Журнал «Искатель» 1988. Выпуск №2

Артур Макаров АУКЦИОН НАЧНЁТСЯ ВОВРЕМЯ

Художник Анатолий Гусев

Прогулочный катер обогнул мыс с чёрными клыками скал, и здесь, за прикрытием, сразу перестало качать. На спокойной воде белыми пятнышками и скоплениями пятен колыхались чайки, некоторые, поднявшись, кружили над катером, выпрашивая подачки.

— Господи, до чего красиво! — вздохнула Русанова, глядя на город, обнимавший залив. — Всё-таки в северной красе есть что-то необычайно милое.

— Старый город всегда хорош, — со снисходительной улыбкой одобрил её эмоции Самохин. — И новое они пристраивали со вкусом, не тяп-ляп… Нейтралы убеждённые! Столько лет не воевали — было время изысками заниматься. А ведь в древности какими воителями числились… Викинги! Сколько стран при этом слове трепетали! А затем взяли и изменили политику в корне, вот парадокс необъяснимый.

— Не такой уж необъяснимый, если вспомнить хотя бы Полтаву, — усмехнулась Русанова и посетовала, наблюдая близко спикировавшую чайку. — Жаль, что ничего не захватила для птиц… Смотрите, как они трогательно выпрашивают.

— Ну, по-моему, просто нахально, — возразил Самохин, приняв её напоминание за упрёк в исторической неосведомлённости. — Жадные, прожорливые и крикливые! Зато изящны и этим создают впечатление. Как в жизни часто бывает.

Во время командировки он пытался осторожно приволокнуться за Русановой, получил вежливый, но предельно категоричный отпор и теперь относился к ней с досадливым уважением.

— И всё равно: голодных надо кормить, — упрямо сказала женщина. — Зато и не оскудеет рука дающего.

Пожав плечами, Самохин обернулся, кивком указал на чаек стоявшему неподалёку юному розовощёкому матросу, и тот вскоре же принёс два аккуратных пакета.

— Пожалуйста, у них всё предусмотрено, — Самохин заплатил за корм, и матрос, улыбаясь, поблагодарил его. — Только бросайте подальше, их сейчас столько над головами завертится, огадить могут.

Множество птиц действительно с пронзительным гамом затолклось в воздухе. Русанова, смеясь, бросала им корм, и пакеты быстро пустели.

Вроде бы неторопливо стуча мотором, катер тем не менее быстро приближался к причалам, прямыми полосками выдвинувшимся в море, и на одном из них его поджидали двое одинаково высоких, представительных мужчин, но один был много моложе другого.

— Всё, птички, больше нету. — Русанова отбила ладонь о ладонь, стряхивая крошки. — Теперь рыбу ловите.

— Ну, эти явно предпочитают жить подаянием, — снова счёл нужным сбить её настрой Самохин. А увидев приближавшийся причал и двух мужчин на нём, озабоченно взглянул на часы. — О, нас встречают, а мы и верно запаздываем… На десять минут! Шеф наверняка волнуется.

Пассажиров на катере было немного, русские в числе первых поднялись на причал, и младший из встречавших улыбнулся Русановой:

— Как вам понравилась прогулка?

— Благодарю вас, мистер Лундквист, было чудесно! И почти совсем не качало.

— Вот именно, что «почти», — уточнил Самохин с дежурной улыбкой, сопутствующей любому его разговору с иностранцами. — Просто моя спутница — прирождённый морской волк, чего совсем не скажу о себе… Мы едем, да? Катер опоздал на десять минут.

— Столько же у нас в запасе, и мы успеем, — заверил тот из шведов, что был постарше. — Прошу вас…

Машина стояла неподалёку, перед гостями предупредительно распахнули дверцы, и вскоре поток разнообразных лимузинов на магистрали принял ещё один.

Лицо Русановой, глядевшей сквозь боковое стекло, выражало простодушное любопытство, Самохин смотрел прямо перед собой, человек рядом с Лундквистом вежливо улыбался, вполоборота развернувшись к заднему сиденью, а Лундквист вёл машину с расчётливой лихостью, и путь оказался недолог.

Здание фирмы было многоэтажным, но, построенное с учётом рельефа местности, не казалось высоким. В просторном вестибюле при виде входящих поднялся из кресла дородный мужчина, не то похвалил, не то вежливо укорил с начальственной снисходительностью:

— Ну знаете, точность просто отменная: минута в минуту… Однако ведь у нас и отбытие сегодня, а дела ещё не закончены. Вы, Елена Андреевна, займитесь образцами, а мы с Леонидом Петровичем отправимся к коммерческому директору. Вы пойдёте с нами, господин Эдстрем?

— О, разумеется, господин Харлампиев, — заулыбался старший из шведов. — Я провожу вас. Мой коллега моложе, ему я предоставлю удовольствие сопровождать госпожу Русанову.

И, разделившись, они разошлись в разные стороны.

В полутёмном зале была высвечена лишь круглая площадка, ограниченная амфитеатром уходящих вверх рядов кресел.

Несколько манекенщиц с манерной развязностью и деланно-утомлёнными лицами похаживали в освещённом пространстве, демонстрируя шубы, палантины и меховые жакеты поверх повседневных и вечерних туалетов.

— Нет-нет, минуточку! — Русанова что-то отметила в блокноте, оставила кресло и подошла к просмотровой площадке. — Н-нет… С песцами, по-моему, всё хорошо, а соболь — мех строгий, при всей импозантности… Его лучше подавать с менее броскими туалетами.

— Хорошо, я вас понял, — кивнул Лундквист. — Магда! Попробуем третью модель… Переоденьтесь и возвращайтесь. Очень жаль, что вы нас покидаете, — снова обратился он к Русановой. — С вами я бы чувствовал себя уверенней, демонстрируя образцы заинтересованным лицам.

— Не скромничайте, вы отлично знаете дело. А наши меха такого качества, какое само по себе гарантирует успех. — Сделав ещё одну пометку, она убрала блокнот в сумочку. — Возвращаться необходимо: аукцион открывается через три недели, и предстоит уйма работы. Вы приедете, конечно?

— Боюсь, что нет, — с сожалением вздохнул Лундквист. — Я всегда с удовольствием посещаю Ленинград, но на этот раз в поездку снова намечают Эдстрема… Магда, вы готовы? Прошу.

— Это, пожалуй, лучше, — оценила новый туалет Русанова. — Если можно — помедленней…

— Медленней и с частыми поворотами, Магда! — приказал Лундквист. — Начали!

Девушка поплыла по площадке, повернулась раз и другой, поплыла дальше. Томно опустив ресницы, задержалась перед ними, и опять последовал разворот. Магда отменно знала дело, была хороша собой, и мех шёл ей.

Наблюдавший за всем этим из верхнего, невидного с площадки ряда седоголовый человечек не обернулся, услышав, как кто-то появился сзади него, только бросил коротко:

— Ну?

— Они готовы продать лишь несколько видов клеточных мехов, — сказал Эдстрем, склоняясь пониже. — А в остальном ссылаются на незыблемые принципы аукционных торгов: всем равные возможности.

— А подарки?

— Их шеф повёл себя, как японец: улыбался, делая вид, что не понимает, о чём идёт речь! Его помощник от негодования совсем забыл английский, на котором с трудом объясняется, а к женщине я не рискнул подступиться — судя по всему, она из фанатичных патриоток интересов дела и государства.

— Тогда нечего было за ними так ухаживать… Садитесь. Ваше доверенное лицо в России действительно заслуживает доверия?

— Оно готово на всё, если мы выполним его условия.

— Мы их выполним, — кивнул человечек. — Внесите требуемую сумму на банковский счёт, по прибытии в Ленинград — покажете ему чек. А вручите, когда станет принимать товар… О путях вывоза я позабочусь сам, понятно? Эта партия соболей должна быть нашей, я так хочу! Торговля всегда предусматривала известный риск, и мы рискнём. Но свести разумный риск к минимуму — ваша задача. Поэтому соблюдайте крайнюю осторожность, чек при расчёте лучше вручать не вам самому, а через посредника с дипломатическим прикрытием… Надеюсь, вы всё уяснили?

— Да, конечно.

Внизу появились Харлампиев и Самохин, сели в кресла рядом с Русановой.

— Они научились торговать, ничего не скажешь, — откинулся на спинку седоголовый. — К тому же у них есть что продать. Но и мы не потеряли хватки… Проводите русских с возможной любезностью и начинайте готовиться к поездке. Для напутственной беседы я вас вызову.

Он встал, едва возвышаясь над спинками кресел, не спеша двинулся вдоль ряда, ушёл.

В начале осени на Ленинград навалилась жара.

Кудесники из бюро прогнозов объясняли стремительное повышение ртутного столбика нежданным вторжением воздуха из знойной Сахары, подсчитывали, случалось ли нечто подобное в прошлом, а ленинградцы и гости города на Неве сначала обрадовались, а затем несколько подустали от каждодневной жары.

На взморье, на островных пляжах и на пляже под стеной Петропавловской крепости не то чтобы яблоку — семечку от него негде было упасть. Завезённое в киоски мороженое расхватывали тотчас, возле цистерн с квасом загодя выстраивались вереницы жаждущих, автоматы с газированной водой не успевали глотать монеты.

Но вообще-то жизнь шла своим чередом, и Пассаж тоже торговал по обыкновению бойко. В обувной отдел завезли модные босоножки, и уже на подходе к отделу образовалась толпа.

— Неужели будем стоять, Светочка? — демонстрируя тоску во взоре, обозрел столпотворение модниц молодой человек в безрукавке с эмблемой фирмы «Адидас». — Ты только взгляни, что делается!

— Ну конечно, если бы давали какие-нибудь кроссовки или мокасины на каблуке — так тебя бы очередь не испугала, — обиженно возразила Светочка. — А мне нужны, нужны босоножки, и я буду стоять сколько надо! Ты бы лучше узнал, достанется ли, чем настроение портить.

— Это туда сунуться? — Приподнявшись на носках, молодой человек с испугом взглянул поверх голов. — Так там задавят или в клочья разорвут, пока доберёшься… Да и не поверит никто, что я спрашивать лезу.

Смерив его уничтожающим взглядом, подруга отвернулась, и тут же кто-то осторожно тронул её за локоть.

— Вам босоножки, прошу прощения, молодая-интересная? Спрашивал мужчина неопределённого возраста, с лицом в пятнах от облезшей кожи.

— Да… У вас есть? — тоже шёпотом спросила Светочка, косясь на соседок.

— Самого товара нет, а очередь могу уступить, если желаете.

— Как очередь?

— Ну что ты, не понимаешь? Гражданин где-то впереди стоит и хочет нас поставить, — обрадованно вмешался молодой человек. — Сколько просишь за услугу?

— Красную, — последовал быстрый ответ.

— Это десятку? Да они, наверно, и сами того не стоят! Ты даёшь, дядя!..

— Хозяин — барин, я на горло не давлю.

Мужчина уже повернулся, чтобы отойти, но, взглянув в лицо Светочки, обладатель фирменной безрукавки шагнул следом.

— Погоди… А где твоя очередь?

— Так щас моментом подойдёт… Поставить? — оживился мужчина. — Двигайте за мной, я на доверии… Человек — человеку друг, товарищ и брат, а положенное в карман тиснете, как место укажу.

Троица исчезла в гудящей толпе, вскоре из неё выбрался продавший очередь, отойдя в сторону, перевёл дух, а затем вынул и проверил достоинство оказавшейся в кармане купюры. И услышал рядом тихий смешок.

— Полинял ты, Боря, полиняал, — укорил, покачивая головой, старик в старомодной соломенной шляпе. — Это ж надо, какой промысел подыскал: люди со смеху помрут… А кто и осудит!

Последние слова он произнёс всё так же посмеиваясь, но со значением, и лицо Бори цветом подравнялось под светлые пятна на нём.

— Ты… откуда взялся? Никак меня пасёшь, колода трухлявая! Так ведь я тебя и уронить могу, где базара поменьше.

— А вот теперь узнаю Архитектора, — подобострастно умилился старик. — Думаешь, я не в понятии, что Боря Архитектор за так к земле гнуться не станет? Что ты! Ну, пошутил на радостях, поскольку прежнего товарища встретил, а ты сразу рожки в пупок упираешь… Пошли лучше холодной окрошечки хлебнём, у меня в «Неве» племянник сегодня работает. Он и угостит за мой счёт.

— Н-ну, пошли, — недолго пораздумав, согласился тот, кого теперь величали Архитектором. — Однако не вздумай… Когда чего кому трёкнешь про то, что видел, — я тебе ботало на горле заместо галстука затяну!

— Да ни боже мой, ты ж меня знаешь! Пойдём, Боренька, только ты приноравливайся, забыл небось, какая моя ножка увечная?

Старик и верно заметно приволакивал при ходьбе правую ногу, но, радуясь встрече, ковылял быстро, и вскоре они оба вышли из Пассажа и растворились в потоке прохожих.

Вечер не принёс желанной прохлады, скорее напротив — стало душно. Однако и в эту пору старик в соломенной шляпе довольно бойко шествовал по делам, заведшим его в район проспекта Ветеранов.

Выйдя из троллейбуса, он прошёл улицей Добровольцев почти к самой железнодорожной линии, и здесь замедлил шаги на подходе к строениям индивидуальных гаражей. А потом и вовсе остановился, сняв шляпу, обмахнул несколько раз лицо; использовал передышку, чтобы осмотреться вокруг.

Сумерки ещё не сгустились, но в двух открытых гаражах уже зажгли свет. Старика заинтересовал тот, что был с самого края, однако сначала старик неторопливо прошёл мимо, заглянул за угол и, лишь удостоверившись, что там безлюдно, повернул обратно и ступил за порог пропахшего маслом и бензином помещения. Капот старенького «Москвича-402» был открыт, проходя мимо, он краем глаза видел человека, согнувшегося над мотором, а сейчас рядом с машиной никого не было…

Решив, что работавший где-то в глубине гаража, заранее изобразив улыбку, старик продвинулся дальше, и в это время позади с лязгом захлопнулись створки въездных ворот.

— И кого ты тут смотришь, папаша? — поинтересовался мужчина в испачканной майке, с чернью щетины на скуластом лице. — Будто мы и не знакомы.

Как бы желая удостовериться, не ошибся ли он, хозяин гаража приблизился, держа в правой руке разводной ключ, легонько постукивая им о ладонь левой.

— Так мы, верно… Я вот зашёл на свет, а хотел спросить насчёт в Выборг съездить, — сначала растерялся, а затем уверенней произнёс старик. — Подвезти кой-кого требуется.

— У-у, туда дорога не всякому, — внимательно разглядывая пришельца, протянул скуластый, всё ещё постукивая ключом, — А кого везти надумал?

— Родственника одного. Такой человек, знаешь, что и мне и тебе за добро отзовётся… Саней зовут, не слышал?

— Да у меня в библиотеке не один Саня записан… Ты-то сам его откуда узнал?

Теперь старик совсем взял себя в руки, и на его лицо вернулось обычное умильно-ласковое выражение.

— Так ведь другой человек, из хороших, знакомством помог! В архитекторах он числится, из командировочки прибыл и своё слово сказал…

На заднем сиденье «Москвича» распрямилась чья-то фигура, дверца приоткрылась и, как ни успокоился было старик, но теперь прянул в сторону. А тот, что объявился в машине, так и остался на сиденье, только дверцу ногой оттолкнул.

— Видно, пора Архитектору бубну выбить, чтобы таких ползунков не присылал, — сказал он, закуривая. — Да и быстро он чего-то в дела вошёл, а хотел отлежаться… Так с чем ты заявился, улитка родненькая?

Когда прикуривал, вспыхнувшая спичка высветила такое опасное лицо, что старику впору было потеряться совсем. Тем не менее он повёл себя иначе.

— Эх, милый: с моё повидав, ты не ползать, лежать смирно будешь и глазки зажмуришь! — сказал он безбоязненно. — Двинься-ка, Саня, я рядом сяду… А дверку прикрыв, и поговорим шепотком.

— Да я тут и так потом изошёл, — мрачно возразил Саня. И, высунувшись, бросил скуластому в майке: — Выйди да постой на ветерке… Послушаю я деда, вдруг он дельное скажет.

Оба дождались, пока дважды проскрипели петли металлических ворот, выпустивших хозяина гаража, и, выбравшись из машины и разогнувшись в невысокий рост, тот, к кому пришёл старик, предложил:

— Кажи свои козыри. Но раз меня кликал — значит, сорт людей понимаешь… Без темноты дело обрисуй, нынче время дорого.

— Это точно: с тобой темнить — себе в убыток, — согласился старик. — Только было б что мелочное, я бы к Сане Шмелю за просто так не сунулся. — Он огляделся, увидел, что сесть некуда, и со вздохом прислонился к верстаку, заваленному деталями. — А дело такое, что исполнишь и до-о-олго всякое разное без интереса будет… И чище некуда!

Ранним утром в одной из квартир ленинградского дома заверещал будильник, и его сразу привычно прихлопнула рука, обрывая трель звонка.

Мужчина средних лет, стараясь не тревожить жену, вылез из постели, постоял, сонно покачиваясь, и вышел в коридор. Вскоре в туалете шумно сработал сливной бачок, мужчина вернулся в комнату и прошёл на балкон. Поёживаясь от утреннего холодка, проснулся окончательно. Обозрев знакомый пейзаж, несколько раз развёл руками, начиная делать гимнастику, затем вдруг, нахмурившись, опустил руки и ещё раз посмотрел вниз.

Двор напротив был пуст, всё там было, как каждый день в это время суток, но в низком каменном строении одна из дверей оказалась открытой.

— Нина! — позвал мужчина, войдя в комнату. — Нина, ты спишь?

Жена спала, и, не дождавшись ответа, он взглянул на часы. Стрелки показывали десять минут седьмого.

Пройдя в прихожую, мужчина ещё пораздумал, стоя у телефона, решившись, снял трубку.

— Алё, милиция? Тут такое дело… Это просто один гражданин говорит. Я, понимаете, встал, а напротив нас склад открыт… Нет, не видел… Но он всегда закрыт, а щас двери настежь! Вы извините, конечно, но странно всё-таки… Что? А-а, Михайлов моя фамилия. Олег Ефимович… Так мне ведь на работу идти, как же я? Ну ладно, обожду…

Повесив трубку, вновь прошёл на балкон, посмотрел вниз, в соседний двор.

Там всё было, как раньше: пусто, тихо, и загадочно темнел квадрат открытого входа.

Мчавшаяся по улице «Волга», заложив рискованный вираж, с разворотом въехала во двор, остановилась, противно завизжав тормозами.

— Ты что, иностранных фильмов с автогонками насмотрелся? — ворчливо спросил Бутырцев водителя. — Гоняешь, как этот…

К машине спешил капитан Сенчаков, и, не определив до конца, как гоняет водитель, Бутырцев вылез, захлопнул дверцу.

— Товарищ подполковник! При осмотре места происшествия обнаружено…

— Стоп! Пройдём-ка на место и доложишь с наглядностью, — остановил подчинённого подполковник. — Эксперты работают?

— Заканчивают. Но уже определили кое-что, — шагая рядом, пояснил Сенчаков.

— Кое-что — это лучше, чем ничего, — оценил Бутырцев. — Но с другой стороны, опять-таки всего кое-что… Сюда, да?

— Сюда, товарищ подполковник.

Бутырцев остановился у входа в склад, бегло оглядел двор и шагнул вовнутрь.

В складском помещении работали сотрудники. Эксперты возились у дверей специальных боксов, старший лейтенант Таганцев осматривал короткий коридор, ведущий в остальные службы склада. Коридор заканчивался запертой металлической дверью.

А у стены напротив боксов, на бетонном полу, мелом нанесено очертание человеческого тела, и рядом застыл сержант.

— Сигнализация была отключена, сторож исчез, а вот здесь лежал труп неизвестного… Документов при нём не обнаружено, убит предположительно ударом тяжёлого предмета в область затылка, — негромко давал пояснения Сенчаков.

— Этот неизвестный, он что же, и работникам склада неизвестен, да? — спросил Бутырцев.

— Вот именно. Заведующий складом его видел, он сейчас находится там, — кивнул Сенчаков на металлический заслон в глубине коридора. — Осматривает другие помещения, волнуется очень… Опустошены два бокса, причём они не взломаны, не вскрыты, а отпёрты ключами, идентичными тем, что хранятся у заведующего. У них порядок такой: в конце дня все ключи сдаются.

— Порядок хороший, — произнёс Бутырцев. — А дело скверное… Давно не было такого чепе. — Он ещё посмотрел на меловые очертания на полу и подошёл к экспертам. — Чем порадуете, товарищ Исраэлян?

Тщедушного большеглазого Исраэляна уважительно величали алхимиком и кудесником, его главным увлечением была графология, и он всерьёз считал, что из-за небрежения к этой области криминалистики теряется многое.

На вопрос ответил по обыкновению обстоятельно и, как всегда, действительно порадовал важным наблюдением:

— Ну что можно сказать по первому впечатлению… Оба бокса открыты аккуратно, сигнализация не сработала потому, что была отключена. Обращают на себя особое внимание два обстоятельства… Во-первых, сигнализацию отключили не в коммуникациях, а на щите, а щит находится за тремя запирающимися перекрытиями. Отсюда, стало быть, — это сделал человек, знающий местное хозяйство, может быть, даже из доверенных лиц… Во-вторых, дверцы опустошённых хранилищ и вообще всё вокруг них тщательно протёрто, словно чистоту наводили перед самым ограблением. Поэтому отпечатки пальцев ночных грабителей чётко просматриваются. Мы их зафиксировали, разумеется…

— Вы сказали — грабителей? — прищурил один глаз Бутырцев, словно брал на прицел тех, о ком шла речь.

— Именно так. Отпечатки, по первой примерке, принадлежат двум разным лицам, — констатировал Исраэлян. — Не исключено, что убитый один из них.

С улицы вбежал молоденький лейтенант, вытянулся:

— Товарищ подполковник! Вас начальник управления вызывает…

— Хорошо, иду… Спасибо, Ревик Гургенович, обстоятельней побеседуем в родных стенах.

Вернувшись к машине, Бутырцев сел в неё, взял трубку рации.

— Здравия желаю, товарищ генерал… Докладываю: судя по первому осмотру, кража произведена подготовленно, сигнализация нейтрализована, сторож исчез… Нет, не обнаружен… Да, значительное количество шкурок отборного соболя, намеченного к распродаже на Международном аукционе. Что вы? Простите, я не понял… Ах, так! Ясно. Буду докладывать. Есть.

Положив трубку, он так и сидел некоторое время, глядя сквозь лобовое стекло, а к машине подошли Сенчаков и Таганцев. Бутырцев закурил и, повернувшись к помощникам, сообщил:

— Наше самое высокое руководство уже тревожило торговое ведомство. Очень обеспокоены случившимся: исчезнувшие меха включены в программу распродажи, аукцион открывается через пять дней, скандальная назревает ситуация… Нам решительно указано возвратить всё похищенное к началу торгов.

— Раз надо, значит, вернём! — бодро сказал Таганцев.

— Ишь ты! С этакой исполнительностью как раз и попадём пальцем в небо, — нахмурился подполковник. — А твои соображения какие, Иван Гаврилович?

— Надо в первую очередь сторожа искать, — Сенчаков говорил, обдумывая каждое слово. — И, как я понимаю, на похищенное всегда должен найтись покупатель… Если только он заранее не был намечен! Уж больно товар… своеобразный. И в большом числе, значит, очень денежное лицо его ждёт.

— Да, если ждёт, — кивнул Бутырцев. — Так. Таганцев, ваша задача как можно быстрее установить личность убитого… Здесь специалисты сами разберутся, так что ты, Иван Гаврилович, займись следующим: возьми под наблюдение комиссионки, скупки, всякого рода людные торговые точки. Конечно, разослать сводки-ориентировки, как полагается, и прочее… Спокойной работы не ждите, товарищи. Раз международным скандалом пахнуло, нам начальство ежечасно хвосты подкручивать будет!

Стремительно двигающийся состав поезда номер два Москва — Ленинград прогрохотал мимо первой пригородной платформы, и за окнами замелькали домики ленинградских предместий.

В служебном купе мягкого вагона проводница надела форменный пиджак, поправив причёску, вышла в коридор. И пошла по нему, стучась в каждое купе, осторожно отодвигая двери.

— Скоро прибываем. Билетики, пожалуйста… Скоро прибываем! Извините… Чаю кто желает? Кофе есть, растворимый.

Поездной радиоузел тоже начал работу, и в одном из купе лежавший пассажир накрыл голову подушкой, спасаясь от бодро вещавшего репродуктора. Но тут же понял, что время вставать, сел, свесил ноги в лёгких тренировочных брюках.

А его сосед безмятежно спал, закинув руки за голову.

Пассажир в брюках длинно, со сладким потягом зевнул, ещё раз с завистливой неприязнью оглядел спящего и, нащупав ногами туфли, присел у портфеля под столиком. Замок поддался не сразу, наконец щёлкнул…

…И тут же открывшего портфель рвануло вверх и в сторону, сильно швырнуло на полку, запрокинуло. Заломило стиснутое правое плечо.

Затем его отпустили.

— Прошу прощения, — сказал сосед по купе, холодными глазами разглядывая ошалело моргавшего человека. — Видимо, я был чересчур резковат. Но дело в том, что это не ваш портфель.

— Что? Как же… Ох, правда! Мы ведь садились в последний момент, — залепетал пассажир в брюках. — Мой попутчик в другом купе, я там вещи оставил и спросонья перепутал, знаете… Поскольку мой совершенно такой же. Вы убедитесь, пожалуйста, я принесу…

— Зачем, я вам верю, — беглая улыбка сделала почти приятным жёсткое лицо владельца портфеля. — А поскольку я реагировал тоже со сна, вы должны меня извинить.

— Да, конечно… Я понимаю. Я как раз сейчас туда пойду, там умывальные принадлежности, знаете, бритва и всё такое…

Опасливо передвинувшись на полке к двери, он шмыгнул из купе, а его обидчик, оставшись один, задвинул дверь, посмотрев на себя в зеркало, проворчал: «А нервишки-то стали тонковаты, братец!» Потом сдёрнул с вешалки над изголовьем махровый халат и вскоре прошествовал по коридору в туалет.

Когда проводница начала разносить чай, он вышел в коридор уже одетый, глядя в окно, закурил, а из ближнего купе показался тоже успевший сменить тренировочные брюки сосед, нырнул обратно и опять показался с портфелем в руке.

— Простите, что отвлекаю… Вот! Точно такой, а вы уже легли, когда я вошёл. Вещи заносить, излишне шуметь постеснялся просто. К тому же товарищ рядом, мы, знаете, слегка отметили одно событие, ну и с утра внимание, конечно, ослабло… Вы извините!

— Да оставьте, право, — усмехнулся куривший. — Недоразумение оно недоразумение и есть. И вы не обижайтесь.

— Ни в коем случае! — Человек с портфелем потоптался рядом, улыбнулся искательно. — Мы с товарищем бутылочку сухонького открыли… Не присоединитесь?

— Благодарю. С утра пью напитки не ниже сорока градусов. А вино — ни в коем случае, и вам не советую. Да и подъезжаем уже, слышите?

Радио звучно объявило о прибытии. Раздалась бравурная музыка, вскоре за стёклами потянулся перрон.

Встречающие ожидали и у начала перрона, ближе к выходу в город. Среди них, зябко нахохлившись, похаживал длинноволосый и долговязый малый в линялом джинсовом костюме, исподлобья оглядывая выходивших с поезда.

— Сева! — В руках, у любителя крепких напитков сейчас, кроме портфеля, был ещё и чемодан, глаза усмешливо щурились. — Здравствуй, Сева… Этак ты меня долго встречать будешь.

— Виктор Сергеевич, дорогой, — не вдруг, сначала ещё присмотревшись, расплылся долговязый Сева, разводя руки. Но не обнял, а поспешил взять чемодан. — Как это я тебя не увидел? Идём сюда, я машину поближе подогнал… Понимаешь, собрался ехать, а она не заводится! Боялся, что опоздаю.

— Опаздывать нехорошо. Что бы я тогда стал делать? Сел на чемодан, заплакал, так бы и сидел в ожидании обратного поезда…

Люся Баканова приступила к трудовой деятельности месяц назад — если считать совсем точно, то двадцать восемь дней, — и каждый день дарил ей радости и огорчения.

Всякий раз, отправляясь на службу, она радовалась, что нашла место, о котором можно только мечтать: рядом изысканнейшие меха, демонстрации мод, навещающие её шефа иностранные гости — и всё это при самых необременительных обязанностях, плюс множество новых и очаровательных подружек. Но к вящему сожалению, человек, особенного внимания которого она добивалась, нимало не был склонен его оказывать. Нет, заместитель заведующего отделом внешних сношений Сергей Александрович Воронцов неизменно любезно и без тени начальственного высокомерия общался со своей секретаршей. И это была именно та любезность, какая служит для установления точно определённой дистанции, как между сослуживцами, так и между мужчиной и женщиной.

В свои девятнадцать лет Люся успела кое-что узнать про жизнь в разных её проявлениях. Хотя и без этого, уже в силу одной своей принадлежности к лучшей половине человеческого рода, была способна понять, что в её огорчениях повинна другая представительница той же половины. А вскоре новые подружки не преминули точно назвать имя счастливой соперницы. К этому времени стены проходной комнатки секретарши перед кабинетом Воронцова были сплошь увешаны фотографиями манекенщиц, среди коих наличествовало и фото Виктории Лоховой, или Вики, как называли её подруги. И узнав, что именно она якобы пользуется особыми симпатиями Сергея Александровича, страдающая секретарша переместила фотографии соперницы из угла у окна на стену против двери Воронцова. То ли для того, чтобы чаще видел, привык, и привычка родила неприятие, то ли для того, чтобы мог сравнить холодную красоту Лоховой с живым и пикантным очарованием близкой помощницы… Кто знает?

Каждый день, придя на работу, Воронцов по заведённому регламенту проводил час в своём кабинете. Затем, если не был занят посетителями, покидал кабинет, оставляя точные указания, что кому отвечать и где можно его найти в случае надобности. И сегодня, ровно в десять тридцать, он вышел от себя и с неизменно радушной улыбкой попросил:

— Люся, будьте любезны, приготовьте кофе к двенадцати. Я зайду к Харлампиеву, навещу старшего товароведа и спущусь в зал. Там и буду, если что.

— Хорошо, Сергей Александрович, я поняла, — Баканова вспомнила, о чём просили узнать нетерпеливо ждущие новостей манекенщицы, и решилась спросить: — Простите, Сергей Александрович, а что с этой ужасной кражей? Выяснилось что-нибудь?

— Когда выяснится — вы узнаете одной из первых, я вам обещаю, — сказал Воронцов, ничуть не выдав, насколько забавляет его изысканная поза, избранная секретаршей при разговоре на этот раз. — Пока могу сообщить только то, что знают все: милиция ищет преступника.

А вообще из-за этой кражи всё летело вверх тормашками! На международных рынках русские соболя по-прежнему ценились дороже других мехов, несмотря на стремительное вхождение в моду таких полноволосых мехов, как рысь, волк и лисица. Представители фирм и корреспонденты, прибывшие на аукцион, каким-то образом тотчас пронюхали о печальном событии, и для многих из них оно явилось скорее сенсационным, нежели огорчительным. А вот устроителям аукциона предстояло выкручиваться: соболя числились в списке распродажи, предпринимались отчаянные усилия подсобрать ещё часть шкурок из разных запасов, но это всё равно был уже не тот товар и не в том количестве.

К главному своему начальнику, Евгению Николаевичу Харлампиеву, попасть не удалось. Его многолетний цербер Софья Григорьевна сообщила, что у начальства с утра засел милицейский чин и тревожить Евгения Николаевича она не может, не хочет, не будет! Всё это было подано с соответствующей миной и категоричным потряхиванием седыми завитушками.

Старшего товароведа Самохина тоже не оказалось на месте, но он вскоре появился в холле перед конференц-залом, стоял, как надгробие самому себе, в горестной задумчивости. Было, ох было от чего впасть в задумчивость Леониду Петровичу Самохину, поскольку в списке немногих доверенных лиц, имевших доступ к ключам от хранилищ, он значился одним из первых!

Воронцов постарался выглядеть как можно безмятежней, дабы не усугублять невесёлое состояние товарища, подойдя, спросил:

— Ты что тут в одиночестве, Петрович? Я думал, тебя иностранцы на части рвут, весь в делах, а ты прохлаждаешься… Могу поделиться своими проблемами, если скучаешь.

— Не трудись, проблем хватает… А иностранцы уже рвали: правда ли, что похищены все продажные меха и налётчики были вооружены автоматическим оружием, обоснованы ли слухи об отсрочке открытия аукциона, почему не видно Харлампиева, не сослали ли его в Сибирь за случившееся. Вон Мартенс, видишь? Полчаса мне душу мотал, теперь к кому-то ещё прицепился.

— А-а, ну конечно, Мартенс, старый лис, ловец сплетен и душ, — пригляделся Воронцов. Пригляделся он и к тому, с кем разговаривал западный журналист, и стал серьёзен. — А с кем это он беседует, Леонид Петрович?

— Судя по карточке, корреспондент из АПН, — пожал плечами Самохин. — Я его впервые вижу.

— Я тоже. Я поэтому пойду, подмогну бедняге: он Мартенса не знает, тот ему быстро мозги запудрит, выудит лишнее слово и из него в своей газетёнке сенсационный подвал развернёт…

Лица, получившие доступ в аукционное святилище, наделялись пластмассовыми карточками, которые носили на груди. И на каждой, под эмблемой аукциона, красовалась фамилия владельца карточки.

«Мальцев В. С, АПН», значилось на пластмассовой карточке у высокого мужчины, беседующего с Мартенсом. Воронцов отметил сразу, что лицо совершенно незнакомое, и встал рядом.

— Здравствуйте, извините… Гуд морнинг! Хау ду ю ду, мистер Мартенс?

— Оу, мистер Воронцоф! Я рад видеть опьять… Имею вопросы, отшень многоу, хочу получать ответы, да! Мистер Мальтсев, он молчит, он сфинкс, он не может помогать коллегам, это плохо, очень плохо, не-кон-так-тно, вот…

— По-видимому, мистер Мальцев сам неосведомлён в той области, куда стремятся ваши интересы, — рассмеялся Воронцов, — А я удовлетворю любопытство в полном объёме… Кстати, может, в чём-нибудь могу помочь мистеру Маль-тсе-ву, поскольку он у нас новичок, по моему разумению?

— Можете, — отозвался Мальцев без улыбки, из чего Воронцов заключил, что этот человек редко общался с иностранцами. — Мне надо позвонить… Откуда бы?

— Телефон в холле, внизу. Если там очередь — выше этажом, по коридору направо наши службы. В каждой комнате телефон, а сотрудники — сама любезность.

— Благодарю.

Мартенс мёртвой хваткой вцепился в Воронцова, зачастил возбуждённо, а Мальцев спустился в холл нижнего этажа. Вокруг столика с телефоном толклось множество людей, он ещё постоял, оглядывая разномастную, говорливую толпу, а затем решительно поднялся на третий этаж, в коридор, указанный Воронцовым.

И первая и вторая двери оказались запертыми, на стук в третью никто не ответил, но она приоткрылась. Мальцев вошёл и с удивлением увидел, что комната не пуста: в кресле у окна сидела женщина, а поза её выражала такую безысходность, что стал понятным неотмеченный стук.

— Прошу прощения… Вы не разрешите позвонить? Здравствуйте.

— Что? — Спрашивая, женщина глядела мимо. Глаза не сразу нашли его. — Простите, я не поняла…

— Мне нужно позвонить. Правда, я могу и в другом месте.

— Звоните, отчего же…

Она отвернулась к окну, а Мальцев, набирая, нет-нет да и взглядывал на неё. Набирать пришлось дважды.

— Сева, ты? Да, никак не мог раньше… Вхожу в режим, увидимся только завтра. Что слышно у тебя? Понятно… Понятно… Это обязательно! Ну хорошо, до завтра, привет.

Положив трубку, пошёл к двери, но у порога постоял, оглянулся, вернулся к креслу у окна.

— Ещё раз простите… Мне кажется, у вас что-то стряслось. Не сочтите за самонадеянность, но, может, я могу быть полезен?

— Вы? С какой стати? — искренне удивилась она. — Впрочем, если у вас есть сигареты…

— Прошу, — он достал, протянул и встряхнул пачку. Когда тонкие, вздрагивающие пальцы вытянули-таки сигарету, щёлкнул зажигалкой и закурил сам.

— Спасибо, — женщина взглянула на разжёгшийся табак и вдруг рассмеялась. — Фу, глупость какая! Теперь неловко вас выставлять отсюда, а говорить… Стряслось у нас всех: вы ведь тоже наверняка знаете о пропаже?

Наслышан, если вы так мягко называете ограбление… А сами работаете здесь? Я спрашиваю оттого, что не замечаю карточки.

— Карточка бирку напоминает, а я каждый день их вижу на шкурках. — Она затянулась дважды подряд. — Понимаете, сегодня утром меня вызывали… Я впервые имею дело с милицией и очень боялась. И сейчас боюсь!

— Ну, во-первых, говорят, что невинность не знает страха, — усмехнулся Мальцев несколько иронически. — А во-вторых, и в милиции иногда попадаются разумные люди, если судить по кино- и телепродукции.

— Да, наверное, попадаются… Со мной тоже беседовали вежливо. А всё-таки гадко ощущать себя подозреваемой! Хотя…

Она осеклась, и, не дождавшись продолжения, Мальцев подвинул стул и уселся напротив.

— Послушайте: мне кажется, что выговориться вам и необходимо и… некому. Гоните в шею, если я назойлив, но верьте, что ни минуты не сомневаюсь в вашей порядочности. Не берусь объяснить — почему, но это так! Хотя вы явно не договариваете…

— Елена Андреевна, — прервала женщина вопросительную паузу. — Вы правы: я не договариваю, и правы, что надо выговориться. Что некому — опять верно! И ещё, я почему-то не люблю этот термин «порядочность». Часто слышишь: «он порядочный человек». А он, оказывается, порядочная дрянь… Понимаете, получается, что я последняя видела Лохова, а в милиции об этом не сказала. Плохо, да?

— А кто это — Лохов?

— Да сторож, который исчез! — Елена Андреевна досадливо съёжила брови. — Он без того был странный такой, а тут совсем не в себе казался… И главное, — она растерянно посмотрела на Мальцева, — я не последняя его видела, хотя получается так.

— Попробуем разобраться, хотя у вас не вдруг поймёшь, — он крепко прижал нос кулаком. — Вы хотите сказать, что кто-то ещё видел его после вас? Где это было?

— Ну на складе же… Конечно, видел! Я услышала шаги, и Лохов туда пошёл, где человек был, которого услышала… Но всех спрашивали, никто в это время не приходил, и получается, словно я там оставалась одна! А я даже разговор их слышала, не слова, а как они говорили. Если бы в милиции сказала, стали бы спрашивать, кто и что, но я ведь не знаю! У них, говорят, так путают людей, мне не хочется запутаться и повредить кому-то, понимаете?

— Понимаю, — серьёзно кивнул Мальцев. — И не надо ничего говорить. И терзаться не надо.

— Вы считаете, не надо? — посветлела Елена Андреевна, радуясь, как радуется нерешительный человек, чьё намерение подкрепили со стороны.

— Разумеется. Путать они и впрямь мастера, им за то деньги платят. Давайте лучше пойдём на пресс-конференцию, я, в общем, за этим пришёл. Вам не нужно быть?

— Нужно… Только теперь я позвоню, а вы идите. Мы всё равно там увидимся. — И сразу спохватилась, удивившись себе, — Правда, это совершенно не обязательно! До чего глупо сказала…

— Зато искренне, — рассмеялся Мальцев, пошёл к двери, от неё обернулся. — Меня зовут Виктор Сергеевич. Сообщаю на всякий случай.

Оставшись одна, Елена Андреевна пересела к телефону, набрала номер.

— Димитрий это я, — сказала обрадованно. — Значит, ваша вылазка не состоялась? Ну, я рада… Нет, я ещё не знаю — когда но ты и сам помнишь, что где лежит. Вот и распорядись… Конечно, приду, что за вопрос? А об этом — когда увидимся. Хорошо, хорошо, у меня дела. Чао!

Даже те, кто прибыли специально, чтобы освещать то или иное событие, зачастую не ходят на пресс-конференции, зная, что после всё равно получат все материалы. Разумеется, если у них нет заготовленных вопросов. И если, конечно, не пахнет сенсацией.

На этот раз сенсация наличествовала, заготовленные вопросы были, и в небольшом зале, несмотря на многолюдность, царила та тишина, какая образуется при выступлении оратора, от которого ждут малейшей промашки. Но Харлампиев говорил, как обычно, спокойно.

— …Надо сказать, что в этом году мы уже участвовали в трёх международных аукционах, где выставляли и, за малым исключением, почти полностью продали все виды пушно-меховых товаров. Но, как известно, около восьмидесяти процентов мехов мы реализуем здесь, на ленинградском аукционе, и нынешний не станет исключением из правила…

Сидящий за столом неподалёку от выступавшего Воронцов увидел в зале Мальцева. Разглядывая его, вдруг подумал, что этот человек из тех, с кем хочется познакомиться поближе.

— …В заключение, — продолжал Харлампиев, — хочу объявить, что завтра в демонстрационном зале начнутся просмотры моделей готовой одежды из мехов различных наименований. А теперь прошу задавать вопросы!

По залу разом прокатился гул, и первым поднялся красавец в седоватых кудрях.

— Вопрос фирмы «Джакомо Ваннуци». В каком объёме будут предложены шкуры рыси?

— В объёме, как минимум, вдвое больше против прошлогоднего.

— Фирма «Мацуда и Мацуда». Объявленная программа торгов не претерпела изменений? Я хочу сказать…

— Простите, я вас понял. Нет, программа торгов изменений не претерпела, — в наступившей опять тишине произнёс Харлампиев.

Тишина затянулась и была нарушена вопросом, поставленным без обиняков.

— Гэвин Саксон, «Дельта Трейдинг Корпорейшн». Скажите, по-прежнему ли вы хотите представить на продажу соболей баргузинского кряжа?

— Да, по-прежнему.

— Вы хотите сказать, что они обязательно поступят в продажу и поступят именно в указанном объёме? — напористо переспросил Саксон.

— Я хотел сказать именно это, вы меня поняли правильно, — кивнул Харлампиев. Воронцов взглянул на него с лёгким недоумением. — Объявленная партия соболей полностью пойдёт на торгах!

Как ни истерзала город жара, но бытующее мнение, что летом легче и выгоднее купить зимнюю одежду, заставляло комиссионный магазин меховых изделий и в эту пору работать с неизменной нагрузкой.

Пожилая женщина протолкалась к прилавку, несмотря на протесты приглядывающихся и приценивающихся возле него, выждала, когда продавщица оказалась рядом, и обратилась просительно:

— Девушка, милая, вы не окажете любезность…

— Окажу, как только освобожусь, — без особой любезности в тоне отреагировала продавщица. — Вы же видите, что я товар показываю!

— Так тут вас двое, а она уйти может. Я вам буду очень признательна! — со значением пыталась настаивать женщина.

— Кто — уйти? — недоумённо свела брови продавщица. — Я не понимаю… Вы что хотите?

— Видите ли, мне одна гражданочка шкурки предложила, говорит, это соболь, а я сомневаюсь, — взволнованным шёпотом зачастила просительница. — Она здесь рядом, в подъезде стоит, у неё ещё одна желающая смотрит… Вы бы поглядели: соболь это или нет, раз специалистка, а я отблагодарю! Мне дочке подарочек хочется.

— Ну знаете! Я с рабочего места по подъездам ходить не могу… — Запнувшись, продавщица ещё посмотрела на уговаривающую и неожиданно радушно улыбнулась. — Хорошо, ради вашей дочки схожу. Подождите у выхода.

— Спасибо вам, милая… Только вы не задержитесь, пожалуйста, а то вдруг уйдёт.

Быстро пройдя за прилавком в служебное помещение, продавщица оказалась у двери с надписью «Заведующий», распахнув её, крикнула с порога:

— Серафима Евгеньевна, звоните в милицию! Тут рядом в подъезде шкурки продают… Я туда побегу!

Группа Бутырцева получила сигнал о продаже шкурок в 18.15, Уже в 18.36 старший лейтенант Таганцев был на месте, и очень испугавшаяся появления милиции блондинка, сбывавшая шкурки, сразу сказала, что товар дал продать знакомый, который ждёт у неё дома, но домой она ни с кем не поедет, потому что убьёт он её, если милицию приведёт!

Машина проехала по мосту через Фонтанку и ходко помчалась по набережной.

— Успокойтесь и поймите, что с нами вам ничего не грозит, — с сиденья рядом с шофёром увещевал Таганцев плачущую блондинку. Та сидела сзади, между Калинниковым и Сагарадзе, опухшее лицо зачернили потёки туши. — Перестаньте плакать.

— Не грози-ит, скажете-е! А он Нинке такой мордоворот устроил, когда она с военным танцевать пошла-а… Пять дней на работу показаться не могла.

— А вот и Нинка, — удовлетворённо кивнул Таганцев. — Это кто такая и где они танцами занимались?

— Так в ресторане, где же? В «Баку-у»… Только это давно было, Нинка три года как за лётчика замуж вышла, в Орске живёт… А он на прошлой неделе объявился и ко мне напросился, — рассказывая, блондинка всхлипывала реже. — Всё денег ждал, откуда с работы приехал, каждый день уходил… А тут говорит: знаешь, я зверюшек привёз, для себя берёг, да раз деньги нужны, ты сходи толкни кому-нибудь, только не в скупку, а так, раз тебя в скупке обманут. Я и пошла, идиотка непутёвая-а-а…

— Откуда он приехал, говорите? Да успокойтесь вы!

— С этими… с нефтяниками на Севере работал. Там, рассказывал, этих соболей дополна, они их с собаками ловили. Да куда вы? Здесь перерыто всё, ремонтируют… Направо надо.

— Сдай назад, Костя… Или нет — объезжай тротуаром, живенько! — Таганцев озабоченно взглянул на часы и снова обернулся к женщине. — Этаж у вас какой?

— Второй… Только я ни в жизнь с вами не пойду, режьте, мучайте, а не пойду! Убивайте!

— Перестаньте кричать, тогда не будем резать… Этот двор? Окна куда выходят?

— Это-от… И окна сюда.

— Стоп! Калинников, останешься с ней. Сагарадзе, пошли! Сзади остановилась ещё одна машина, из неё выскочили трое, тоже спешили к подъезду. Но вошли в подъезд именно они и Таганцев, а Сагарадзе остался на улице.

Женщина в машине опять всхлипнула, тихонько заскулила в платок.

— Тише, не терзайтесь, гражданочка, — сказал шофёр, напряжённо вглядываясь через стекло в синеву сумерек, сгустившихся в колодце двора. — Слёзы жизни не в помощь.

Стоявший под стеной Сагарадзе услышал, как наверху стукнули рамы, и почти в тот же миг на земле оказалась человеческая фигура. Человек трудно разгибался после прыжка…

А от въездной арки вспыхнули фары двух машин, чётко высветив его.

— Стоп! — сказал успевший оказаться за спиной этого человека Сагарадзе. — Руки вверх и в дальнейшем без цирковых номеров!

— А я и не стану, — подняв руки, ответил задерживаемый и неожиданно опустился на землю. — С ногой у меня чего-то, начальники…

Подполковник Николай Афанасьевич Бутырцев, если бы его пришлось характеризовать кратко, был, что называется, «службист», то есть вменил себе в обиход и требовал от других неукоснительного выполнения уставных положений, соблюдения субординации и так далее. Однако при всём при том взял себе также за непреложное правило, занимаясь делом, работать так, словно не было пристального начальственного надзора, непрестанных подстёгиваний, напоминаний о срочности задания, а иногда и довольно суровых упрёков в медлительности. «Торопиться надо медленно!» — такое присловье стало его девизом. Но два-три раза на дню устраивал короткие оперативные совещания, и это тоже было правилом.

Заканчивая одну такую оперативку, он разглядывал лежащие перед ним на столе фотографии, на которых одно и то же лицо было снято живым в разных ракурсах и мёртвым, тоже в разных. Ещё были фотографии тела убитого и увеличенные снимки отпечатков пальцев.

— Значит, Шмелёв Олег Борисович, — отложил Бутырцев одну из фотографий, — двадцать восьмого года рождения, не единожды судимый, последний раз освобождённый из колонии строгого режима месяц назад. Кличка — Шмель… Ну-ка, ещё раз справку экспертизы?

— Причиной летального исхода явился удар головой о стену складского помещения. Смерть наступила практически мгновенно, чему способствовала старая черепная травма… Произошло это по времени в пределах трёх-четырёх часов ночи, — заглянув в свой блокнот, зачитал Сенчаков.

— Спасибо. Что мы имеем по сторожу?

— Пока ничего, — мрачно констатировал Таганцев. — По показаниям соседей, Лохов в конце того дня, как обычно, ушёл на работу. С тех пор его больше не видели… Фотографии размножены и разосланы, поиски ведутся, дана заявка на полную проверку.

— Как только будет готово, полученные данные немедленно ко мне… Сейчас все свободны, в том смысле, что продолжайте работать, — оглядел сотрудников подполковник. — Распорядитесь, чтобы доставили задержанного и всё, что на него имеется. Как его фамилия?

— Томилин, — назвал, вставая, Таганцев. — Мужчина ловкий, при задержании пытался бежать.

Через полчаса напротив Бутырцева сидел человек с почти неуловимым взглядом и светлыми пятнами не то от солнечных ожогов, не то от обморожений на коже лица.

— Значит, Томилин Борис Игнатьевич, так? — утвердительно спросил подполковник.

— Так, — согласился Томилин. — Я считаю, что фамилия тоже значение имеет, гражданин начальник. Ведь сколько томиться в жизни пришлось, кошмар вспомнить! И вот опять, чистое недоразумение, а чувствую, будут большие неприятности мне — и вам лишние хлопоты.

— Нам — лишние хлопоты, вам — казённый дом, дальняя дорога и пиковый интерес, — легко поддержал разговор Бутырцев. — А что это у вас за псевдоним, Архитектор?

— За точный расчёт и капитальные соображения люди наградили, — не без самодовольства сообщил Томилин. — Планы строю, так сказать, на прочной основе… Не то как щас дома ставят: его приняли досрочно с оценкой «отлично», а он через месяц на бок хилится! Сплошной обман Госплана.

— За качество болеете душой? Это хорошо. А судимостей у вас многовато. Не находите?

— Действительно, есть грех. Как пишут в газетах — верность избранной профессии, — Томилин сокрушённо развёл руками. — Но хотел, чтобы всё было в прошлом, уверяю. Прибыл с намерением переквалифицироваться, да попутала нечистая сила!

— Ну, предварительное знакомство состоялось, так вы теперь попонятней излагайте. Где взяли шкурки, часть из которых была передана вами для продажи Зинаиде Гоголевой?

— Украл, гражданин начальник. Бродил по городу с целью трудоустройства, за-ради любопытства зашёл в Пассаж, и у солидного человека аккуратно отвернул свёрточек… Я же говорю — нечистая попутала.

— Солидный был свёрточек, с тридцатью двумя шкурками, — уточнил Бутырцев. — Может быть, сразу начнём деловой разговор, Томилин?

— А может, сразу и кончим? — впервые прямо посмотрел тот на подполковника. — Ну пораскиньте сами: инцидентик плёвый, невольная, можно сказать, кража, вызванная ротозейством неизвестного лица… Моё чистосердечное признание подписываю с ходу, и дело в суде проскакивает, как намыленное. Получается роскошный довесок к вашему авторитету!

— Получается, что кличка у вас не очень правильная, Томилин: версию вы строите ловко, да фундамент хиловат… А как провели ночь с одиннадцатого на двенадцатое августа, не вспомните?

— Очень даже помню: кошмарно! Первую половину страдал от перегрузки, а к утру маялся дрожанием всего организма с похмелья… Зинка с ночной пришла и как раз застала меня в разобранных чувствах. Она подтвердит.

— Уже подтвердила. Так, — Бутырцев выключил магнитофон, нажал кнопку, и у дверей возник конвоир. — Вы сейчас чересчур перебираете с юмором, Томилин, расстанемся до следующей и скорой встречи. И мой вам совет: постарайтесь быть к ней готовы!

Оставшись один, Бутырцев некоторое время сидел, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. Затем поднял трубку, когда ответили — попросил:

— Сагарадзе? Мне нужны показания сотрудников отделения Союз пушнины, имеющих доступ в складские помещения. Да-да, Завьялова, Самохина, Русановой… Именно сейчас. Жду.

Служащие гостиницы «Советская» никогда не могли пожаловаться на отсутствие постояльцев, а в дни, предшествующие аукциону, тем более.

— Постойте-ка, минуточку, куда вы? — Швейцар на входе догнал быстро прошедшего человека, загородил дорогу. — Попрошу карточку. Вы у нас проживаете?

— Обязательно. Вот — убедитесь.

У лифта была толпа. Мальцев подошёл к киоску «Союзпечать». Сзади кто-то сказал:

— Ну как, не скучаем после столицы? Добрый вечер, — Воронцов приветливо улыбался. — Днём я не представился и мог показаться бестактным, зато хотел спасти вас от пройдохи Мартенса. Воронцов, Сергей Александрович.

— Мальцев, Виктор Сергеевич. Я всё понял и не в претензии. Вы и здесь не оставляете гостей без внимания?

— Только некоторых, — рассмеялся Воронцов. — Как раз собрались компанией, а мужского контингента недобор. Не присоединитесь?

— У меня рабочий режим, — покачал головой Мальцев. Но через плечо Воронцова увидел двух мужчин и Елену Андреевну рядом с тремя рослыми девицами. И добавил раздумчиво: — Хотя чем чёрт не шутит, когда бог спит… Надо же день прибытия отметить!

— И чудесно. Давайте я вас представлю.

Воронцов подвёл его к стоявшим поодаль и, хотя Мальцев резковато освободил панибратски прихваченное плечо, объявил радушно:

— Наш московский гость любезно согласился провести вечер вместе с нами! Прошу любить и жаловать: Мальцев, Виктор Сергеевич, золотое перо всемирно известного агентства печати «Новости».

— Зоя.

— Вика…

— Тамара…

— А это коллеги из Польши: Збигнев Данецкий, Лешек Охыра, мои давние друзья, — пояснил Воронцов. — Лена, вы и словечка не пророните?.. Елена Андреевна Русанова, наш скромный сотрудник с решительным характером.

В тоне Воронцова или в молчании Русановой Мальцев ощутил нечто такое, что не позволило ему упомянуть о дневной встрече. Он лишь слегка поклонился:

— Мальцев. Очень рад знакомству.

Вскоре поднялись на десятый этаж, где Данецкий занимал люкс. Хозяин принимал широко, хорошо владел русским и вообще оказался весёлым и приятным мужчиной. Охыра улыбался, всем подливал и был не очень речист, в силу того что не обладал столь объёмным словарным запасом. А Воронцов сыпал прибаутками и анекдотами, являя собой ту самую душу общества, какая способна объединить самое разнородное собрание.

Два очень вежливых официанта успели не раз навестить номер, ни в закусках, ни в напитках недостатка не ощущалось, а кассетная магнитола выдавала всё, на что была способна.

— …Стоит посмотреть обязательно! Такие невозмутимые, респектабельные господа, всё на свете они видели, а совершенно меняются на торгах, — танцуя с Мальцевым, пышноволосая Зоя говорила с мстительным удовольствием. — В раж войдут и друг на друга злобными волками смотрят!

— Коммерция — дело нешуточное. Кто как, а я серьёзного коммерсанта уважаю… Вы завтра участвуете в показе? Обязательно приду на вас посмотреть.

— Буду ждать, — обласкала взглядом девушка. — Только, знаете, везде одинаково… Конечно, у Гальки лучшие ансамбли и музыка для выходов подобрана специально!.. Её подают особо, раз Воронцов старается.

— Кто-кто подаётся так роскошно?

— Да Вика же… Вон с поляком танцует. Она вообще Галина от рождения, но теперь — Виктория, для звучности. Виктория Лохова, Советский Союз, первая беговая дорожка! Умора.

— Где-то я слышал эту фамилию, — постарался припомнить Мальцев. — А может быть, в журналах или в аукционном проспекте читал.

— В журнале мод её часто снимают. Только сейчас она бы и фамилию свою сменить рада в связи с этим случаем… Вы же знаете, конечно?

— Знаю, разумеется. А что я знаю?

— Ну-у, какой, — охотно рассмеялась Зоя. — Сторож, который исчез, ведь он тоже Лохов был… Такое несчастье, собольки просто роскошные пришли, все ахали!

И оба поляка танцевали, а Воронцов, налив в фужер минеральной воды, выжимал туда лимон. Когда Мальцев посадил свою даму и подошёл к столу взять пепельницу, Воронцов спросил негромко:

— Разведка произведена? Она ничего, правда, злючкой бывает… А в женщине ценна доброта. Как считаешь?

— И доброта тоже, — согласился москвич. — Мы уже на «ты»?

— Конечно, если нет возражений. Давай чокнемся, только я водичкой… Не представляешь, до чего пить надоело! А с иностранцами иначе никак, входит в распорядок общения. Ты в Москве где обитаешь?

— Звёздный бульвар знаешь?

— Там, у киностудии, что ли?

— Нет, у кинотеатра «Космос». Эта Русанова, она всегда сидит мраморной нимфой?

— С ней в компании нечасто приходилось общаться. Её Охыра пригласил, консультировался у неё насчёт партии песцов… А штучка с секретом! Живёт без мужа, одевается хорошо, хотя зарплата не ахти, обводы корпуса сам видишь какие… И ни на кого в упор не глядит! Попробуй, но если хотя бы разрешит проводить — я обязуюсь всухую сжевать собственный галстук!

Данецкий был в приподнятом настроении, подойдя с бутылкой, сразу налил в ёмкости беседующих.

— Не можно отделяться для деловых контактов. На то будет срок завтра… Панове, прошу поднять бокалы за здравие сиятельных дам, красящих наше собрание!

— Виват! — поддержал Охыра воодушевлённо.

Мужчины выпили, дамы тоже не остались безучастными к тосту.

В магнитоле хрипловато напевала про амор итальянка. Мальцев поставил бокал, пересёк комнату и остановился перед Русановой.

Та вздохнула и поднялась.

— Накал веселья повышается, — отметил Мальцев, когда повёл в танце партнёршу. — Вы не устали?

— Я плохо танцую или у меня понурый вид?

— Танцевать с вами удовольствие, а вид — радующий глаз… Просто это я несколько сник от обилия впечатлений. Может быть, нам уйти потихоньку? Через часок.

— Уже нам? — усмехнулась она. — Не знаю, нам ли, но я уйду очень скоро.

Кружа с Викой Лоховой, Воронцов нет-нет да поглядывал на Русанову и её партнёра. Пара оставляла отменное впечатление, этого нельзя было не признать. Но что-то ёжилось внутри, когда он смотрел на Мальцева: вот танцует себе человек и танцует, с партнёршей беседует, а обвались сейчас потолок, он и к этому будет готов… Постоянная готовность ко всему, что бы ни произошло, вот что в том чувствовалось! Это что же, журналистская практика такое вырабатывает? — подумал Сергей Александрович, удачно ответив на очередной и довольно коварный вопрос Вики.

Ветер раскачивал на столбе фонарь под жестяным колпаком, и жёлтое пятно света то и дело выхватывало из полутьмы угол дощатого забора.

За забором залаяла собака, услышав чьи-то шаги, двое человек, пройдя вдоль него, пересекли световое пятно, направились к продуктовой палатке поодаль.

— Привет, Любушка, пивца не осталось? — искательно спросил один, облокотясь на узкий прилавок перед оконцем.

— Откуда бы? Хватился на ночь глядя, — продавщица убирала с витрины перед стеклом какие-то банки, передвигала картонные ящики. — Закрылась я давно, зато тут торчу, что завтра хозяйство сдавать… Другая теперь хозяйничать будет, а я отмучилась с вами, слава богу, ханыги несчастные! Иди домой, жена ждёт сидит, а он всё-о пиво к ночи ищет.

— Да я так, вдруг осталась бутылочка. Веселее б стало до остановки топать…

— Ну и пошли, Вить, — позвал жаждущего его спутник. — Чего зря ля-ля разводить.

— Ладно, счастливо, Люба!

— Идите-идите… Ох, мужики! И без вас скушно, ну и с вами маета.

Продавщица обозрела оставляемое хозяйство и, переставив ещё поглубже одну из коробок, опустила навесную раму на оконце.

И в это время оттуда, где лаяла за забором собака, вышел ещё один человек.

Сгорбившись, приволакивая ногу, он подошёл к палатке, постучал в стекло.

— Простите, мне бы пачку чая, если можно.

— Ну закрыто же, видите! — вознегодовала Люба из-за стекла. — Одним — пива, этому — чаю, что я вам, всю ночь дежурить буду? Да и нету его, один кофейный напиток… — И вдруг сжалилась, рассмотрев за стеклом лицо старика. — Будете брать? Мне ждать некогда.

— Нет-нет, я бы чаю… Извините.

Старик отошёл от палатки, на самом краю колеблющегося фонарного пятна остановился, сунув в рот сигарету, охлопал карманы — искал спички.

Рука с зажигалкой выдвинулась из темноты, огонёк вспыхнул после щелчка, погас на ветру, и зажигалка щёлкнула снова.

— Н-ну? — спросил поднёсший огня. — Будешь тут прикуривать или к себе позовёшь? Ловко ты нырнул, да теперь дошла коза до воза: хотим послушать, кто Шмеля прибрал!

Увидев, что за спиной говорившего темнела другая фигура, старик невольно обернулся к палатке: продавщица уже навешивала замок.

— Я… Да как вы меня поразнюхали? — Лицо старика передёргивалось от волнения, потом окаменело, и глаза расширились в ужасе. — Как прибрал? Кто? Я ничего не знаю, ребятки, обождите… И худо мне, сердце дрыгает.

— А кому хорошо? Только птичке-ласточке, пока зима не пришла… Ты не придуривайся, темнила, а шагай к месту, где занорился, пока прямо тут не оставили. Ну!

С противным повизгиванием качался фонарь на столбе, светилась запертая палатка. Не очень далеко раздался низкий сигнал электрички.

Старик, сгорбившись ещё больше, поплёлся в сторону забора, за которым лаяла собака, и две тени двинулись за ним.

Русанова сама предложила идти пешком, и, охотно согласившись, Мальцев сразу вспомнил краткую характеристику, данную ей Воронцовым: «Живёт без мужа, одевается хорошо, хотя зарплата не ахти…» Вспомнил и поймал себя на том, что подосадовал, ибо таилось в сказанном нечто бросающее тень на женщину, идущую рядом, а эта женщина ему нравилась, что было совсем некстати.

— …Самые высокие цены обычно итальянцы дают, — рассказывала Елена Андреевна. — Особенно когда доходит до модных мехов.

— Это какие же?

— Рысь, волк, серебристо-чёрная лисица, норка по-прежнему… И, конечно, пресловутый соболь, он только нами представляется. Входит в моду светлый хорь.

— Хорёк? — удивился Мальцев. — Вот никогда подумать не мог… А вы какой мех любите?

— Белку, — рассмеялась она. — Нет, правда. Я ведь когда гляжу на шкурки, почему-то вижу самих зверей. Рысь, волк, лиса, хорёк — одна кровожадная шатия. А белка никого не трогает, славная такая.

— А соболь, значит, вам тоже не нравится?

— Ну, этот никому спуску не даст! Ночной хищник, не брезгует никем. Из одного семейства куньих: соболь, куница, хорёк, норка, выдра, барсук…

— И барсук из этих? — в удивлении приостановился Мальцев. — Он не похож на них совсем и спит зимой, как медведь… Вы меня не морочите?

— Зачем же? — опять засмеялась Русанова. — Просто все пальцеходящие, а он из стопоходящих и тоже хищник, правда, не столь активный, раз только на земле охотится и зиму спит. А на Дальнем Востоке живёт куница-харза, такая крупная, что даже на косуль нападает.

— Экая дрянь! Но шашлык из косули — вкусно, приходилось пробовать… Ну вот, теперь вы остановились, вы против шашлыка из косули?

— Я против того, чтобы проходить мимо дома. И остановилась, потому что пришли, — Елена Андреевна заглянула в подворотню. — Только, знаете, проводите чуть дальше, у нас двор жутковатый.

Старый двор и впрямь казался недобрым в эту пору, у подъезда Русанова вздохнула с облегчением.

— Спасибо, что проводили.

— Подождите, — Мальцев взял её руки в свои. — Ведь мы ушли с изысканного ужина как раз перед кофе с мороженым… Мороженое, ну его, а кофе хочется. Не пригласите?

— Вот это да! — сказала она, и в лице было одно любопытство. — Самое удивительное, что нет желания возмутиться. Вы всегда так напористы?

— Всегда, — сокрушённо признал Мальцев. — И действительно, душа просит хорошего кофе, а я знаю, что вас никто не ждёт.

— Всё-то вы знаете, — нахмурилась Русанова, высвободив руки. — Я видела, как вы беседовали с Воронцовым, и поняла, что речь шла обо мне… Он-то очень прост в обращении с женщинами, а о вас я думала иначе.

— Значит, всё-таки думали… Это хорошо. Чем же провинился Воронцов?

— Ничем особенным. Мужчина как мужчина: пригласил на прогулку на своём катере, потом других гостей высадил и был очень предприимчив… По-моему, с тех пор сердится на меня, — она снова вздохнула. — И вы ещё обидитесь, что прогоню… Идёмте, напою вас кофе, пусть и ни к чему это к кочи.

На второй этаж поднялись молча, Елена Андреевна повозилась с ключом, отворила дверь.

— Проходите и не судите, гостей не ждали.

Мальцев шагнул в освещённый коридор, а из комнаты вышел мальчик лет десяти.

— Вот хорошо! — сказал, окинув гостя взглядом с материнским прищуром. — Я сколько раз в окно смотрел, всё нету и нету… А тебя проводили.

— А меня проводили… Уже поздно, но ты здоровайся и веди человека к себе, я на кухне разберусь.

— Здравствуйте. Я Дима Русанов, прошу сюда.

— Виктор Сергеевич, вечер добрый.

Озадаченный Мальцев последовал за ним в небольшую комнату. Письменный стол освещала настольная лампа, на шахматной доске застыли фигуры. Он подошёл, заглянул в запись ходов, лежавшую рядом.

— А почему конь на це-шесть не сыграл? Хотя да — тогда ладья выходит на седьмую с угрозой. И потом третьим ходом можно выиграть качество. Понял.

— Вы мастер? — с уважением посмотрел на него мальчик.

— Нет, я дилетант. Но с большим стажем.

На кухне Елена Андреевна зажгла газ, поставила чайник. Достав из шкафчика кофемолку, засыпала зёрна, но не включила её. Застыла в задумчивости, держа её в руках, и рассеянно улыбалась чему-то.

Воронцов с презрением относился ко всем, кто выказывал хотя бы маломальское подобострастие перед иностранцами, называл таковых «обшарашками», и уличённый в этакой слабости интересовал его с той поры только как мишень для злых насмешек. Но кодекс джентльменства чтил, хотя не без своеобразных отклонений. Во всяком случае, всегда выглядел безупречно, прилагая к тому немало стараний.

И в утро после пирушки у поляков встал, как обычно, рано, и гимнастику проделал полностью, а после долго отмокал под душем.

Одевшись, пораздумал, заходить ли в спальню, но именно там остался телефон, и пришлось войти.

— Тебя когда ждут, сокровище? — спросил он, разглядывая прихваченные с собой галстуки.

— В двенадцать, — не открывая глаз, ответила Вика. — Разве нельзя собираться потише? Голова разламывается.

— А ты пей больше… Смотришь в телевизоре про алкоголиков? Очень поучительно.

— Ты мастер поучать, — она открыла глаза, и в них была открытая неприязнь. — Поучал Татьяну, потом наставлял Элку, образовал, как мог, меня и теперь, кажется, заскучал… Ну сунься опять к этой скромнице, к Русановой, давно вокруг кружишь! Хотя к ней твой новый приятель неровно дышит: весь вечер глаза пялил. И что там нашёл!

— Да уж нашёл, по-видимому, — Сергей Александрович остановил свой выбор на одном из галстуков и, застегнув рубашку, ловко повязал его. — Ты хороша, спору нет… Но если судить строго и здраво, то представляешь из себя не более чем роскошную куклу. А она — женщина. Большая разница, заметь… За тобой заехать?

— А пошёл ты… — Вика села и взяла с тумбочки у кровати сигареты. — Что же ты шьёшься со мной? Обещал, чего ни обрисовывал про роскошную жизнь, пока обхаживал… А я проживу и без тебя!

— Вряд ли, ума не хватит, — он тоже достал и размял сигарету, но раздумал курить натощак. — Всё, что я обещал, — сделано. Ты одета и обута на зависть многим трудящимся, имеешь работу, о которой мечтала, и свою зарплату, как мне известно, откладываешь на книжку… На большее я не рассчитан, по-видимому, характером слаб. А воровать в наше время опасно, милочка: год воруешь — десять кукуешь! Что касается нашего брака, то позиция моих предков тебе известна. По ряду веских причин приходится с ней считаться. И запомни…

Накрытый подушкой телефон на полу заверещал жалобно и глухо. Воронцов присел, послушал, решая, брать или не брать трубку, но тихие трели продолжались, и подушка была отброшена.

— Говорите. Ну я, я, разумеется. Что у тебя голосок вибрирует? И на службу заявился до времени. А-а-а… Понятно. Кого — всех? Это, брат, не всех, а ответственных! Ясненько, сейчас выезжаю… Я сказал — сейчас. Положи под язык валидол и жди.

Повесив трубку, понаблюдал мрачно за курившей Викой, усмехнулся.

— Самохин бурлит: снова милиция нагрянула, затеяли очередной опрос… Чует кошка неладное, где-то, что-то и как-то он напортачил в сём дельце, по-видимому.

— И пусть бы его прижали, активиста противного! — злорадно пожелала Вика. — Терпеть таких не могу.

— Так ведь и он тебя, вполне заслуженно причём… Яришься, что характеристику на поездку не подписал? Правильно сделал; пусти такую Дуньку в Европу, после стыда не оберёшься… И каков бы ни был — он мой товарищ, значит, помогу, чем смогу.

— Ох, на здоровье, только отваливай скорее! Да, — вспомнив, она подалась вперёд агрессивно. — Ты хотел что-то напомнить… Не забыл — что?

— Как можно! Я хотел напомнить, что тебе сегодня надо выглядеть обворожительно. Салют!

Живя на шестом этаже, Воронцов никогда не пользовался лифтом и теперь сбежал вниз, прыгая через ступеньку. На дворе привычно обошёл-оглядел своего «Жигулёнка», а через двадцать минут уже был возле работы.

Со всего хода лихо вогнал машину в узкий просвет меж другими, запирая дверцу, увидел идущего к подъезду Мальцева, взмахнул рукой.

— Виктор! И шествуя важно, походкою чинной… Ты к нам прямо как на службу являешься. Привет!

— Привет. А зачем я приехал? Не одними кутежами заниматься.

— Фа, фа, фа, какие мы деловые. Кстати, зря вы так рано ушли. Ну и как провели вечер? Или он закончился утром?

— Вот что, — Мальцев, подступив ближе, взял его галстук, накрутил на палец цветастый лоскут материи, слегка дёрнул. — Если хочешь остаться приятелем — придержи язык! Откусишь.

— Всё так серьёзно? — сочувственнно кивнул Воронцов. — Тогда извини. Вообще я не пошляк, это наносное. Развилось в результате общения с представителями разлагающегося общества. Идём?

— Сначала пожуй галстук, поскольку Русанову я всё-таки проводил.

— Попозже, ладно? Там, понимаешь, пинкертонов понаехало для бесед, и каков я буду с отъеденной частью туалета! Ещё решат, что оторвал, перебираясь через забор склада… Пожалей.

— Просьба уважена. Но! — поднял палец Мальцев. — Скажи ты мне: что это многие обиняками насчёт Вики Лоховой прохаживаются? Девушка, по-моему, славная, а мало понятные намёки слышу.

— А это, видишь, Вике не повезло: сторож, который исчез, ей родным дядей приходится. Ну как людишкам не использовать столь удобный повод для болтовни?

— Да, подарочек бедняжке… Тогда пошли. События событиями, но я не оставил надежды у вашего главного босса интервью заполучить.

И они оба вошли в подъезд.

Подполковник Бутырцев беседовал с Леонидом Петровичем Самохиным в кабинете старшего товароведа, справедливо решив, что вызовами к себе в управление можно понапрасну взбудоражить людей. Начал разговор, интересуясь распорядком аукциона, и лишь потом, как бы походя, стал задавать более прицельные вопросы.

Дошло и до вопроса о том, где находился Самохин в вечер, предшествовавший ограблению. Оказалось, что Леонид Петрович с женой был на даче у Воронцова, в Репине.

— …То есть она не его, родителей, но у него там флигелёк свой, хотя родные тоже милейшие люди, и собрались мы все в большом доме.

— Простите, кто — все? — полюбопытствовал Бутырцев.

— Ну, сами родители, Сергей Александрович, из наших сослуживцев были Гамбарян с женой, Русанова Елена Андреевна. Она вечером на электричке подъехала, а возвращалась оттуда с нами.

— Когда?

— На следующий день, — Самохин очень волновался. — Да, конечно, на следующий день, утром… Дача большая, я выпил, и жена за руль не пустила. Мы там заночевали.

— И Воронцов тоже?

— Ну разумеется. Он утром выехал позже нас, а у города обогнал.

— Понятно, — задумчиво посмотрел на него подполковник. — А почему вы так волнуетесь, Леонид Петрович? Ведь ничего предосудительного в вашем поведении нет.

— Я не знаю… А волнуюсь очень! — искренне признал Самохин. — Я, товарищ Бутырцев, со дня кражи всё время волнуюсь и ничего с собой поделать не могу!

— С ночи кражи, — поправил Бутырцев мимоходом. — С ночи, в которую вас в городе не было… Скажите, Русанова — дельный работник? Я интересуюсь у вас, как у непосредственного начальника.

— Работник — да. Знающая, толковая и исполнительная.

— Ваш ответ заставляет задать другой вопрос: а что она за человек?

— Ну как вам сказать, — едва замялся Самохин. — Некоторые странности есть: например, не сразу замечаешь, что очень интересная женщина, а заметив, понимаешь, что — очень… Я несвязно, да? И не о том?

— Продолжайте, продолжайте!

— Несколько высокомерна, что ли… Нет вкуса к общественной работе и чересчур прямолинейна!

— А как это проявляется?

— Недипломатична она с людьми, я, например, считаю, что по правилам хорошего тона людям надо прощать некоторые незначительные промашки и проступки. И в лицо высказывать, что о них думаешь, не всегда тактично. При том необщительна, не помню, чтобы кого-то домой пригласила…

— Но в гостях появляется, судя по вашему рассказу, — напомнил Бутырцев.

Самохин позволил себе несколько загадочно улыбнуться, прежде чем продолжить.

— Тут, видите, особый случай. Воронцов за ней ухаживал — это и другие пробовали, — а его родителям Елена Андреевна очень по сердцу пришлась! Что-то у него с ней произошло, и встречаться они перестали, а тут он попросил обязательно приехать, чтобы старикам удовольствие доставить. Он мне сам это объяснил.

— И приехала она на электричке, хотя и вы с женой, и сам Воронцов отправились в Репино на машине!

— Да. — Самохин обвёл взглядом свой кабинет и лишь потом посмотрел на Бутырцева. — Дело в том, что она решила ещё раз просмотреть соболей перед скорой распродажей. И задержалась на работе.

— То есть задержалась на складе, решив просмотреть ту самую партию, которая пропала, так?

— Так, — подтвердил Самохин. — Именно ту.

— А вы не давали никаких указаний на этот счёт? Или, может быть, просто обмолвились, что хорошо бы ещё раз всё проверить как следует… А поскольку из вашей характеристики явствует, что она сотрудник исполнительный, — могла принять замечание, как руководство к действию.

— Нет, ничего подобного не было, — твёрдо возразил Леонид Петрович. — И у меня немалый стаж работы, отсюда и опыт, и возможность полагаться на собственное мнение. А я проверил всю партию досконально! Вместе с нею, с Русановой, между прочим…

Прождав Харлампиева больше часа и получив заверение суровой секретарши, что ранее полудня аудиенции у него не добьёшься, Мальцев решил немного прогуляться. Проходя мимо небольшого холльчика возле кабинета старшего товароведа, увидел Елену Андреевну.

— Добрый день! — присел он рядом обрадованный. — Прождал понапрасну высокое начальство, решил навестить вас, а вы здесь… Очень рад видеть.

— Здравствуйте. Виктор Сергеевич… Только день не слишком добрый получается, поскольку сижу и жду, когда опять вызовут для беседы с милицией. Омерзительное ощущение!

— Да перестаньте нервничать. Какая-нибудь формальность, что-то забыли уточнить, проверить алиби лишний раз. Доверяя — проверяй, зачастую руководствуются и таким правилом. Если хотите, я буду ждать тут, и только свистните, немедля явлюсь на помощь.

— Но какую вы окажете помощь? — Она неожиданно улыбнулась. — Я ведь действительно умею свистеть. Умела, во всяком случае… В детстве никогда с девчонками не играла, всё с мальчишками и с мальчишками! А что касается алиби, как вы говорите, так оно у меня наивернейшее, — Русанова уже без улыбки посмотрела на него. — В тот вечер я была на даче с Воронцовым. Нет-нет, не с ним, а у его родителей, и там ещё наши сотрудники были.

— Вы, оказывается, и с родителями его дружны, — холодно удивился Мальцев. — Тогда алиби и впрямь превосходное.

— Не говорите так. Я с ними не дружна, хотя они славные, и не знаю, зачем ему так понадобилось меня приглашать! Мне кажется, что родные недовольны его близким знакомством с одной… ну неважно, с кем. У них юбилей был, он пригласил не только меня, ещё наши поехали, показалось неудобным отказать. И я утром не с ним, а с Самохиным вернулась.

— Понимаю: юбилейные торжества затянулись…

— Я поздно приехала, старики меня специально ждали, и вскоре попрощаться постеснялась… Тем более что остались все. Фу, получается, будто я оправдываюсь, как глупо!

— Действительно, совершенно ни к чему. Вы все эти детали не мне, а там изложите, — кивнул Мальцев в сторону двери. — И раз поведение ваше безупречно и опасаться вам нечего — я пойду, займусь своими делами. Счастливо побеседовать.

Он удалялся по коридору, и Елене Андреевне отчаянно захотелось окликнуть и вернуть его, но из кабинета вышел Самохин, закрыв дверь, покрутил шеей, поправляя галстук, а увидев Русанову, бодро сказал:

— Заходите, подполковник ждёт. Я вам такую аттестацию выдал, просто как к награде представлял! И вообще он очень любезен, хотя положение их тоже незавидное: о пропаже ни слуху ни духу.

Капитан Сенчаков, вернувшись из ателье индивидуального пошива, сразу зашёл в буфет подкрепиться.

В ателье пришлось выезжать дважды. Сначала оттуда сообщили, что некий заказчик уговаривал мастера сшить шапку из шкурок без государственного клейма. Потом основательно встревоженный беседой с представителями органов мастер припомнил, по чьей рекомендации к нему приходили, изобразил запоздалое согласие принять шкурки в работу — и состоялось знакомство с заказчиком. И хотя сразу было известно, что речь шла о крашеной ондатре, проверить показалось нелишним.

Сенчаков взял сосиски и кефир, успел очистить сосиски от плохо сдирающейся плёнки, даже намазал одну горчицей, и в это время в буфет вбежал Калинников.

— Нашёл время заправляться, я ищу, а ни Таганцева, ни тебя… Давай срочно к Гусевой, она два раза звонила, я пошёл и такое выяснил! В общем, надо Бутырцева оповестить, только сначала сам к Гусевой лети, она ждёт.

— Ты бы в дикторы пошёл: у тебя дикция замечательная и строчишь без запинки, — печально посоветовал Сенчаков, глядя на сосиски. — Садись ешь, пока горячие… И нетронутые, заметь. Закуси волнение, а мне, может быть, новости как раз аппетит перебьют.

Сотрудники информационно-вычислительного центра работали в белых халатах. Придя к Гусевой, Сенчаков почувствовал себя пациентом на приёме у врача.

— …Идентифицированные отпечатки пальцев позволили установить личность сторожа Лохова, — Гусева подвинула к Сенчакову папку, и тот начал бегло рассматривать её содержимое. — Досье получено не без хлопот, но, как видите, весьма обширное.

— Вижу, — сказал Сенчаков. Лицо у него стало несколько обескураженное, а аппетит действительно пропал. — Солидный, оказывается, дядя… Но как он на такую работу попал? Хотя это уже дело второе. А сейчас мне срочно надо позвонить. Я прямо от вас, хорошо?

Её страхи давно отлетели, но, помня, каково было их переживать, Елена Андреевна не сказала Бутырцеву о разговоре сторожа с невидимым и неузнанным ею человеком в тот злополучный день. А о показавшемся странным поведении Лохова всё-таки упомянула.

— В чём вы её усмотрели? — последовал немедленный вопрос подполковника. — В какой форме выразилась эта странность?

— Понимаете, обычно он разговаривал очень приветливо, даже чересчур, меня, например, эта ласковость иногда коробила. Но пожилой человек, таким всегда неприбранным, неухоженным выглядел, наверное, искал общения. А в этот раз я его спросила о чём-то, так он ответил, как огрызнулся!

— О чём вы его спросили, припомните, пожалуйста, — предложил Бутырцев. — Не торопитесь, и если не вспомните, то лучше не додумывайте предположительно.

— О чём… А-а, да: я собиралась прямо после работы ехать в гости — я уже говорила куда, — и на руке часов не было, часы-медальон лежали в сумочке, а я её оставила в нашей комнате при складе. Я задержалась дольше, чем предполагала, и спросила у него, сколько времени. Он буркнул что-то в том смысле, что иные чересчур усердие показывают, хотя давно по домам пора. Точного выражения я не помню, но смысл был такой.

— Спасибо… Теперь скажите откровенно: у вас нет подозрений в отношении кого-либо из работающих с вами?

Внимательно наблюдая за женщиной, Бутырцев увидел, как побелело её лицо и гневно сузились глаза.

— У нас работают сотрудники с разными характерами, и наши отношения друг с другом складываются по-всякому, — тихо сказала Русанова. — Но всё это, по-моему, честные люди, и вы сами выясняйте, кто и что из себя представляет!

— Вас понял, — бесстрастно сказал подполковник и снял трубку, когда зазвонил телефон. — Бутырцев слушает. Сенчаков, ты? Так… Что? Это проверено? Понятно… Правильно: изучай, затем найди Таганцева, я немедленно выезжаю! Вот видите, Елена Андреевна, что-то всё равно прояснится, а вы горячитесь… Благодарю за беседу, до свидания.

Выходы манекенщиц сопровождала приглушённая музыка. Художник-модельер с микрофоном держался в стороне от выходивших девушек, комментируя наряды.

Мальцев не сразу узнал Тамару, настолько изменила лицо обильно применённая косметика.

— …Новые, лёгкие и практичные материи, интересные, необычные фасоны плюс гармонирующий с ними мех делают женщину особенно привлекательной, — доверительно сообщал модельер. — Важна именно гармония ткани, фасона и меха. В данном случае на Тамаре жакет простого покроя из тёмно-коричневой норки. В нём удобно вести машину, выйти за покупками…

Тамарина манера поведения на площадке Мальцеву не понравилась. Девушка больше пыталась демонстрировать себя, нежели изделие, принимаемые ею позы были слишком вычурными.

Неподалёку от демонстрационной площадки он увидел Воронцова рядом с Охырой, затем к этим двоим, пользуясь паузой перед следующим выходом, подошёл Данецкий.

— Этот ансамбль крайне прост: элегантная хлопчатобумажная блузка и юбка в складку из бежевого набивного искусственного шёлка. Но пелерина из рыси позволит появиться в нём в любом собрании…

А вот Зоя знала своё дело: для неё как бы не существовало ни зала, ни сопровождающего её света юпитеров, ни воркования модельера. Вышла себе на прогулку красивая молодая женщина, а понадобится — так можно на званый вечер зайти между делом, раз этакая пелерина и греет и украшает!

У площадки вспыхивали блицы, щёлканье и стрекотание камер заглушались аплодисментами зрителей.

— Вечерний наряд с манто из меха серебристо-чёрной лисицы продемонстрирует Виктория! Пожалуйста, Вика, прошу…

Снова сменилась музыка, лучи света сошлись к дорожке, выводящей на полуокружье площадки, но манекенщица не появлялась. С застывшей улыбкой модельер-комментатор переместился по дорожке к драпировке, закрывающей выход, протанцевав обратно, объявил:

— Прошу прощения: эта модель будет демонстрироваться позже. А сейчас Валентин покажет полупальто из волчьего меха. Свободный покрой не стесняет движений…

Поднимавшаяся по лестнице к демонстрационному залу Русанова увидела, как оттуда спешно вышел Мальцев, быстро взбежал по пролёту на следующий этаж. Её он не заметил. А войдя в помещение, где готовились манекенщицы, подошёл к успевшей сменить наряд Зое, восторженно развёл руками:

— Недаром я хотел вас увидеть, нет слов… Выступали, будто пава.

— Спасибо, очень рада, что пришли… Хотя в последний момент опять всё переиначили, нам с Викой выступление переставили, сбили настрой. Через два номера опять выходить. Нравится этот наряд?

— Очень, — искренне признал Мальцев. — А что за накладка с выходом Вики? Надеюсь, она здорова…

— Здорова-то здорова, но сейчас ей выдают бенефис! — хихикнула Зоя, указав на соседнюю комнату. — Слышите? Я пошла от греха.

Из соседней комнаты доносились взволнованные женские голоса. Мальцев не мог разобрать слов, но накал диалога ощущался и без того.

А затем дверь в ту комнату распахнулась, и моложавая дама, остановившись на пороге, бросила назад в заключение:

— Предполагала, что вы просто расчётливая… дрянь. Но никак не думала, что можно столь далеко зайти в беззастенчивой наглости!

Подождав, пока дама вышла за порог, Мальцев подошёл к порогу оставленной ею комнаты, и взбешённая девица, в которой трудно было узнать холодно-церемонную Вику, выкрикнула злобно:

— Сама ты стерва старая! Подумаешь, кольцо фамильное, у вас сундуки от таких ломятся…

А увидев Мальцева, закрыла лицо руками, разразилась злыми, сухими рыданиями.

— Ну стоит ли расстраиваться по пустякам, — успокаивающе сказал Мальцев. — Что-нибудь с выходом перепуталось, да?

— С выходом… замуж! — взорвалась манекенщица. — Он мне всё плёл, что подождать надо, я одному физику известному отставку, как дура, дала, а его мамаша из-за ерунды, словно крыса, в меня въелась. Муж дантист-миллионер, обоим в могилу пора, а паршивого кольца пожалели! Дружная семейка, а мне из всей родни одного дядьку чёрт поднёс, да и тот оказался…

— Да перестань ты выть! — закричал Воронцов от двери. Лицо его исказило такое бешенство, что Вика задавилась словами. — А ты-то почему здесь ошиваешься? Твоя мадонна там, внизу, глазами шарит, ищет, куда её рыцарь делся!

— Просто поднялся выразить Зое благодарность за удовольствие, услышал, что здесь плачет женщина, и не мог не зайти, — Мальцев смерил его взглядом. — И я предупреждал, что не выношу базарного лексикона: с этого момента можешь считать, что мы не знакомы.

Вика, спешно пудрясь, смотрела на Воронцова, а лицо того выражало странную смесь чувств, когда он глядел в спину уходившему. Но уважение в этой смеси наличествовало.

Старший сержант ввёл в кабинет Томилина, чётко повернулся через левое плечо, вышел.

— Садитесь, Томилин, — предложил Бутырцев, и тот сел. — Приступим к общению. На этот раз прошу отнестись к нашей встрече со всей серьёзностью.

— А я вообще несерьёзно только с дамочками общаюсь, — усмехнулся Томилин. — Поскольку они от серьёзного подхода скучные становятся.

— Тогда начнём, — подполковник включил магнитофон. — Откуда у вас шкурки?

— Я же сказал: взял у одного лопуха в Пассаже.

— Ясно. Когда?

— За пару дней до того, как меня ваши мальчики замели.

— Хорошо. Вопрос второй: вы давно знакомы с Лоховым Алексеем Витальевичем?

— Не знаю такого, первый раз слышу, — отвернулся Томилин.

— Вы не забыли, какая мера наказания предусмотрена за дачу заведомо ложных показаний?

— Эту азбуку помним, да сейчас она ни к чему.

— Но ведь в своё время вы отбывали с ним срок в одной колонии и даже в одном бараке. Вот его фотография, узнаёте?

— Не имею чести, — мельком глянув на фото, покачал головой Архитектор,

— Несолидно, Томилин. Было это давно, но жили вы бок о бок что подтвердить не составит труда. — Бутырцев встал, прошёлся по кабинету и остановился за спиной сидящего. — А со Шмелём знакомы?

__ Это ещё кто? У меня в знакомцах насекомых пока не числится.

— Это Шмелёв, Александр Борисович, убитый в ночь с одиннадцатого на двенадцатое августа при ограблении склада Союз-пушнины, — тихо сказал Бутырцев. — Могу предъявить его фотографии.

Томилин вскочил, развернулся к нему, и некоторое время его губы шевелились беззвучно.

— Не-ет… Не убивал я, христом-богом клянусь… Не было такого, гражданин начальник! Темно было, правда, столкнулся я с кем-то, с перепугу толкнул его и рванул оттуда. За что мне мокруху шьёте? Я этим отроду не марался, поверьте!

— Сядьте, Томилин. И расскажите всё по порядку. Я буду верить вам, пока не соврёте.

Тяжело опустившись на место, очень изменившись лицом, Боря Архитектор начал хрипло:

— Я с этим, с дедом, про которого спрашивали, случайно встретился…

— Где?

— В Пассаже, это точно! Чего-то не хотелось мне обратно делом заниматься, так я очереди за дефицитом желающим уступал… Не за так, конечно.

— Понимаю, дальше.

— Он, видно, слыхал про меня, а когда на этом занятье наколол, сперва стыдить стал, намекнул, что людям разрисует, как я дешевлюсь. А после пригласил культурно посидеть и предложил меха взять. Сулил чистую работу, себе долю малую спросил, сказал, будто всё подготовит, склад откроет и без никого, — Томилин потёр лоб, вздыхая. — Я порыпался, порыпался и согласился.

— Минуточку. Как вы с ним условились встретиться после дела?

— Договорились, что он назавтра к моей Зинке на квартиру придёт. И телефончик один он мне оставил…

Бутырцев достал из папки и показал квадратик бумаги.

— Телефон — этот? Изъято у вас.

— Этот, — всмотрелся Томилин. — Он, значит, сказал, чтобы я туда в три ночи заявился… Я, правда, малость задержался, но дверь была отперта, как обещано, кругом никого. Только в подсобке всего двадцать три шкурки оказалось. Гляжу, ещё рядом дверца этакая открыта, и там шкурки, но тоже мало. Я и те собрал. Убираться намылился, к выходу тяну, — Томилин облизал губы, — из-за угла кто-то и вывернулся… Ну, я его вгорячах за грудь и в сторону кинул! А сам — ходу. Верьте, гражданин начальник, при мне, кроме фонарька, ничегошеньки не было, ну чем я мог заделать кого? Чистодел я, убеждения у меня такие.

— Вы говорите: «в сторону кинул»… Сильно кинули?

— Я же вгорячах был, и темновато ещё, — лицо Томилина задрожало. — А вы думаете…

— Я пока ничего не думаю, а суммирую факты, Томилин. Убитый Шмелёв, ваш коллега по… профессии. И умер он в результате удара затылком о стену складского помещения. Допускаю: неумышленное убийство и чистосердечный рассказ вам на пользу. Но сейчас и нам, и вам, главное, встретиться с Лоховым… Он не появлялся у вашей сожительницы?

— Звука не подал… Я ему по этому номеру звонил, а там сказали: не туда звоните, он тут не бывает никогда, — Томилин с отчаянием посмотрел на Бутырцева. — Что мне теперь будет, a?

— Вы успокойтесь, Томилин. Вспомните ещё хорошенько свою встречу с Лоховым, его как следует вспомните и разговор с ним, всё имеет значение. А припомнив что-либо существенное — проситесь ко мне, — Бутырцев нажал кнопку. — Уведите задержанного!

На завтрак в доме Самохиных всегда собирались всей семьёй.

Появившись из кухни с фырчащим двухсекционным кофейником, Нина Георгиевна подвинула чашки, осторожно разлила кофе.

— Тебе молока сколько? Лёня… Да Леонид же! Оставь ты свои газеты, у вас политчас по понедельникам.

— Извини, мамочка, я чтобы отвлечься, — Леонид Петрович отбросил газеты на диван. — Хватит, не лей больше… Понимаешь, не идут эти соболя из головы! И дёрнула шефа нелёгкая заявить со всей торжественностью, будто они обязательно будут на торгах. Три с половиной дня осталось, а мы в той же луже…

— Значит, у него имелись основания, — авторитетно рассудила жена. — Олег Изотович ничего спроста не бухнет, не возьмёт ответственности.

— Это всё так, — Самохин поднял чашку от блюдца, но, глядя поверх неё, забыл отхлебнуть. — Однако если что — позору не оберёмся… Русанова тоже говорит, что ей не по себе, словно должно случиться что-то.

— А ты с ней всё-о разговоры говоришь, да? Хотя, — Нина Георгиевна утёрлась салфеткой, — когда ехали с дачи, она мне понравилась… До того я и её не знала почти. У неё, говорят, с мужем какая то романтическая история вышла?

— Хорошая романтика! Ухлопали человека браконьеры, картечью из двух стволов… На Дальнем Востоке убили, она там вместе с мужем после окончания пушного института работала.

— О-ой, бедная! — Самохина взглянула на часы и, на ходу перекалывая волосы, спешно вышла в соседнюю комнату. — А с Серёжей Воронцовым у неё что было? — донеслось оттуда.

— Ну что было, — насторожённо подобрался Леонид Петрович. — Что ты, Сергея не знаешь? Он юбку не пропустит, если под ней ножки соответственные, как собачка у каждого столбика задержаться готов! Да тут и обжёгся… Ты мне рубашку выстирала?

— А ты мне вчера стиральный порошок купил?

— Я? Да купил же, купил! — хлопнул себя по лбу Леонид Петрович. — Специально заехал, купил и в багажнике оставил, сейчас принесу.

Переодеваясь, она слышала, как хлопнула входная дверь, и, мурлыча несложный модный мотивчик, занялась лицом.

Успела привести в порядок, полюбоваться, подправить и опять полюбоваться. Потом вышла в комнату, где завтракали, снова взглянула на часы и села, нога на ногу, покачав головой осуждающе.

Замок в передней тихо щёлкнул, но муж оттуда не появлялся.

— Господи, где ты там? — Нина Георгиевна решительно вышла к нему.

Самохин стоял, прислонясь к вешалке, и прижимал к груди объёмистый пакет.

— Это столько купил? — изумилась она, всплеснув руками. Его лицо показалось ей болезненным, и она встревожилась. — Да что с тобой, сердце?!

— Посмотри, Ниночка…

Нетвёрдо ступая, он вошёл в комнату, развёл руки, и паркет мягко устлали выпавшие шкурки. Мех заиграл под солнечными лучами, и они оба не могли отвести от него глаз.

— Что это, Лёня?! Где ты взял? Когда?

— Сё… сейчас. Открыл багажник, а они тут, — пролепетал Леонид Петрович. — Лежали завёрнутые.

— Где тут? Где лежали?.. Откуда? Ты думаешь, я тебе поверю? — отбежав от него, закричала жена. — Ты угробить нас хочешь? Славику жизнь испортить? Ну нет!

Но когда он закрыл лицо руками и осел на стул — бросилась рядом на колени, затормошила, приговаривая:

— Прости, прости, Лёня, я, не подумав, брякнула, от испуга, Я ведь знаю тебя, знаю, что ты никогда… Верю, слышишь? Откуда только… Кто мог? Знаешь что: мы это выбросим куда-нибудь, поедем за город и выбросим!

— Как — выбросим? — отведя руки от лица, Самохин смотрел укоряюще. — Что ты говоришь? Они же есть, кто-то их подложил ко мне, а значит, имел цель… И про это должны знать те, кому положено. Я сейчас поеду… Минуточку посижу и поеду, И если ты хоть одной душе скажешь — смотри, Нина!

— Я не скажу. Я на работу не пойду, буду ждать тебя, — Нина Георгиевна заплакала. — Только ты сразу домой, если отпустят, или хотя бы позвонить попросись…

Комиссионный магазин фото- и радиотоваров, как обычно, открывался в одиннадцать, но уже к десяти вокруг него собралась разношёрстная публика.

Мальцев пришёл сюда в самом начале двенадцатого, со скучающим видом всё имеющего, интересующегося лишь экстратоваром человека прошёлся по отделам.

Разнообразная музыка наслаивалась одна на другую, поскольку страждущие опробовали и кассетную, и плёночную аппаратуру, проверяли транзисторные приёмники. Вскоре Мальцев выбрался из толкучки, образовавшейся вокруг новенького Устройства «Акаи», а от стены отделился плотный детина в больших квадратных очках со стёклами фиолетового цвета и басовито предложил:

— Канадский «хамелеон» нужен? Всего полтинник.

— Это тот, что на тебе? — приостановился Мальцев. — Проснись, внучок, это формы вчерашнего дня. Носи сам на здоровье.

И пошёл дальше, но опять приостановился, потому что лохматый Сева в неизменной джинсовой униформе подсунулся близко, сказал в никуда:

— Стерео-хром «Агфа», блоком в упаковке, интересует?

— Пожалуй, — согласился Мальцев. — Только пойдём отсюда на воздух. Там и поговорим.

Они порознь прошли сквозь толпившихся у магазина; завернув за угол, Мальцев закурил, опёршись о стену спиной. Вскоре появился Сева.

— Послушай, апостол сомнительных операций, меня вот что интересует, — Мальцев подождал, пока их минует компания юнцов, спешащих к ближайшему подъезду. — Как бы ты поступил, став владельцем очень большой партии мехов?

— Я бы на них спал, но спал плохо, — ответствовал Сева, не задумываясь. — Потому что если мех грязный, то деть его некуда… Будь я глупый и больной, то мог попытаться разбазарить по мелочи, через знакомых. Но я здоровый и умный, поэтому с таким делом не свяжусь, даже под угрозой произвести меня в участковые.

— Стало быть, что мне остаётся после того, как я сдуру согласился этот мех заиметь?

— Искать солидный выход на туда, — Сева неопределённо махнул рукой. — И прилежно молиться каждый вечер, чтобы всё обошлось… Кое-какие гости из чужих краёв рискуют вывозить ценности. Особенно если прикрыты неприкосновенностью.

— До чего приятно советоваться с умным человеком, — усмехнулся Мальцев, — Теперь ещё одно: меня интересует твоя тачка. Она где?

— Недалеко, у кафе. Надо подбросить? Могу вообще одолжить на время.

— Нет, только подбрось. Откуда у московского корреспондента вдруг взялась машина с ленинградским номером? — укорил Мальцев. — Подозрительно я стану выглядеть в глазах интересующихся мной людей.

— А такие наметились? — внешне безучастно поинтересовался Сева.

— Я не теряю иллюзии, что мной интересуются всегда, — отщёлкнул окурок Мальцев. — Пойдём к твоей стоянке. Об остальном ещё поразмыслим, пока совместно прокатимся.

Б. И. Томилин, он же Харитонов, он же Любецкий, одно время Боря Нырок, а теперь Боря Архитектор, в сопровождении конвоира шёл коридором управления. И не сразу можно было узнать в пожилом, покорёженном жизнью человеке того балагурящего, с которым в их первую встречу беседовал подполковник Бутырцев.

И Бутырцев почуял перемену, едва к нему ввели конвоируемого. Отодвинул бумаги, облокотился на стол.

— Садитесь. Вы просили встречи со мной. Я слушаю.

— Разговор будет простой: мне зазря гореть неохота, — сказал Томилин. — Хоть и наше дело сидеть, где укажут, а годочки стали с весом, тяжело государственные харчи отрыгиваются.

— Насчёт годочков согласен, — отозвался Бутырцев. — Каждый, кому к пятидесяти, по-своему их вес ощущает, а нам с вами больше.

— Оно и то-то! И получается, что столько лет берёгся, а теперь чуть не под вышку пойду из-за вонючих зверушек… Я того гада давно знаю!

— Кого? — быстро спросил Бутырцев. — Старика из Пассажа, да?

— Его. Годочков с четвертак в Казлаге вместе отбывали, ваша правда. Только он по другим статьям числился, за военные грехи… У немцев будто служил. Сам, конечно, кричал, что это ошибка, да я и тогда на веру не брал.

Подполковник обошёл стол, пододвинул себе стул, сел близко к Томилину.

— Слушайте, а вы не помните, под какой фамилией он тогда значился?

— Нет, не помню начисто. А гадать да врать не хочу.

— Врать нехорошо, — согласился Бутырцев и взял со стола из-под бумаги фотографию. — Он?

— Его хохотальник, точно. Я ещё в тот раз уличил, да по привычке в отказ вломился… Так думаю, что он сам тот складик заделал, а нас, как фрайеров, прокатил. Зря он со мной нехорошо обошёлся, когда бог есть — ещё встретимся!

— Вы сказали — «нас», — сразу поймал его на слове Бутырцев. — Почему вас, если вы были один?

— Потому что про Шмеля этому порчаку я брякнул. Он в серьёзных числился, Шмель, мы с ним на пути в Питер встренулись, полялякали и разбежались. Оставил он мне наводку на себя, про всякий случай, — Томилин смотрел на подполковника, говорил медленно, как бы доразмышляя в процессе разговора. — Когда с этим гадом в кабаке сидели, я сперва не соглашался и сдуру совет дал, чтобы он лучше Шмеля на это дело агитнул. Ну, после уломал он меня, под «Сибирскую», так ведь где Шмеля найти — я обмолвился!

Заметив, что Томилин несколько раз облизывал губы, Бутырцев встал, подойдя к столику, что стоял в углу, открыл бутылку «Нарзана», принёс со стаканом.

— Благодарю, — залпом выпил, утёр рот ладонью Архитектор. — Я нынче на койке всё прикидывал, кости ворочая… Он ведь как мог сделать, этот сторож подлючий? Меня навёл и Шмеля, скажем, навёл. Оставил шкурок с пустяк, остальное сам взял и ушёл с концами. Кто-то из нас по его расчёту обязательно на дело выходил! Значит, в случае чего, с нас и спрос, раз мы подучётники. Вспо-омнил я, как он всё напирал, чтоб я ровно в три на дело выходил… А когда Шмеля он на позже подначил? Мы и сшиблись, как псы на кости! Вот истинный крест, — Боря Архитектор расстегнул рубаху, под которой синело выколотое распятие, перекрестился. — Не хотел я чужой жизни вредить… Сами посудите: ну зачем мне своего грабить? Да ещё со Шмелём лоб в лоб стукаться! Не-ет, старик всё это обтяпал, верное слово. Его, гниду, ищите.

— А вы не предполагаете, Томилин, где он может укрыться?

— Вот не скажу… Знал бы — не утаил, верное слово, гражданин начальник! Даже признаю: по нашим захоронкам его бесполезняк нюхать, успел я на волю крикнуть, какой он мне подарок угадал.

— Успели, это я знаю. Та-ак… — поразмыслив, Бутырцев вернулся в кресло за столом. — Учтётся вам, Томилин, ваше заявление. Сейчас в соседнем кабинете другой товарищ всё запишет с ваших слов, а вы поточнее, поподробней всё изложите.

— Теперь темнить нечего, — поднимаясь, сказал Томилин. — В открытую я пошёл, такое моё решение.

Когда его выводили, в кабинет вошёл Таганцев и положил перед начальником лист протокола.

— Прямо сто пятьдесят шкурок? — прочитав, посмотрел на старшего лейтенанта Бутырцев. — Щедрее становятся наши партнёры, забеспокоились… Как он выглядит, волнуется, да?

— Очень, Николай Афанасьевич! Я на всякий случай даже врача пригласил: вдруг давление или с сердцем что.

— Правильно сделали. Попросите его сюда. Именно попросите, вежливо.

Таганцев вышел и очень скоро вернулся вместе с Самохиным.

— Здравствуйте; гражданин подполковник, — тихо сказал Самохин.

— Здравствуйте, товарищ Самохин, — улыбнулся Бутырцев. — Ждал я вас, Леонид Петрович, и рад видеть. Усаживайтесь,

— Ждали? Почему?.. Не понимаю.

— Сейчас, сейчас… Вот, — протянул изъятый у Томилина листок бумажки Бутырцев. — Тут записан ваш номер телефона?

— Да… мой. Но как он к вам попал? — изумился Самохин. — Почему?

— Сложным путём. Шкурки-то к вам тоже непросто попали, кто-то очень надеется, что вы виноватым выявитесь! Поможем им, Леонид Петрович?

— Если необходимо, то как сочтёте нужным… В интересах дела я готов, но прошу, чтобы моё руководство знало истину.

— Узнает обязательно, — заверил Бутырцев, — Но пока мы вас якобы арестуем.

— Я уже сказал: поступайте как нужно для дела, — стоически отреагировал Леонид Петрович. — Но как аукцион без меня? Столько вопросов, много сложностей, вы не думайте, что у нас, как в магазине: выбросили и раскупили…

— К началу аукциона и партия соболей, и вы будете на месте. — Будете, или мне головы не сносить!

В небольшом номере царил беспорядок, который позволяет себе человек, живущий один.

Завершив дневной душ, Мальцев вышел из ванны, причесал перед зеркалом шкафа мокрые волосы, надел чистую рубашку. И, на ходу накидывая пиджак, вышел из номера.

Забирая ключ, моложавая дежурная по этажу кокетливо улыбнулась:

— А что говорить, если вас станут спрашивать?

— Принимаю по субботам и воскресеньям, с шести до одиннадцати. Но не станут, к сожалению.

Войдя в кабину лифта, оказался между тремя очень высокими неграми в спортивных костюмах. Негры оживлённо болтали, посмеивались.

Вестибюль пересекал спешно и не сразу остановился, услышав:

— Мальцев! Виктор Сергеевич… Минутку! — Воронцов, подходя, загодя протягивал руку. Заговорил раскаянно: — Слушай, прости меня, обалдуя. Ну попал в аховое положение между родными и девицей, взвинтился сгоряча! Разве приятно, когда тебя в этаком компоте застают? Пойми.

— Я пойму, положим, а вот человечество не переживёт потери закоренелого холостяка, если женишься-таки… Имею в виду слабую половину человечества, — рассмеявшись, Мальцев хлопнул по протянутой руке. — Ладно, мир!

— Мир — дружба, хинди — руси пхай, пхай… Хорошо, что ты меня не отпихнул, — Воронцов благодарно посмотрел на Мальцеза. — Беда у меня, Виктор, Лёню Самохина арестовали, а он честнейший человек, хотя и сухарь! Дурью там мучаются, раз хватают таких, как Самохин… Или для престижа, лишь бы лишь бы стараются.

— Престиж тогда появится, когда меха вернут, верно? Но и дыма без огня не бывает! Я его мало видел, и не очень он мне показался, ваш Самохин.

— Да что ты о нём знаешь? — возмутился Воронцов. — А я с ним нюх в нюх какой год…

— Шуми тихо, на нас внимание обращают, а я этого не люблю, — потянул его к выходу Мальцев. — У тебя здесь дела, не подбросишь меня к своей конторе?

— Дела прикончил, хотя вообще-то надо в одно место заехать, — прикинул Воронцов. — Но я по дороге заскочу. Едем!

Закуривая в машине, Мальцев протянул пачку спутнику, но тот замотал головой.

— Бр-р, не буду. Вчера и перебрал, и перекурил: во рту словно полк солдат ночёвку произвёл. Травись сам.

— Догуливаешь перед семейной жизнью? Думаешь, она переменится после свадьбы, вето наложит на пирушки?

— Какая там свадьба! Папахен на что кроткий человек — и тот встал, как крепость, и грозит отлучением. Вика, как баба, хороша, не скрою, но дура непроходимая. Мало что я ей без дозволения одно колечко от своих позаимствовал, так она матери такое наговорила — богородица взбесится! Видно, пора наши амуры кончать.

— Дабы получить возможность начать новые, — подсказал Мальцев.

— Именно так, — Воронцов резко взяв вправо, прижался к тротуару, затормозил. — Посиди минутку, я скоро.

Вылез из машины, завернув в ближний переулок, скрылся за углом здания. И Мальцев вышел. Постоял, прогуливаясь, подошёл к угловому дому, потоптался на углу. Чуть поодаль, на другой стороне переулка, увидел вывеску: «Стоматологическая поликлиника». Когда Воронцов плюхнулся на сиденье рядом, вид у него был озабоченный.

— Ты сам-то женат? — спросил он, выруливая от тротуара.

— Нет. Разъездная работа не для семейной жизни. А что? Хотел перенять опыт?

— Хотел по-дружески спросить, как у тебя с Еленой.

— С кем, с кем?

— Ну, с Русановой… Если проводились и разошлись, так я бы сам опять подкатился. Уж больно мои старики пленились её обаянием! Ты снова не взовьёшься?

— Зачем, раз мужской разговор… Подкатиться, Сергей Александрович, никому не заказано, для этого разрешения у приятелей не спрашивают, я так эти дела понимаю, — открыв косое боковое окошечко, Мальцев дал ветру сдуть пепел с сигареты. — Свои личные дела строй по желанию, а я свои не обнародовал бы даже родне, пусть и нет её у меня.

— Усвоено и предано забвению, — покосился на него Воронцов. — Ты сейчас зачем к нам жалуешь?

— Пропуск на открытие получить. Что у вас так строго, ведь я аккредитован!

— Дипломатов набежит… Я с тобой схожу, мигну кое-кому, а то проволынишься. И повод будет вечером за это коньяк потревожить.

— За мной не пропадёт. В чём, в чём, а в этом можешь быть уверен, — усмехнулся Мальцев.

«Жигулёнок» подкатил к знакомому зданию, оба вышли и направились к подъезду.

Будучи вызван к начальнику управления к шестнадцати тридцати, подполковник Бутырцев появился неподалёку от служебных аппартаментов генерал-майора Вавилова в шестнадцать двадцать пять и, верный укоренившейся привычке, три минуты прогуливался в отдалении от полированных дверей. Доразмышлял.

То, что предстоящий разговор обещал совсем не радостные минуты, ему было понятно. Поэтому размышлял совсем не о том, как оправдываться и вести себя, а лишний раз сводил воедино всё, что накопила к настоящему моменту группа сотрудников, работавшая под его руководством. К ним у Бутырцева не было ни малейших претензий: каждый делал всё, что мог, что было нужно делать, и все целиком отдались нелёгкой задаче. А себя, свою сметку, собственные расчёты и ходы перепроверить казалось не лишним.

Ровно в шестнадцать тридцать он вошёл в знакомый кабинет. Генерал-майор сидел один и, выслушав положенные слова прибывшего по вызову, досадливо поморщился:

— Хорошо-хорошо, вижу, что прибыли, садитесь… А больше всего хочу услышать, как у вас с этим делом, ведь открытие на носу, я отговариваться устал, что мы работаем, стараемся и всё возможное делаем. Ну и как мы работаем, какие новости?

— Разрешите сесть? — Генерал махнул рукой, и подполковник сел. — Главная новость: мы вышли на человека, который навёл Архитектора и Шмеля на склад. Архитектор, то есть Томилин, опознал его по фотографии — когда-то отбывал с ним наказание в Казлаге.

— Кто он?

— Сосновский Мечислав Давыдович. Удалось установить следующее: во время войны сотрудничал с оккупантами, по отбытии наказания сменил документы. Шесть лет назад приехал в наш город под фамилией Лохов. Выдал себя за родственника девочки — сироты Галины Лоховой, а два года тому назад устроился сторожем на склад.

— Лихо! — оценил Вавилов ворчливо. — И мы молодцы, хорошо службу ведём… Девочка знает обо всём?

— О том, что он ей никакой не родственник, не знает. Сейчас ей девятнадцать, Пётр Кузьмич. Виктория Лохова, работает манекенщицей. Имя Виктория у неё как псевдоним.

— Ну-ну, бывает… Лохов этот до сих пор не обнаружен, я так понимаю?

— Нет, не обнаружен. Хотя есть основания полагать, что из города ему выбраться не удалось, — Бутырцев помедлил, ожидая реакции. Не дождался и продолжил. — В целях его скорейшего обнаружения подключили новых сотрудников. Принимаем все меры.

— Ещё варианты были в проверке?

— У Томилина при задержании обнаружена бумажка со служебным телефоном старшего товароведа Самохина. Это принялось нами во внимание, но сегодня Самохин по собственной инициативе сдал сто пятьдесят соболиных шкурок, обнаруженных им утром в багажнике лично ему принадлежащей автомашины. Самохина мы намеренно задержали.

— Ага, предполагаете, что на него тень наводили? — оживился Вавилов.

— Уверены. Я уверен, — поправился Бутырцев. — Но так же считает Пионер.

— Кстати, я всё хотел спросить, почему вы его именно этаким образом зашифровали? — впервые за весь разговор разрешил себе улыбнуться начальник управления. — Мужчина серьёзный.

— Ну, наш передовой разведчик, поэтому… Мы его сразу включили в работу, но работает он обособленно, поддерживая связь с нашей группой.

— Передайте, чтобы чересчур не зарывался, я его по делу с валютой помню! Лихость, она иногда боком выходит. Аукцион открывается через два дня, Николай Афанасьевич, а положение сложное и неясное. Может быть, нуждаетесь в помощи, так скажите, тут стесняться не к месту. Подошлём ещё людей.

— Людей достаточно. Толкотня тоже делу не подмога, — рассудил подполковник. — Сделаем всё возможное, товарищ генерал. И часть невозможного, если необходимость заставит, Очень важно найти Лохова-Сосновского. Очень!

— Так это вы не мне объясняйте, — снова нахмурился Вавилов. — Я не рассуждений жду, а результатов!

— Тогда разрешите идти добывать результаты? — приподнялся Бутырцев. — Здесь я их не найду.

— Идите. И почаще меня информируйте, чтобы в полном курсе я был! Такие секреты развели, будто отдельную службу организовали.

— Слушаюсь, почаще, товарищ генерал!

Из подворотни на проезжую часть слишком резко выехал фургон, водитель троллейбуса отвернул, и слетевшая штанга с лязгом ударила по проводам. Посыпался сноп искр.

Елена Андреевна невольно отскочила подальше, а потом на другой стороне улицы увидела Мальцева.

— Виктор Сергеевич! — Она взмахнула рукой. — Виктор!

Не слыша её, Мальцев разговаривал с лохматым парнем в джинсовом костюме, затем тот сел в «Волгу» и уехал.

А Мальцев пошёл по другой стороне улицы и, подойдя к углу дома, уже собирался свернуть за него, и Русанова поднесла согнутые пальцы ко рту. Свистнула.

— Нет, это ни на что не похоже! — отшатнулся, вздрогнув, стоявший рядом прохожий.

И на той, и на этой стороне обернулись несколько человек, Мальцев тоже, и она опять помахала ему.

— Между прочим, подача звуковых сигналов в городе-герое Ленинграде запрещена, — перейдя улицу, сказал Мальцев. Теперь они стояли рядом. — Здравствуйте.

— Извините за такой способ окликать, но я крикнула, а кругом шум стоит. Уже два дня вас не вижу, только один раз и то издали. Вы… решили совсем меня не замечать? — тихо закончила Русанова.

— Я решил на вас жениться, когда минует эта катавасия с аукционом, — сказал Мальцев и, взяв её за плечи, отодвинул, давая дорогу стайке ребят, ломившихся против течения толпы. — Но если я сейчас не поем, то рухну у ваших ног, и вам станет неудобно.

— Не надо рушиться, — попросила Елена Андреевна. — И опрометчиво говорить ничего не надо. Я тоже шла пообедать, но я в столовую шла. Как она вам покажется, не знаю.

— Мне сейчас всё покажется. Далеко столовая?

— Не близко, две остановки. Правда, рядом ресторан, но там всегда очередь в это время.

— Пойдёмте в ресторан, если рядом. Осилим, я думаю.

У ресторана томились ожидающие. Мальцев отвёл Русанову в сторонку, решительно протиснулся к двери и постучал.

— Куда? Мест нет, — приоткрыл створку привратник пище-рая.

— Да ты что, не узнал меня, хозяин? Я к метру.

— А-а… Проходите. Вон он стоит.

Метрдотель был среднего роста, ему пришлось смотреть на вошедшего снизу вверх, и это сразу обеспечило Мальцеву некоторое преимущество.

— День добрый, я от Иванова, — небрежно оглядел зал Мальцев. — Мне с переводчицей необходимо быстро поесть: через час у нас пресс-конференция с Анри Бейлем.

— Всё понял. Катенька! Посади товарищей, обслужи экспрессно, — распорядился метрдотель. И когда Мальцев возвращался к дверям, придержал официантку. — Всё внимание! Поняла?

Проведя Русанову в зал, Мальцев придвинул ей стул, сел напротив. Сразу подошедшая официантка положила меню, поставила тарелочку с хлебом.

— До чего она прытко… Как вам удалось? — спросила Елена Андреевна, когда та отошла.

— Мы от Иванова. И торопимся на пресс-конференцию с Анри Бейлем.

— С кем, с кем? — прыснула Русанова. — А кто такой Иванов?

— Понятия не имею… Метрдотель тоже. Но приём срабатывает безотказно, плюс иностранная фамилия. Что будем есть?

— Всё равно, — если бы она видела со стороны, как глядит на него, то застыдилась бы наверняка. — Что хотите.

— Тогда лангеты, это в любом случае мясо… Мы готовы, Катенька! Нам минеральную воду, овощные салаты, холодную рыбу, лангеты и после всего кофе-гляссе. Крепкого ничего не будем, поскольку алкоголь — яд… Чему вы смеётесь, Лена? И у вас шрамик над бровью, а я и не замечал.

— Это память о Ялте. Море слегка штормило, на стоянке катеров садились до Симеиза, подвернула ногу на трапе и о поручень… А смеюсь сама не знаю чему. Просто хорошее настроение.

— И прекрасно, что хорошее! И Ялта — прекрасно, и стоянка катеров. Стоянка… Стоянка — обманка… — Он ещё посидел с отсутствующим видом, глядя в одну точку, отпил из бокала. А вернувшись из откуда-то, попросил: — Извините меня, бога ради… Забыл, что надо обязательно позвонить в гостиницу, я сейчас.

В маленьком закутке-кабинетике метрдотель попивал чай, увидев Мальцева, отставил стакан.

— Что-нибудь не так? Я распорядился…

— Всё прекрасно, мерси. Но мне срочно надо выдать важный звонок.

— Прошу, о чём разговор!

Отхлёбывая чай, поглядывал уважительно, а клиент, набрав номер, говорил повелительно, не ожидая ответов, и это тоже действовало.

— Сева? Немедленно нужен транспорт к ресторану «Центральный». Оставь машину у входа, ключи в ящичке щитка… Есть интересный материал, как только возьму интервью, поставлю в известность. Всё! — Трубка брякнула о рычаг. — Благодарю вас, вы очень любезны.

— Ну что вы, — приподнялся со стаканом метрдотель. — Такая малость, знаете…

Русанова ждала, оборотившись к окну. Сев на место, Мальцев долго смотрел на женщину против себя.

— Что-нибудь произошло? — не выдержала она… — Или… Мы не будем есть? У меня аппетит не пропал.

— У меня тоже. Просто, как бы ни кончился этот аукцион, я рад, что попал на него и встретился с вами.

— И я рада, что вы на него попали.

Они продолжали сидеть, не притрагиваясь к приборам, затем Елена Андреевна проговорила задумчиво:

— Открытие у нас послезавтра, начнётся самая суетня, а долго ждать не хочется… Приходите к нам завтра, Виктор. В шесть я освобожусь, а часов в восемь мы будем ждать.

— Спасибо большое, Лена. Я приду обязательно.

Кабинет Сергея Александровича Воронцова был не роскошный, но уютный, на столе жужжал, поводя тупым рыльцем, вентилятор.

— Нет, нет и нет! — запальчиво кричал в телефонную трубку хозяин кабинета. — Я не могу этого отменить… Что — как? Вот так и раздавайте программы! Да-да, с упоминанием о соболях, ничего от руки не вычёркивать. Слушайте, любезный мой: раз руководство объявило, что они будут, значит, они будут! Что же — согласовывайте с ним, коли есть желание, а моё мнение известно, и я ни к кому объясняться не пойду…

Бросив трубку, он закурил, полистал семидневник, громко позвал:

— Люся! Ты здесь?

— Иду, Сергей Александрович.

— Я просил Самохиным позвонить. Просил узнать, что нужно, чем могу помочь… Звонила?

— Уж лучше бы нет! У жены голос замогильный, только «да», «не знаю» и всё. А в финотделе говорят, что у него на чужое имя две дачи были: одна на Кавказе, а другая где-то под Ригой.

— Делать им нечего, в своём финотделе! Одни побрякушки собрались… У нас «Нескафе» остался?

— Только индийский, сейчас заварю.

— Сделай милость. И ещё одно: на работу надо ходить в юбках… — Воронцов поискал определение, — менее ошеломляющих, что ли! А у тебя фиговый листок.

— Вы бы поглядели, какую одна датчанка тут носит, — обиженно скривилась Люся и показала, приподняв свою. — Вот!

— Будешь датчанкой, тогда приходи хоть наряженная Евой, я первый ахну от восхищения. Неси кофе.

— Сейчас. А когда приходить? — прищурилась Люся.

— Куда?

— К вам, наряженной Евой…

— Знаешь что… — внимательно осмотрев её, Воронцов сдержался и повторил: — В общем, неси кофе. Остальное обсудим позже.

Люся вышла в соседнюю комнату, где уже находилась переводчица с поджарым мужчиной.

— Сергей Александрович у себя?

— У себя. К вам гости, Сергей Александрович, — вернувшись к порогу кабинета, пропела секретарша. — Пожалуйста, проходите.

Воронцов встал навстречу, после рукопожатий иностранец произнёс длинную фразу и выжидательно уставился на переводчицу.

— Господин Эдстрем в восторге от ваших проспектов промысловой пушнины. Он хотел бы получить необходимое количество экземпляров для распространения в Швеции.

— Я рад высокой оценке нашей деятельности, — улыбнулся Воронцов. — Но сегодня не могу выполнить пожелания господина Эдстрема. И завтра… Лучше всего это сделать через два дня, Переводчица перевела, и швед сразу ответил тирадой.

— Но послезавтра открытие, день очень хлопотливый… Господин Воронцов не упустил это из вида? После открытия тоже будет много хлопот.

— Господин Воронцов обычно всё помнит, — ещё шире улыбнулся Воронцов. — Открытие ещё не торги, у нас будет время пообщаться.

Респектабельный посетитель осклабился, выговорил нечто.

— Господин Эдстрем заранее благодарит. Он просит извинения, если отнял драгоценное время.

— Ну зачем он так… Скажите, что я рад быть полезным нашему общему делу. Всего доброго.

Воронцов прошёл с ними не дальше двери кабинета, вернувшись, уселся в кресло.

— Люся, ушли они?

— Ушли! — Девушка отсыпала в чашки из баночки. — Я забыла сказать. С обеда пришла, а у вас приятель сидит. Симпатичный такой, строгий и вежливый. Из Москвы.

— Мальцев? — Сергей Александрович быстро вывел фломастером на бумаге знак вопроса. — Он ничего не просил передать?

— Ничегошеньки, — Люся разлила кипяток, подхватила подносик, появилась в дверях. И больше несла себя, нежели кофе, — Я с вами выпью, можно?

Тем, кто впервые попадает на стоянку катеров и яхт, предоставляется возможность получить массу новых и разнородных впечатлений.

Во-первых, они понимают, что в огромном городе рядом с ними живёт романтическое племя людей, для которых водная стихия составляет главную притягательную силу. Во-вторых, поражает разнообразие типов судов малого флота, соседство изящных и тяжеловесных деревянных парусников с быстроходными, мощномоторными катерами из металла. И в-третьих, не может не оставить угнетающего впечатления и местоположение, и качество этих стоянок, оттеснённых в самые заброшенные уголки берега, выходящего к загрязнённой и мелководной акватории.

На одной из стоянок, сидя на продырявленном днище не один год назад вытащенного из воды ялика, седоусый сторож дымил самокруткой, поджидая возвращающегося по берегу Мальцева.

Под вечер из тёплой воды вздымался туман, близко поставленные катера и яхты, покачиваясь на мелкой воде, звучно тёрлись бортами.

— Ну, нашёл? Э-э, говорил я тебе… Мало чево в бумагах записано, ты всегда гляди, что есть! У нас ведь с этим полное безобразие, со стоянки на стоянку посудины гоняют.

— А зачем тогда пункты приписки, регистрация? — достав сигарету, прикурил от пахнущей махрой самокрутки Мальцев.

— Как это — зачем? Для отчёту, для виду, штоб всё казалось заведено с порядком, — показал редкие жёлтые зубы сторож. — Хотя людям и лучше, свободней, коли порядка меньше. Вот ты, к примеру, с залива идёшь, неохота к своему месту гнаться, завернул сюда. Сунул мне троячок, а я к вину слаб. Приму с душой и тебе швартовку разрешу. Понял?

— Понял. Только теперь совсем не знаю, где мне своего дружка искать… Он, понимаешь, с женой не поладил и на катере ночует. Я, наверное, все такие порты объездил — и нигде. А нужен позарез!

— Знаешь, сгоняй на Голодай, — решительно посоветовал седоусый охранник. — Там такой Петя по надзору заведует, скажешься от меня, от Палыча, стало быть. Прошлый раз я его навещал, так мы шибко гуляли! Малость самую недобрали, он и сбегай на одну лайбочку, которая у ево в укромном закутке стоит, принёс полбутылки. Не иначе твой дружок в той лайбе ховается.

— Ну, спасибо, Павлович… Подал надежду. Заторопившись, Мальцев хотел уйти, но Палыч придержал его за полу пиджака, сокрушённо поцокав, потёр пальцем о палец.

— Ку-уда? А самую благодарность и забыл… За спасибо, милый, ныне и воробей не чихает.

— Держи, — сунул ему в руку Мальцев. — Чихай на здоровье.

Горючего оставалось полбака, торопиться он торопился, но, давно проверив, что гонки в городе выигрыш во времени не дают, вёл машину расчётливо, следя лишь за тем, чтобы не делать лишних остановок, по возможности постоянно находиться в движении. И всё же однажды специально остановился, позвонил из автоматной будки.

Приблизившись к району предполагаемой стоянки, едва не запутался в лабиринте различных проездов, не все из расспрашиваемых могли подсказать, куда надо свернуть, а между тем постепенно темнело. Наконец подросток лет пятнадцати наиболее толково разъяснил, как подъехать к искомому месту. А до него оставалось немного.

Грунтовый участок дороги был сильно разбит тяжеловозами с близкого строительства, и Мальцев медленно вёл «Волгу» между забором и проволочной оградой. Проехав мимо продуктовой палатки, оставил машину за ней и, приблизившись к забору и немного пройдя вдоль него, вышел к деревянному строеньицу за воротами. В оконце будки горел свет, от дверей встала и грозно взлаяла лохматая шавка. Мальцев двинулся прямо на неё, и собака, жалобно рыча, заметалась на крылечке, а затем нырнула под него, негодующе взвыв из укрытия.

— Цы-ыть! — прикрикнул загорелый мужчина неопределённого возраста, поднимаясь с топчана. — Кто там, Боцман?

— Свои, — Мальцев, нагнувшись, пролез под низкую притолку, — Привет от Палыча, если вы — Петя.

— Кому Петя, а кому Пётр Фадеич… Чего надо? Я спать решил.

— Такое дело, — не замечая его ворчливой неприязни, гость сел на табурет у стола. — Сказал мне Палыч, что у вас в тихом углу катер стоит. Это моего дружка катер… А я завтра в командировку лечу и должен ему деньги передать. Знаете, наверное, что он от хозяйки скрывается, не поладили они.

— От кого и почему — дело не моё, — уверил Петя. — А Палычу язык бы подрезать за трёп, да мы с им на одном красавце служили… Иди, навещай дружка. А ежли вдруг што не допьёте — сюда неси, понял?

— Понял. А позвонить от вас можно?

— Не работает, — кивнул сторож на телефон. — Напротив стройка, там в диспетчерском вагоне телефон есть, да шагать далеко.

— Ну что же, обойдусь. Катер как найти?

— Пройдёшь причалы, за ними баки при воде. Там и стоит, к борту доска с песка положена заместо трапа.

Когда Мальцев под ворчание Боцмана отошёл от будки, стемнело изрядно. Вдоль берега тянулись мостки, к ним рядком приткнулись разнообразные суда малого флота.

Увидев массивные туши металлических баков, он замедлил шаги, обойдя последний, остановился.

Неподалёку стоял катер, на котором светились круглые оконца каюты.

Сдвинув рукав, Мальцев посмотрел на мерцающий циферблат. И не успел разглядеть стрелки, потому что на палубе катера застучали шаги и едва обозначилась тёмная фигура.

— Толик! — позвали с катера, — Толик, ты чего? Где застрял?

— Здесь, — сказали совсем рядом с Мальцевым. — Будто гость к нам, да сомневается, стоит… Долго мы тебя ждали!

Оказавшись в пространстве между водой и одним концом уходящим в неё баком, Мальцев ещё не решил, как ему поступать, а с катера сошёл и приблизился окликавший Толика.

— Чего ты стоишь, пора это дельце приканчивать… Выложил нам старичок про ваши фокусы, так что давай по-хорошему поделимся, — подошедший придвинулся ещё. — Идём-ка на твой корабль, там потолкуем. Ну… а-ап!

Пинок ногой в живот сломал его пополам, не увидев ни движения, ни замаха Толика, лишь предвосхитив обязательную угрозу, Мальцев отпрыгнул, и нападавший провалился с ударом. Развернувшись, бросился снова, но теперь он был на фоне отдалённых огней стройки и стал виден лучше. Резкий встречный в подбородок остановил бросок, удар ребром ладони по шее — и противник оказался у бака, что-то звякнуло о камень…

…И в тишине стало слышно, как залаял Боцман, заглушая близящийся стрекот мотоцикла.

Мотоцикл гнали вовсю, вспыхнула фара, и, увидев в световом луче, как тяжело поднимается с песка упавший первым. Мальцев пригнулся и побежал к забору.

— Стоять! — послышалось сзади. — Руки вверх! Тягусов, осмотрите второго.

Двое подъехавших милиционеров занялись делом, но тот, кто приказывал, услышал шум у дощатой ограды стоянки.

— Сто-ой! — крикнул он, пытаясь развернуть мотоцикл, чтобы высветить фарой. — Буду стрелять, остановитесь!

Бросив мотоцикл, на ходу передёргивая ствол пистолета, кинулся к забору, и Мальцев, поняв, что так не уйти, метнулся навстречу.

Сблизившись, нырнул в ноги, поймав на себя грузное тело, резко распрямился, помогая броску руками, и милиционер, ударившись оземь, ещё пытался привстать…

…А бросивший его уже был у забора. Перемахнув его, бежал и бежал, пока совсем рядом не захрипела собака. Услышал выкрики Пети, но палатка светилась близко, дверца машины предусмотрительно оставалась незапертой, и Мальцев впрыгнул в неё.

«Волга» рванулась с места, с заворотом выскочила в проезд, и красные пятна задних габаритных огней, подпрыгивая, начали удаляться.

Оперативная машина подъехала к самой воде. Катер освещался фарами тех, что подъехали раньше; к хлопнувшему дверцей Бутырцеву подскочил милиционер.

— Старший наряда старшина Ерлашов! По вашему приказу выехали немедленно, удалось задержать двоих, третий ушёл, товарищ подполковник. Один из задержанных получил телесные повреждения, подобраны нож типа финки и ломик. — Ерлашов понизил голос. — А на катере обнаружен труп.

— Труп?

— Так точно… Там сейчас ваши люди работают.

На борт катера с берега вела широкая доска, взбежав по ней, Бутырцев обогнул возвышение каюты и спустился вниз.

Майор Исраэлян, Таганцев и Сенчаков отступили от узкой койки под круглыми оконцами, измождённое лицо Лохова-Сосневского на подушке оказалось белей наволочки.

— Ещё тёплого застали, — сказал Сенчаков хмуро. — По-видимому, сердце отказало, врачей я вызвал… На теле обнаружены следы физического воздействия. В частности, ожоги от сигарет.

— Пытали, значит, — подполковник вгляделся в лица задержанных, глубоко посаженные глаза одного сверкнули в ответ. — Всё обыскали?

— Досконально, — подтвердил Таганцев. — И ничего не обнаружено. Две авоськи с пустыми бутылками.

— Не ищи зря, начальник, — выдавил короткий смешок тот, скуластый. — Мы сами искали — верней некуда! И этого гада поспрашивали… Глухо!

— Каким образом вы его обнаружили? Лучше отвечать сразу. Надеюсь, вы это понимаете.

— А чего на такое не ответить? Шмель пошёл на дело, а за этим указал присмотреть, не доверял ему, значит. Этот тем вечером со склада убрался и сюда забился, как крыса! Переждать хотел, да не вышло… Вы запишите, что он сам зажмурился, нашей вины нет.

— А что пытали — не в счёт? — сдерживаясь, тихо спросил Бутырцев.

— Так разве мы позволим старичка огнём жечь? Пока за припасами ходили, тут такой ухарь побывал, его б вам ловить и надо! Да сами старайтесь, наше дело теперь терпеть, сопеть и парашу нюхать.

— Ну что же, выводите задержанных, — пошёл по ступеням наверх Бутырцев. — Здесь терять время нечего.

По лицу генерал-майора Вавилова, вошедшего в его кабинет, Бутырцев понял, что и на этот раз ласки от начальства ждать не приходится.

— Докладывайте обстановку, — коротко сказал Вавилов.

Он не сел, не смотрел на подполковника, и тот старался излагать сжато:

— Обстановка сложная. Лохов-Сосновский скончался от острой сердечной недостаточности, усилия прибывших реаниматоров ни к чему не привели… Из двоих задержанных один нам знаком: рецидивист Хуснутдинов по кличке Алим. Он и его напарник — личность которого устанавливается — обнаружили Лохова с ночи кражи, выпытывали местонахождение мехов, но, по их словам, не узнали ничего.

— И мы не знаем ни-че-го! — вспылил генерал. — Где они? И находятся ли в городе хотя бы… Я удивлён вашим самообладанием, подполковник Бутырцев. Завтра открытие аукциона, осталось менее суток, а вы ведёте себя так, как будто впереди всё ясно. Надо действовать быстро и срочно брать подозреваемого Пионером!

— Прошу прощения, товарищ генерал-майор, — упрямо нагнул голову Бутырцев. — Работать быстро — это значит не торопясь и всегда совершать тщательно обдуманные действия… Не торопясь и обдуманные! А нам пока нечего или почти нечего предъявить тому, кого вы предлагаете брать. Можете отстранить меня от ведения дела. Но пока я им занимаюсь, готов ответить за план проводимых операций.

— Хм… Вашу неторопливость я давно отметил, — Вавилов сел и расположился в кресле удобнее. — А что намерены предпринять обдуманно и согласно вашему плану?

— Мы ждём очередной связи с Пионером. Вся группа находится в состоянии готовности, продолжаем работу с Хуснутдиновым и его сообщником.

 — Да сядьте вы наконец, — предложил начальник управления. — Так и буду я смотреть на вас, голову задрав? И предупреждал ведь, что ваш любимец зарываться начнёт, свой характер показывать! Прикрывает его кто-то хотя бы?

— Так точно: с ним вплотную контактирует капитан Панин,— Бутырцев и сидя держался подчёркнуто прямо.

— Опять они вместе… Ну Панин, хотя бы, на рожон без нужды не полезет, — предположил Вавилов. — Давайте-ка ещё раз обсудим всё по порядку.

В отделении Союзпушнины заканчивался рабочий день.

Проходя коридором, Мальцев видел, как готовятся покинуть служебные помещения сотрудники, кое-кто из них спускался по лестницам; и на этажах, и внизу, в вестибюле, то и дело хлопали двери.

В воронцовских владениях обворожительная Люся тоже успела убрать свой стол и, сидя перед раскрытой сумочкой, наводила предвыходной лоск на лицо.

— Салют! — приветствовал её Мальцев. — А шеф когда испарился?

— У-у, он ещё до обеда… Сказал, что его сегодня больше не будет, к завтрашнему открытию готовится. Так что не ждите зря.

— И не буду. Можно позвонить от него?

— Спрашиваете! Прямой телефон — красный!

Войдя в кабинет Воронцова, Мальцев прижал трубку плечом к уху и начал раз за разом прокручивать диск. Свободной рукой он дотянулся до верхушки шкафа, из-под рулонов плотной бумаги извлёк и положил в карман небольшой предмет.

— Занято и занято! — бросил трубку в сердцах. — Ну и мастерицы вы говорить.

— Конец дня, всё решаем, быть или не быть, — рассмеялась Люся. — А если быть, то где и с кем… Вы ещё попытаетесь?

— Нет, пожалуй. Спасибо — и до завтра!

Выйдя из здания, скорым шагом дошёл до стоянки. Сев за руль, открыл портфель, достал магнитофон и, подсоединив к нему извлечённый из кармана предмет, тронул машину с места. Затем нажал клавишу магнитофона.

«…Я рад высокой оценке нашей деятельности, — говорил Воронцов, пока «Волга» перестраивалась в потоке машин. — Но сегодня не могу выполнить пожелания господина Эдстрема. И завтра… Лучше всего это сделать через два дня».

Пошёл перевод переводчицы, затем проговорил своё швед.

«Но послезавтра открытие, день очень хлопотливый… Господин Воронцов не упустил это из вида? После открытия тоже будет много хлопот».

«Господин Воронцов обычно всё помнит… Открытие ещё не торги, у нас будет время пообщаться…»

Впереди образовался затор, регулировщик, размахивая жезлом, выборочно пропускал машины.

«…Ну зачем он так… Скажите, что я рад быть полезным общему делу. Всего доброго…» — пожелал Воронцов в магнитофоне.

А после шумов последовал вопрос:

«Люся, ушли они?»

«Ушли… Я забыла сказать… С обеда пришла, а у вас приятель сидит…»

Мальцев нажал на «стоп», и магнитофон смолк.

Левой рукой поворачивая руль, правой убрал аппаратуру в портфель, щёлкнул замком. И «Волга» въехала в переулок.

Недалеко от стоматологической поликлиники скрытый с улицы двор позволил оставить машину не на виду. Перейдя на другую сторону, Мальцев вошёл в поликлинику и подошёл к окошечку регистратуры.

В это время совсем близко раздался отчаянный вопль. Так же неожиданно оборвался, но женщина в белом халате и шапочке, сидевшая по ту сторону стойки, спокойно спросила медлительного пациента:

— Вы к кому? У вас лечащий врач или просто выписать талон?

— Мне нужно к Воронцову, — ответил Мальцев. — Он принимает?

— Александр Ионович? Он с завтрашнего дня в отпуске и сегодня не принимал и не консультировал, по-моему…

— Здесь он, — сказала позади неё другая сотрудница регистратуры. — От заведующего шёл, я видела. Но не примет, не надейтесь, всем к нему надо, все его просят!

— Благодарю. А на каком этаже его можно найти?

— Ох, да на втором же! Семнадцатый кабинет.

Спустя две минуты, открыв дверь семнадцатого кабинета, Мальцев нашёл, что, укрыв пол-лица за дымчатыми стёклами очков, Александр Ионович очень походит на мафиози из итальянского фильма. И жестом, разрушающим это впечатление, старший Воронцов испуганно вытянул руки навстречу вошедшему.

— Нет-нет, никакого приёма! Я, по сути, уже на отдыхе… Вы застали случайно.

— Совсем нет, Александр Ионович, я — Друг Сергея, и дело не терпит отлагательств. Что с ним? Он сам не свой и сегодня исчез с половины дня…

— Ну милый, ну душечка, что я могу? — заёрзал в кресле знаменитый врачеватель. — У моей жены ангельский характер, но её терпение лопнуло, а здоровье настолько ухудшилось, что я срочно бросаю всё и везу её отдыхать. Э-э, как вас зовут, я не расслышал?

— Виктор Сергеевич… Виктор просто. Сергей мучается, поверьте, а сейчас столько работы, я боюсь, как бы его долгое отсутствие не было замечено и дурно воспринято начальством.

— Вот именно! Серёжа слишком часто манкирует работой, и я удивился, что сегодня так рано ему понадобилось уехать на дачу! Подождите, — испуганно привстал Александр Ионович. — А он не может быть опять с этой кошмарной девицей?

— С Викой? — понимающе улыбнулся Мальцев. — Нет, не беспокойтесь. Насколько я знаю — а у него от меня нет секретов, — там разорваны все отношения, и он даже обмолвился, что хочет восстановить дружбу с Еленой, хоть и не вполне уверен в её согласии на то.

— Ах, как было бы замечательно, ведь такая достойная женщина! И умница, и, знаете, с чисто внешней стороны, да… И всё-таки боюсь, боюсь, что в его отношениях с манекенщицей есть нечто роковое. Нет-нет, не смейтесь. И я был молодым, Да! — заверил Александр Ионович. — Тоже, знаете, не без грешков, молодость временами берёт своё, и нельзя удержать водород в банке… Но увлечься до такой степени, такое позволять! Пригласить на наш юбилей друзей очаровательную Елену Андреевну и ночью сбежать к своей пассии — это чересчур, еть же пределы!

— Боюсь, что вы ошибаетесь. Хоть он и шалопай и был действительно увлечён Викой до крайности, но вам могло показаться!

— Шалопай? Показаться? Да, шалопай. Да, да, да, именно! Но я сам, слышите, сам видел, как он крался по дорожке к машине… И ведь специально оставил её вне участка, лукавец, мотивируя тем, что для лучшего сбережения к нам следует загнать машины гостей, — Александр Ионович приложил руку к сердцу. — Ну милый, ну солнышко, я — отец, и я бы промолчал из мужской солидарности… Но мать тоже заметила, а перед тем он так некрасиво поступил, что она вспылила и скандал разразился!

— Ах идиот! — возмутился Мальцев. — Значит, той ночью он всё же навещал свою Вику… И мне ничего не сказал. Я был приглашён, не смог приехать к вам и после очень жалел, поскольку Гамбаряны говорили, что всё было чудесно. Ах он паршивец! А я ещё хлопочу о нём!

— И прекрасно, и хлопочите, мы его любим, и всё устроится расчудесно, если он бережнее станет относиться к матери! — Экспансивный стоматолог вскочил, обежав стол, заплясал перед Мальцевым, протягивая руку. — Я рад, очень рад знакомству… У нас, представьте, через три часа поезд, прилетайте к нам с Серёжей. Море и фрукты — это очень целительно! Хотя нет. Нет и нет, пусть работает, соответствуя занимаемому положению… Пусть на даче осторожно обращается с газом, и вы проследите, душенька, чтобы та девица ногой не ступила! Вы понимаете, да? Вы всё понимаете?

— Не беспокойтесь, Александр Ионович, — Мальцев бережно пожал мягкую ладошку, — берегите себя и жену. До свидания.

Выражение его лица и интонации голоса растрогали Воронцова-старшего, он снова заплясал, порываясь сказать ещё что-то, но нечаянный посетитель прошёл к выходу, дверь за ним закрылась.

Елена Андреевна закрыла духовку, переставила кастрюльки на конфорках и сбросила передник.

— Дима! — позвала она, выйдя из кухни. — Сбегай, пожалуйста, в булочную… Как всегда, забыла хлеба купить. Много не бери, опять зачерствеет.

— Хорошо, мама, — мальчик скинул тапочки, втиснул ноги в туфли. — Деньги на кухне?

— Да, под кувшином. Через дорогу осторожнее!

В своей комнате сбросила домашнее одеяние, надела взятое с постели платье, изогнувшись перед зеркалом, застегнула на спине «молнию». И прозвенел звонок.

Повязывая пояс, подошла к двери, сначала повернула замок не в ту сторону и досадливо прикусила губу.

— Это вы, — радостно улыбнулась она Мальцеву. — Уже восемь, да? Всегда у меня время пролетает…

— Семь тридцать, здравствуйте, — войдя, он взглянул на часы, потянул носом запахи из кухни. — До чего пахнет заманчиво! И всё же… Лена, вы мне очень помогли один раз в важном деле, сами того не ведая. А теперь необходимо, чтобы поехали со мной.

— Поехать? Куда? Ведь мы собрались… И Димы нет.

— Послушайте, пока я не стану ничего объяснять… Но мне крайне нужен Воронцов, а я не знаю, где его дача. У нас почти нет времени, важно там быть как можно скорее, Лена!

Она хотела спросить ещё, посмотрела на него и не спросила.

— Я ничего не понимаю и жалко, что так… Но я поеду.

— Возьмите плащ, кажется, собирается дождь. Куда вы?

— Диме записку… И плиту выключить надо.

Лохматый, сильно горбящийся Сева еле переставлял длинные ноги, пока его вели к кабинету Бутырцева, войдя, распрямился, и лицо потеряло сонно-флегматичное выражение.

— Как вы могли ему это разрешить? — быстро подошёл к нему подполковник. — Мы не знаем куда и зачем он отправился… То есть не знаем ничего! Как вы могли разрешить, я вас спрашиваю?

— А как я мог не разрешить? — устало потёр глаза капитан Панин. — Вы его знаете не хуже меня, а кроме того, он просто сказал, что ситуация изменилась и требует энергичного действия. Добавил, что даст знать о себе, и весь разговор на том кончился.

Сагарадзе и Сенчаков смотрели на Бутырцева, ожидая дальнейшей грозы, Таганцев сочувственно посматривал на Панина.

Подполковник подошёл к окну, выбил пальцами дробь по подоконнику.

— Он хотя бы вооружён? — спросил он, оборачиваясь.

— Нет, не думаю, — медленно ответил Панин. — Его оружие у меня.

— Может быть, опять решил что-то довыяснить, товарищ подполковник, — осторожно предположил Сенчаков.

— Он вот так довыяснял на стоянке катеров! — резко развернулся Бутырцев. — И тоже, как вы помните, безоружный. Тогда всё, правда, обошлось.

— Я передал ему все ваши пожелания, в ваших выражениях, после той истории, — сказал Панин. — Он обещал…

— Исправиться, да? — подхватил Бутырцев. — И, как наблюдаем, держит своё слово. Простить себе не могу, что согласился с ним и за Воронцовым не велось наблюдение!

— Я считаю, что в этом случае его мнение справедливо, — Панин подошёл к дивану. Таганцев подвинулся, и капитан сел, с облегчением вытянув ноги. — Воронцов не чета остальным, меха мы, может быть, и нашли бы, но по тому, как всё сложилось с Лоховым, сам мог вполне выкрутиться… Да и наблюдение засечёт с ходу, настолько умная и осторожная бестия!

— Да, не откажешь, — согласился подполковник и сел за свой стол. — А пока у нас ни мехов, ни Воронцова… Таганцев, распорядись насчёт чая капитану Панину. Я бы тоже выпил горячего.

Ветер гнал тучи с залива, на лобовом стекле густо множились капли. Мальцев запустил стеклоочистители.

— Выключите радио, — попросила Русанова. — Я не люблю оперетту… Слишком много страстей понарошку.

Он послушно выключил приёмник.

— Вам не дует? Я прикрою…

— Нет-нет, как раз хорошо. Совсем другой воздух, дышится легче… У вас есть сигареты?

— Конечно, вот, — Мальцев протянул пачку и усмехнулся. — Чтобы дышалось совсем легко, да?

— Я почти не курю. Только иногда. От волнения.

— Мне очень жаль, и я всё объясню при случае. Если бы не обстоятельства…

— Оставьте, Виктор. Раз надо, значит, надо… Думаю, без крайней нужды вы меня не вывезли бы. Хотя и мне жаль, что всегда разрешаем обстоятельствам диктовать свои условия.

«Волга» обходила одну машину за другой. Грузовики отставали с протестующим гулом.

— Я не знала, что вы из Москвы на машине.

— Она местная. Взял у товарища. Сам ещё не скопил.

— А вы способны копить? Не думала.

— Я и не умею, — светлые «Жигули» упорно не давали обойти себя, он утопил педаль газа поглубже, обошёл всё-таки. — Скажите, вы… часто думаете обо мне?

— Всё время, — сразу и спокойно ответила Елена Андреевна. — Мы не слишком быстро? Могут остановить.

— Я слежу, не притаились ли где, если замечу, успею сбросить… Или удеру. Вы говорили, когда поворот?

— Так не объясню. Но определю, как только увижу, — она засмеялась. — Не хватало ещё, чтобы за нами гнались, а мы удирали! Я умру от страха.

— Разве вы трусиха? Совсем не похоже.

— Это как когда… Когда злюсь, мне всё нипочём. А вообще трусиха скорее. Ой, тише, тише: во-он за той будочкой направо!

— Это остановка автобуса. И налево здесь нельзя вовсе… Повернём вправо.

Вскоре съехали и с этой дороги, узкая, намокшая от дождя полоска бетонки, петляя, привела к тупичку.

— Эта дача?

— Да.

Очень большой дом за деревьями виделся тёмным. Мальцев ещё вгляделся за ограду и выключил мотор.

— Посидите, пожалуйста… И я вас прошу ни в коем случае не оставлять машину! В ней и права, и техпаспорт, и прочее. Думаю, что не задержусь.

— Я подожду, разумеется, но выйду на воздух.

Петли калитки оказались смазанными, жёлтый песок на дорожке тщательно утрамбован.

От машины Русанова видела, как, взойдя на веранду, Мальцев подёргал дверь и спустился по ступеням назад. Постоял, зашагал неспешно, огибая дом.

Она открыла дверцу, взяла с сиденья сигареты, но не закурила и бросила обратно. Ещё посмотрев вокруг, захлопнула дверцу, мысль, что кто-то в столь безлюдном месте попытается угнать или обокрасть машину, показалась напрасной.

За открытой калиткой у низкого серого флигеля пестрела цветами круглая клумба. Русанова вошла в калитку, двинувшись по жёлтой дорожке, оглянулась на «Волгу», пошла дальше… Каменный флигель окружали кусты жасмина и сирени, два окна светились. В тамбуре за первой дверью царил полумрак, открыв вторую, Мальцев попал в кухню, и туда, из глубины флигеля, вошёл Воронцов с тарелкой в руках.

— О! Явление Христа… Ты какими судьбами? Один? Доброжелательное удивление выражало его лицо, и Мальцев кивнул:

— Пока один… Не очень надеялся, что застану. А местечко хоть куда! Зачем пропал? Я весь день проискал.

— Проходи… Зачем? А что там делать сегодня… Завтра тарарам начнётся, завтра и поработаем.

— Я думал, нет никого. Зашёл в тот дом — не зашёл, а подошёл — так он заперт… И каталки твоей не заметил.

— Она в гараже, — Воронцов поставил на стол коньяк и рюмочки. — Гараж за деревьями, посмотри из окна. Не гараж — дворец! Как всё здесь. Но меня в целях воспитания всегда держали на скудной выдаче… Давай выпьем, заодно расскажешь, какое дело принесло.

— Верно, тут роскошно, — подошёл к окошку Мальцев. — На дачах вкусно пьётся, да? Хотя и на воде неплохо… Чтобы хороший катер, комфортная каюта и бар обязательно! С разнообразным набором спиртного, правда, Серёжа?

— Подними руки! — сказал Воронцов.

— Поднял, — Мальцев не только проделал требуемое, но ещё повернулся к нему, продолжая улыбаться. — Что теперь?

— Теперь упрись в стену, ноги дальше от неё… Ну? Я буду стрелять!

— А ведь будешь! — всмотревшись в него, согласился Мальцев. — Хотя всё бесполезно, бал не начнётся, учти.

— Живей! Без болтовни, — Воронцов нетерпеливо повёл рукой с пистолетом. — Хаханьки кончились.

Пистолет был маленький, а кисть, сжимавшая его, крупная. Но вошедшая Елена Андреевна сразу поняла, что оружие настоящее, и глаза её испуганно распахнулись.

— Виктор!!

Сергей Александрович Воронцов не то чтобы обернулся на её отчаянный вскрик, лишь дёрнул головой, а этого было достаточно…

И хотя он сразу выстрелил, Мальцев уже летел к нему, вытянувшись в прыжке, сбил с ног, и оба покатились по полу.

Даже не глядя, на боровшихся, по лицу женщины можно было бы понять, как ожесточённо проходила схватка. Покачнулся стол, сбрасывая посуду, отлетело к стене плетёное кресло, хрустели давимые телами черепки.

И этот хруст сопровождался хрипами и стонами боровшихся.

— Всё… — раздалось с пола очень тихо и отрешённо. — Руку сломаешь… Пусти!

Мальцев встал, опустил в карман пистолет, поднял Воронцова на ноги. Ногой подвинул ему кресло.

— Садись. Пушное хозяйство где?

— Там. В гараже… Ах, до чего глупо. — Сергей Александрович левой рукой положил на стол правую. — И ведь я тебя в упор видел! Зато и старался быть на глазах.

— Значит, перестарался.

Русанова всё ещё стояла на пороге, Мальцев за руку подвёл её к креслу.

— Извините, Лена. И сядьте, теперь скрывать нечего. А кое о чём надо побеседовать… Меха добывал для Эдстрема, да? Он бы всё равно не сумел их вывезти, мог сообразить.

— Он? Он бы вывез, — Воронцов, держа бутылку в левой руке, зубами выдернул пробку, налил в уцелевший стакан. — Если будешь пить, посуда во-он, в шкафчике.

— Я за рулём… Лохова, судя по всему, шантажировал прошлым. Это ты его устроил на работу?

— Старик сам жаден до фанеры, особо шантажировать не пришлось. А устраивал отдел кадров… Вы не выпьете, Леночка?

— Немножко.

Русанова встала, достав из настенного шкафчика ещё два стакана, поставила на стол. Её колотило, и она застегнула плащ на все пуговицы.

Воронцов щедро плеснул ей в стакан.

— Спасибо…

— На здоровье! — засмеялся Воронцов, поднимая свой. — За ваш союз… Мой расстроился, так хоть за людей порадоваться. Не оттолкни вы меня тогда, Елена Андреевна, вдруг бы и я хорошим стал! А? Не мучает сожаленьице?

— Перестань паясничать! — нагнувшись над столом, потребовал Мальцев. — Не стал бы ты другим, не прикидывайся. А почему — тебе разбираться.

— И разбираться нечего! — выпив, Воронцов так крепко поставил стакан, что тот раскололся. — Я хотел жить, понимаешь? Жить, чтобы жить, а не пахать для других… Чтобы не симулировать великой деятельности, не торчать на совещаниях, не изображать изо всех сил идейно-непорочную чистоту. И я жил! — Он подмигнул слушателям. — Вкусил и свободу, какую деньги дают, и удобства опробовал. Я знаю все курорты страны, помню наизусть меню лучших заведений, как их ни мало, и в моей записной книжке полсотни телефонов скорой половой помощи… А что видел ты, цербер от закона, на свою зарплату? У тебя и власти-то нету, гоняют гончим псом, а состаришься, и нищую пенсию дадут!

Он пододвинул к себе другой стакан, налил снова. Выпил.

— Мне впаяют, ладно… Но когда-то я выйду и снова заживу человеком! Потому что у своих я один наследничек, ваши законы, ударив по мне, доконают их, и меня будут ждать суммы, какие тебе не снились!

— Возможно, — согласился Мальцев, потрогав горло, сглотнул и поморщился. — Хотя следует учесть одно обстоятельство. Зажить человеком тебе не удастся и при деньгах от родителей. Для этого надо человеком быть, согласись. А перевоплотиться не дано! Так и закончишь дни мелким ночным хищником семейства куньих… Хорьком! Пора кончать болтовню. И ехать пора. Хотя… Лена, вас не затруднит заварить кофе? — Он виновато улыбнулся ей. — Что-то я обмяк… А дорога сейчас мокрая.

— Кофе навалом в кухонном столе, — подсказал хозяин. — Не забудьте и на мою долю.

Русанова молча встала и вышла на кухню.

Воронцов посмотрел на неё, выходящую, опять подмигнул, однако сказать ничего не успел, потому что раньше сказал Мальцев:

— Если ты, пользуясь положением и немощью, позволишь хоть что-то в её адрес… Сейчас — нет, но я даю слово, что дождусь новой встречи и тогда изуродую, чего бы мне это ни стоило!

— Ладно, не стану. В таком случае давайте переходить на «вы», а то тянет пообщаться напоследок, — предложил Воронцов.

— С удовольствием! — последовал немедленный ответ.

К утру ветер усилился, разнёс тучи, и небо светлело, снова обещая погожий день.

Из своего застеклённого возвышения дежурный инспектор ГАИ заметил приближавшуюся «Волгу», она подъехала и затормозила рядом с постом.

— Доброе утро, — приветствовал поднявшийся к инспектору человек, под глазами которого густо темнела синева. — Майор Мальцев, спецгруппа УВД… Мне нужно позвонить. Срочно.

— Прошу, — инспектор вспомнил, что хорошо бы спросить документы, но назвавшийся майором успел соединиться с кем-то.

— Кто у аппарата? Таганцев? Я Мальцев… Ты не удивляйся, ты слушай: следую к городу Приморским шоссе… Со мной задержанный и вся партия мехов. Что почему? А-а, отказал мотор, пришлось чиниться. Хорошо. Хорошо… Жду встречи.

— Вы один, товарищ майор? — Инспектор с уважением поглядел на него, потом на машину внизу. — Может быть, я вызову патруль?

— Всё в порядке, лейтенант. Спасибо.

На переднем сиденье «Волги», положив на колени руки в наручниках и полуоткрыв рот, спал Воронцов. На заднем, прикорнув у одного из чемоданов, не вошедших в багажник, — Елена Андреевна.

Мальцев обошёл капот, сел за руль, бросив в рот сигарету, с отвращением закурил и двинулся дальше.

В очередном населённом пункте, там, где неподалёку от платформ станции шоссе сблизилось с железной дорогой и стало многолюдней, пришлось замедлить ход, и Воронцов проснулся.

— До чего пить хочется… Скорее — выпить, но и просто рот прополоскать не мешает. Слышите, вы? Я пить хочу!

— Сейчас вряд ли что-нибудь открыто, — притормаживая, Мальцев поглядывал по сторонам. — Ещё рано.

— Ну так на станции, у дежурного, где-то есть вода! В кране просто или из лужи. Дайте воды!

В зеркальце Мальцев увидел, что Русанова тоже проснулась, провела рукой по лицу, поправила волосы.

— Разве мы не можем остановиться на минуту? — сказала она тихо. — Я берусь пойти и поискать, если вам нельзя.

«Волга» остановилась у бровки шоссе. Мальцев ещё раздумывал, как поступить, а женщина сразу вышла, оглядела ближайшие дома.

В это время три спецмашины, мчавшиеся по встречной полосе, были совсем недалеко, сидевший в первой Бутырцев брюзжал скорее благодушно, чем недовольно:

— Уже давались ему выволочки и не раз! Всё сам и сам… Ну где была гарантия, что на лихую компанию не наскочит? Не было. Это я для тебя говорю, Таганцев, у тебя с языка Мальцев не сходит, слышишь?

— Слышу, товарищ подполковник, — радостно отозвался Таганцев. — А всё-таки хорошо, когда человек смелый!

— Хорошо, когда он умный… И опытный. А такой и про смелость всё знает. Как там у Толстого? «Смелый это тот, кто всегда поступает, как надо…» За точность не ручаюсь, но смысл таков.

Сидящий сзади Сенчаков встрепенулся, прижался лбом к боковому стеклу.

— Вон его «Волга»… На той стороне, у деревьев! Разворачивайся, Костя.

Развернувшись, все три спецмашины тормозили неподалёку от стоявшей «Волги», одна подъехала вплотную.

— Товарищ подполковник, — начал Мальцев, обращаясь к подошедшему Бутырцеву, — задержанный Воронцов…

— Знаю, что Воронцов, вижу, что задержан, отставить рапорт. Молодец! — сжал его плечи подполковник. Люди группы споро перегружали чемоданы из «Волги». — Сейчас скорей в город, до открытия аукциона три часа, может, им что подготовить надо… Садись ко мне, твою другой поведёт.

— Разрешите самому? Я следом, — Мальцев обернулся, глядя на стоявшую в отдалении Русанову.

Бутырцев посмотрел туда же, насупился недовольно.

— Ладно, езжай сам. Но учти, что я жду… Всё разместили, Сенчаков?

— Всё, товарищ подполковник!

— Тогда едем. Ты только рули поосторожней, — сказал Мальцеву напоследок Бутырцев. — Ведь устал, вон как осунулся!

В отъезжавшей машине на заднем сиденье мелькнуло окаменевшее лицо Воронцова, и Мальцев отвернулся.

Русанова подождала, пока отъехала милиция, и подошла к «Волге».

— Садитесь, Лена, поедем. Я вас отвезу.

— Не надо, я не хочу!

— Подождите… Что случилось?

— Случилось? Почти ничего. Просто всё встало на свои места: один из обаятельных мужчин оказался сыщиком, а другой уголовником. И оба всё время врали! Нет, — она торопливо положила руку на его локоть и сразу отдёрнула, — не врали, а играли. Каждый свою роль. Теперь маски сброшены.

— Трагичный рассказ, — Мальцев достал сигареты. — Кстати, моя фамилия действительно Мальцев. Имя-отчество те же. И когда я был с вами, то…

— Не надо, пожалуйста, — передёрнула плечами Русанова. — Я так поняла с ваших слов, что в чём-то помогла, не ведая сама?

— Да. Когда рассказали о прогулке на катере. Он был очень общителен, делился со мной самым сокровенным, но ни разу не упомянул, что завзятый катерник. Из всех форм лжи люди чаще всего выбирают умолчание, это обычно. Но ведь всякая ложь имеет цель, и я взял на заметку… Ещё он постарался привлечь побольше свидетелей его присутствия на даче в ночь ограбления. Ну а дальше было проще.

— И опасней! Не знаю, возможно, эта работа и благородна, но мне кажется, человек с вашими данными мог выбрать другое дело.

— Если дело — твоё, то это оно тебя выбирает, — Мальцев осторожно улыбнулся. — Видите, я начал изрекать красивые сентенции… Наверно, от зажатости, хотя она мне не свойственна. Давайте поедем! Дорогой поговорим, а вечером я позвоню, с вашего разрешения.

— Я не поеду с вами, Виктор Сергеевич, — тихо сказала Елена Андреевна, и он понял, что да, не поедет ни за что. — Вернусь в город на электричке. Хватит красивой жизни: лихих кутежей, разъездов на машинах, дачных пикников и комедий плаща и шпаги. Пора жить дальше. Прощайте.

Солнце начало припекать. Мальцев этого не чувствовал, стоял и смотрел, как она уходила, сунув руки в карманы плаща, удалялась из его жизни, и он знал, что она не оглянется.