
покрывала тонкое одеяло холодным светом, проливаясь в малюсенькую форточку,
куда взамен утекало дыхание вновь испеченного монаха.
Горячая слеза помочила наволочку и заодно перо петуха Мокия, подохшего
от склевывания хозяйственного мыла по недосмотру отца Гедеона,
ответственного за разведение живности на подворье. Но о том пере Николай
Писарев не ведал и слезы не чувствовал...
А ощущал в душе что-то странное... И не благостно было в ней вовсе,
совсем наоборот, сомнения какие-то туманные сжимали сердце, крутило нутро,
будто при морской качке, и казалось, что утеряно нечто безвозвратно.
Расшифровать маету монах не был одарен, а от того еще одна слеза
закатилась в уголок плотно сжатых губ. Николай помыкался немного и в
двенадцатом часу заснул. Спал тяжело и поверхностно. О сновидениях в ту ночь
никому не рассказывал, но помнил истошный петушиный крик и птичий язычок,
вибрирующий в клюве жалом. Это последнее видение разбудило его утром...
Филагрий был взрослым мужиком, к тридцати, с редковатой бородой и
отсидевшим в колонии строгого режима девять лет.
По этой причине прошлый настоятель не стриг его, сообщая при братии
козлиным голосом, что ни в коем случае не верит в раскаяние разбойника!
- Каешься? - вопрошал на исповеди.
- Каюсь, - отвечал послушник искренне.
- Врешь!
И не читал разрешительной молитвы.
Когда же случалось, луч настоятельского фонарика выхватывал после
Всенощной физиономию послушника Писарева на монастырской дорожке, иеромонах
Иеремия в ужасе крестился, ломая о двадцати сантиметровый крест холеные
ногти. Николай же покорно улыбался и кланялся во мраке в пояс.
Надо заметить, что в братии судимых было немало, также имелись и бывшие
наркоманы, скрутившие замки не одной питерской аптеки, а потому неверие отца
Иеремии в раскаяние послушника Николая мало кого волновало. Общались с ним
как с равным. Вино, когда было, наливали не скупясь и втайне ждали всем
обществом, когда настоятель Иеремия покинет обитель.
Отец Василий, храмовый истопник, частенько слышал сквозь дымовой
проход, как Иеремия ведет толковише со спонсорами, прилетающими на остров
вертолетом и желающими внести лепту в восстановление святых мест.
- Мы вам, о-отец Иеремия-а, - с гордостью оповещал глава делегации, -
мы вам вытелили твенадцать тысяч толларов...
- Спаси Господь вас, - почти пел от счастья иеромонах, и небольшие
глаза его увлажнялись обильно и масленно, как будто из лампады пролили на
них. - Есть еще русские люди с любвеобильной душой, готовые пожертвовать на
благо Господнего храма!
Обычно делегации состояли целиком из финнов, а потому приезжих всегда
немножко обескураживало "про русских людей", но это не оговаривали, просто
добавляли:
- Вам, отец Иермия-а, следует написать письмо-о в фонт, и мы в нетелю
перешлем на счет потворья толлары.
Лицо настоятеля от таких слов становилось недобрым, меняло румянец на
бледность, словно молоко скисало, а елей застывал в глазах солидолом.
- Шесть тысяч возьму, не надо двенадцати, - шептал, будто терял силы,