"Ключ от всех дверей" - читать интересную книгу автора (Ролдугина Соня)

Глава третья, в которой шут пытается помирить художника и менестреля, но в итоге оказывается в дураках

Я сидела и грызла большое яблоко.

Само по себе это, конечно, не особенно примечательный факт, но, во-первых, сочный красный плод был действительно внушительным — лишь вполовину меньше моей собственной головы. А во-вторых, местом для легкого позднего ужина был выбран Розовый зал, в котором сегодня имел место так называемый творческий вечер леди Нанеле Хрусталь. Проще говоря, очередная бессмысленная вечеринка для избранных аристократов, но с претензией на интеллектуальность. Культурный налет сему действию должны были придавать приглашенные музыканты, количеством ровно две дюжины, да пара придворных художников и поэтов. Увы, от безнадежной скуки, присущей подобным мероприятиям, не спасало даже присутствие острого на язык симпатяги Тарло, не далее как на прошлой неделе подарившего миру прекрасный шарж лорда Топаза, до сих пор красовавшийся на моем жилете.

До полуночи оставалось всего несколько минут — жалкая горстка песка в массивных часах у входа. Самое время уйти и поискать стоящих развлечений, но я не могла этого сделать по двум причинам. Одной из них являлось то, что блистательная, как ее камень-талисман, леди Нанеле состояла в раскладе. Тридцать третья, девятка вассалов, Смешливая кокетка. Проигнорировать приглашение… Ах, королева бы этого не одобрила. Мы, карты, должны держаться друг друга — вот девиз Тирле.

Что же касается второй причины… Ларра Ночной Бриз изволил заскучать в закрытых покоях, и Ее величество не придумала ничего умнее, как приставить бедную шутовку телохранителем к этому несносному мальчишке. Хорошо еще, хитрецы из Тайной канцелярии догадались переодеть неугомонного короля и выдать его за аристократа из провинции. Как итог — я сижу в кругу танцующих пар, вытянув ноги на всю длину, и ем яблоко. Прелесть какая.

— Скучно, Мило.

— Двадцать девять.

— Что двадцать девять?

— Вы констатировали этот факт в двадцать девятый раз, госпожа моя, — с мрачным спокойствием пояснил мой ученик, сверля взглядом кружащиеся по залу пары. Тоже грустит, бедняжка.

— Можешь сходить развеяться, — великодушно предложила я, отгрызая очередной кусок уже без прежнего энтузиазма. То, что весь плод мне одолеть не под силу, стало понятно еще пятнадцать минут назад, но природное упрямство не давало выбросить остатки. — Например, потанцевать. Фрейлины смотрят на тебя с большим интересом.

Взгляд его стал еще мрачнее.

— Фрейлины, простите великодушно, полные дуры. Им просто интересно, почему я послал к воронам леди Сабле, а у нее самой они спрашивать боятся. Точнее, боятся ее брата-волшебника. Говорят, скверного нрава человек. Мстительный.

— А ты послал Сабле? — настроение у меня разом взлетело до заоблачных высот. — Умный мальчик! Вот, возьми яблочко, скушай, — я сунула Мило злополучный фрукт, разом целясь по двум мишеням: и ученичка подбодрю, и, главное, руки освобожу.

К моему удивлению, Мило не только взял яблоко, но с явным удовольствием впился в его красный бочок. Судя по тому, с какой скоростью исчезала ароматная мякоть в глубинах прожорливого молодого организма, вскоре от моего «подарочка» останется только хвостик.

Некоторое время я наслаждалась видом утоляющего голод Авантюрина, а потом опять заскучала.

— Мило… А давай что-нибудь учудим?

— Не стоит, госпожа, — подавил страдальческий вздох мой рассудительный ученик. — Ее величество велела воздержаться от выходок и уделить больше внимания охране известной вам особы.

— Ми-и-ило… Ну не будь таким занудой. Эта особа и без нас не пропадет, а я, если еще час просижу без дела, впаду в буйство и точно не могу никому уделить внимание.

Ученик задумался, закусив изжеванный хвостик — все, что осталось от моего яблока. Я умилилась — так забавно это выглядело.

— Госпожа… А что, если я с вами потанцую? — выдал, наконец, блестящую идею Авантюрин.

Я расхохоталась так громко, что оказавшиеся поблизости люди нервно отшатнулись. Впрочем, они быстро успокоились, увидев, что это всего лишь старушка Лале веселится.

— Мило, сознайся, ты все-таки отведал с голодухи грибного салата в буфете? Брось, это даже на шутку не тянет.

— Почему? — насупился мальчишка. — И вы, и я при деле, и приказ королевы не нарушим, и развлечемся, и к подопечному незаметно подберемся.

— Вот ведь дурачок… Ты нашу разницу в росте знаешь? Выше тебя только трижды благословенная Тирле, а меня и в увеличительное стекло не сразу разглядишь.

Авантюрина мои доводы нисколько не впечатлили, и он упорно продолжал гнуть свое.

— Наоборот, хорошо получится. Шуты мы или кто? Чем смешнее, тем лучше. И вообще, — глаза его загорелись нехорошим огоньком, — можно подгадать так, чтобы оказаться рядом с четой Топаз… Как вам моя идея?

Я представила и злорадно захихикала. Коротышка Галло и стройная Лафелле… Она лишь ненамного превосходит в росте своего супруга и никогда не ходит на каблуках, так что разница не заметна, если только не предложить уважаемой публике материал для сравнения.

— А ты тоже мстительный, дорогой мой, как и братец милейшей Сабле. Хорошее качество для шута! Уговорил, станцуем. Чур, я веду.

— Как вам будет угодно, госпожа.

К сожалению, провокация не удалась. Галло, наученный горьким опытом, стоически терпел смешки, которые окружающие сцеживали в рукава и прятали за веерами, а издеваться над его скромной и доброй супругой было абсолютно неинтересно. Зато ноги размяли славно. Пару раз мы протанцевали и мимо переодетого Ларры. Я мельком проверила, на месте ли покров иллюзий, наложенный самой королевой, убедилась, что все в порядке и дернула Мило обратно в круг.

Веселее не становилось. Терпение мое начинало иссякать.

И вот, когда я почти уже уверилась, что вечер безнадежно загублен данным мне высочайшим поручением, в поэтическом уголке на балконе за кадками с зелеными сосенками наметилось что-то интересное.

— … то есть вы имеете смелость утверждать, что музыка есть материя более выразительная, чем живопись? — донесся до моего слуха язвительный голос Тарло.

Я с интересом завертела головой, выискивая среди пышных напомаженных шевелюр всклокоченную пепельную гриву. Ага, а вот и наш художник-скандалист. И кто же его жертва на сей раз? Неужели этот болезненный юноша в травяном венке? Ба, да это же новый любимчик двора — маэстро Танше, эмигрант из западных царств, уж не припомню, из какого именно. Надо будет потом уточнить у дворцовых сплетников.

— Разумеется! — горячо воскликнул менестрель. Черные, как полированный оникс, глаза азартно блестели. Гладкие волосы походили на вороньи перья — так четко распадалась прическа на пряди. — Чем оперирует живопись? Всего лишь цветом! Вслушайтесь, господа — цветом! Это ограничивает наше восприятие зрительным образом, заточая в рамки видения самого художника. А музыка, напротив, оставляет огромнейший простор для воображения. Наслаждаясь переливами нот, человек способен выйти за грань реального мира и узреть незримое!

— Вы, дорогой мой, видимо, уже вышли, — саркастично заметил Тарло. — И, узрев незримое, лишились способности трезво смотреть на вещи. Еще раз повторяю вам, что считать какое-то из искусств менее выразительным — абсурдно. К примеру, глядя на великолепные работы, изображающие тридцать семь карт расклада, осмелитесь ли вы заявить, что они ограничивают полет фантазии зрителя? Напротив, эти полотна раздвигают границы восприятия, делая разум более гибким и способным порождать невероятные образы.

— О, да, особенно для этого полезна Пустая карта, — вскинулся музыкант. — Бросьте. Живопись — искусство весьма и весьма конкретное, в то время как музыка — это воплощенные мечты и чувства.

— Краски — не менее тонкий инструмент для изображения чувств, чем звуки! — начал заводиться Мечтатель. — Я лишь из снисхождения к вам не упоминаю уже о таком виде работ, как портреты, отражающие саму суть владельца, но даже цветовые абстракции, которые, к слову, столь же отстраненны от действительности, как и музыка, способны передать тончайшие оттенки человеческий эмоций.

— С вашего позволения, сударь…

— О-ля-ля! О чем спор, господа? — выгадав момент, я прыгнула и, сделав сальто, аккуратно приземлилась на перила между спорщиками. Мило тихо ругнулся в том духе, что полет с такой высоты если и не будет стоить кому-то жизни, то седых волос его ученикам — точно. Я только отмахнулась. Упаду, и ладно — шут всегда на ноги приземлится, что твоя кошка.

Сейчас беседа важнее — Тарло мне давно был симпатичен, к тому же мы не раз совместно пускались в такие авантюры, что лишь чудом удавалось выйти сухими из воды. Да и Танше в таланте и неповторимости мышления не откажешь, к тому же он искренен — великолепное качество, на мой взгляд. Оба — замечательные люди и настоящие творцы… Но один — слишком ехиден, а другой — горяч по молодости. Еще поссорятся… Ну уж нет. Таким людям враждовать — последнее дело. Весь дворец страдать будет.

— О, Лале! Долгих лет, — широко улыбнулся художник, галантно ссаживая меня с перил и подводя к стулу. Они с Мило, что, сговорились?! Нет, клянусь, непременно спрыгну сегодня с парапета. Только момент поострее подберу, чтоб уж всем наверняка пощекотать публике нервишки. — Так, небольшой вопрос образовался… Вот все не можем решить, что же выразительнее, живопись или музыка? Может, вы подскажете?

— Да, да госпожа Опал! — подхватил Танше, ловко перехватывая инициативу у замешкавшегося Тарло. — К сожалению, не имел чести быть вам представленным раньше…

— Танше Горький Мед, верно? — обворожительно улыбнулась я, склонив голову набок. Колокольчики задорно звякнули. — Наслышана. Вы обо мне, думаю, тоже. Так что к чему эти формальности?

Танше расцвел и послал сопернику торжествующий взгляд.

— Да, вы абсолютно правы! Ну, так что ответите на предложение достопочтимого, — музыкант сделал выразительную паузу, долженствующую, видимо, показать, сколько там того почтения, — живописца?

— Хм… — я спрыгнула со стула и невозмутимо вскарабкалась обратно на перила, уже с ногами. Мило возмущенно засопел. Я мысленно показала ему язык. — Есть у меня идея… Почему бы вам не устроить состязание?

Художник и менестрель удостоили друг друга одинаково потерянными взглядами.

— Состязание? Лале, милая, как вы себе это представляете?

В моей дурной голове завертелся прелюбопытный план. Оставалось только поймать его за хвост, украсить бантиком и подать к столу. А если еще и Мило сообразит подхватить игру… Ох, повеселим благородное собрание! Заодно и мыслишку интересную подкинем нашим творчески одаренным спорщикам, чтобы они силы свои направляли в верное русло.

— Легко, господа. Мой ученик загадает любое чувство и сообщит вам. Для верности запишем его на клочке бумаги, дабы ваши умы не посетило недостойное благородного человека желание сжульничать — это лучше оставить мне. Далее, уважаемые, каждый возьмет по инструменту — палитру с красками либо флейту — и попробует сообщить присутствующим здесь, что же за чувство задумал Мило. Гости же решат, у кого вышло лучше… — я хитро оглядела притихших "людей искусства". — Возьмете на себя смелость или откажетесь?

Слово «трус», даже не высказанное, а лишь слегка обозначенное намеками, производит на любого мужчину, будь он бродягой с востока или царем с запада, одинаковое воздействие. Брови сурово нахмуриваются, в линии рта появляется жесткость, глаза начинают решительно блестеть, а с языка непременно слетают те слова, которые ни за что не были бы сказаны в другой ситуации.

— Разумеется, я согласен, — гордо поднял голову Тарло. — Эй, принесите мне краски и мольберт!

— А мне — гитару, — попросил Танше и виновато развел руками: — С флейтой, увы, я познакомился только после того, как переехал на равнины, и еще не успел освоить ее в достаточной мере… Сколько времени будет отведено на подготовку?

— Времени?… — мои ботинки с деревянным стуком свалились на пол. Я с удовольствием почесала одну ступню об другую, не обращая внимания на то, что чулки пошли сборками. Мило стоически поджал губы и, опустившись передо мной на колени, аккуратно расправил складки. Сразу стали видны фигурные заплатки на пятках. Где-то в толпе невольных зрителей отчетливо щелкнули раскрывшиеся веера, выдавая неудовольствие своих обладательниц. Ну и что. Мои чулки, как хочу, так и ношу. Авантюрину, между прочим, нравится. — Полагаю, малого оборота часов вам хватит.

— Пятнадцать минут?! — поперхнулся музыкант, едва положивший пальцы на гриф. Струны подрагивали в предвкушении, как живые. — Но…

Тарло, столкнувшись со мной взглядом, быстро и едко ухмыльнулся.

— Пойдет. Только в этом случае обойдемся без красок, пусть это будет уголь. Разводить порошки маслом — слишком долго получится.

Менестрелю не оставалось ничего иного, как принять условия. Я довольно расхохоталась: отказаться сейчас значило проиграть до начала соревнования. Для здешней публики, не умеющей ценить истинные таланты, победителем окажется тот, кто сумеет произвести наиболее благоприятное впечатление. На первый взгляд, преимущество находилось на стороне Тарло: он не первый год обретался при дворе и был достаточно широко известен… Но, к сожалению, язвительный и презирающий мнение света художник успел настроить против себя многих аристократов, а золотая кровь обид не забывает. Не будь Тарло одним из расклада, его бы давно сожрали из зависти и на косточках сплясали.

Трепетный, горячий и очаровательный Танше на подобном фоне выглядел просто милашкой… если бы не его яркий «западный» облик и манеры — к выходцам из царств у нас было предвзятое отношение, неприязнь пополам с подозрительностью — не лучшая смесь. К тому же менестрель держался во дворце особняком, а таких затворников, не ищущих покровителей или выгодных связей, ох как не любили…

Пока я размышляла, Мило уже где-то раздобыл клочок бумаги, нацарапал на нем загаданное чувство и показал «дуэлянтам». Один из добровольных помощников крутанул меньшие часы на постаменте. Розовый песок тонкой струйкой потек вниз. Тарло оглянулся на быстро растущую горку в нижней части колбы, одарил соперника высокомерной улыбкой и отвернул мольберт так, чтобы публика не могла раньше времени рассмотреть рисунок. Даже мне с высоких перил было видно лишь как ходит туда-сюда рука, сжимающая угольный стержень. Менестрель, впрочем, не обратил на подначку ровным счетом никакого внимания, полностью поглощенный своими мыслями. Он сидел на стуле, зажмурившись, откинув голову назад, обнажая трогательно беззащитное горло. Губы его быстро двигались, а пальцы скользили по струнам, беззвучно, хаотично, словно пытались отыскать что-то потерянное.

Время тянулось медленно. Чтобы как-то разбавить ожидание, я болтала ногами, отстукивая пятками бойкий ритм по мраморным столбикам перил. Сначала машинально, а потом, когда заметила неодобрительный взгляд Мило, уже намеренно. Пусть позлится… Шуты и должны злить друг друга, чтобы ехидство не истощалось. А людям искусства, по моему мнению, напротив, надо держаться вместе, потому что сердца у них очень ранимые. На деле же получается наоборот — мы с Мило не можем серьезно поссориться, несмотря на мое безумие, эгоизм и пренебрежение окружающими и его молодую горячность. А тот же Тарло постоянно с кем-то спорит. И чаще всего — с коллегами по ремеслу. Неправильно это. Пока они препираются друг с другом, любой аристократишка, да хоть бы и Галло, может их раздавить.

— Время вышло!

У меня мурашки пробежали по позвоночнику — так неожиданно прозвучал голос Нанеле Хрусталь. Разумеется, хозяйка вечера не могла не заинтересоваться необычным соревнованием. По правде говоря, я уже начала сомневаться, что из него выйдет что-нибудь путное. Но, может, проигравший хотя бы выберет объектом своего недовольства меня, а не соперника… Мне-то ничего не будет. Переживу.

— Что ж, господа, прошу!

Тарло снисходительно посмотрел на музыканта, заметно переживающего, и небрежно повернул мольберт. В ту же секунду Танше коснулся пальцами напряженных струн…

Воздух в груди почему-то закончился.

На листе пористой, плотной бумаги, словно из глубины, проступали линии. Стремительный, схематичный росчерк — окно. Прижатая к стеклу ладонь — поразительно четко проработанные детали, путь жизни, путь сердца, массивный браслет на запястье. И лицо… приоткрытые губы, искаженные в болезненной улыбке, горькие морщинки в уголках глаз, глубоко залегшие тени, надломленные брови, и зрачки, из которых течет, течет наружу что-то…


Ты смеешься, и смех заглушает крик, Что рвется наружу из темной души, И изысканный яд уж под кожу проник И теперь вместо крови по венам бежит.

Воздуха не хватало… Нет, эта женщина на рисунке, с ее гладкими волосами, далеко не юными чертами лица, — незнакомка в пустой комнате, окруженная лишь смутными тенями, источающая такое отчаяние, не была похожа на меня внешне, но что-то внутри…


Недоверчиво щуришь больные глаза, Что к мраку привыкли скорее, чем к дню, Ты уже никогда не вернешься назад, Ты сжигаешь мосты, чтоб дать пищу огню.

Холод, холод, холод… Холодом веяло от струн, смертельным холодом, и ноты изморозью покрывали кожу, язык заледенел и я могла лишь беззвучно шептать: Мило, зараза, что же ты загадал… дрянь, дрянь…


И в безумии прячась, как кролик в норе, Ты пытаешься вновь насладиться игрой… …Никогда не признаешься даже себе, Что устала уже оставаться… одной…

— Замолчи! Заткнись, закрой пасть!

Чистейшая ярость клокотала у меня в груди, как жидкое пламя. Одного пинка хватило, чтобы деревянная подставка развалилась на части, и лист бумаги спикировал вниз. Я перегнулась через перила, пытаясь ухватить, скомкать, разорвать на клочки, но пальцы царапнули воздух в сантиметре от края. Из горла вырвался рык. Дамы взвизгнули и прыснули в стороны, как мыши от кота.

Ах, да, еще музыкант. Разбить бы визгливую гитару. Будь проклят его язык!

— Лале, успокойся! Лале, прошу тебя, перестань…

Зубы сводило. Мило, ах, дрянь! Что было на этой бумажке? Ведь одиночество, так? Одиночество?

Дрянь, дрянь, дрянь! Получи у меня!

Я успела ударить трижды — под колено, в живот и наподдать кулаком по подбородку, когда он согнулся, сцеживая сквозь зубы проклятия. Потом инстинкты волшебника все-таки взяли над мальчиком верх. Неведомая сила прижала мои руки к бокам и приподняла над полом так, что оставалось только извиваться и кусаться. Я и укусила, когда он выхватил меня из воздуха и осторожно опустился на кресло, пряча в своих объятиях. Ладонь, в которую вцепились мои зубы, мелко тряслась, пульс участился, но глупый ученик не делал никаких попыток освободиться. Только ласково поглаживал по голове, по спине, шепча бессмысленную успокоительную чушь. Кто-то из настырных аристократишек задал ему вопрос, и Мило принялся объяснять. Ровный, глубокий голос обволакивал, как теплый мед, как жар очага. Теперь начало лихорадить уже меня.

Ярость уходила, оставляя во рту солоноватый привкус крови. Постепенно голоса вокруг стали отчетливее, и уже можно было различить не только тембр и эмоциональный окрас, но и смысл слов.

— …неразрывно связаны, являясь продолжением друг друга. Громкость и яркость, тон и цвет… Мелодия в музыке сравнима с композицией в живописи. Единственное, на мой взгляд, коренное отличие в том, что картина воспринимается сразу, цельным впечатлением, а песня — это нечто длительное. Поэтому спор ваш не имеет смысла. Нельзя определить победителя, когда оценить результаты можно лишь полагаясь на личные пристрастия.

— Пожалуй, вы правы, — растерянно согласился Танше. Кажется, ему до сих пор было не по себе. Новичок при дворе — все еще. Привычные же к моим выходкам гости старательно делали вид, что ничего не происходит, не замечая, как по золотистой коже Мило скатываются вниз багряные капли.

Нехотя я разжала зубы, отпуская ладонь. От укуса остался четкий отпечаток-полукруг маленьких ровных ранок. Конечно, Мило мерзавец, не уважающий собственную наставницу, но все-таки… Мне было стыдно. Ржавый вкус на языке стал невыносимым. Из духа противоречия я еще раз склонилась, быстро слизнув кровь, и только после этого сдернула с шеи шарф и начала перевязывать руку.

Хотелось плакать, но глаза оставались сухими.

— Значит, дуэль наша окончена? — с деланным равнодушием осведомился художник. Пальцы, механически перебирающие бахрому на рукаве его камзола, выдавали сильное волнение. Беспокоится обо мне? Как лестно! Но на лесть меня не купишь… Или об исходе дуэли? Ах, эти самодовольные эгоистичные мужчины!

— Полагаю, да, — так же спокойно ответил Авантюрин, никак не реагируя на мои манипуляции с шарфом. Просто бинтовать ладонь было скучно… Возможно, пара колокольчиков украсит повязку. И еще брошка, которая раньше скрепляла узел… Все равно теперь некуда ее цеплять. — Надо признать, ваш дуэт был… впечатляющим.

— Дуэт? Вы так думаете? — засиял улыбкой менестрель. — Честно сказать, лорд Тарло, — он обернулся к художнику, заливаясь прелестным румянцем, — именно ваша картина вдохновила меня на импровизацию… Слова и музыка первоначально задумывались совершенно иные, но этот портрет… Если бы не вы… — он восхищенно покачал головой и в смущении опустил голову.

Даже не оглядываясь на художника, я могла с уверенностью сказать, что тот был весьма доволен.

— Право, не стоит льстить, — голос его приобрел ленивые кошачьи интонации. — Чудесная песня, родившаяся этим вечером, — дитя исключительно вашего таланта и мастерства. И должен признаться, — Тарло усмехнулся, — что в моей мастерской есть несколько работ, образы из которых я позаимствовал из песен маэстро Танше.

Когда художник произносил последние слова, он положил одну руку на грудь, протягивая другую Танше в изящном жесте. "Мое сердце принадлежит вам", — знак старомодный и романтичный, ныне скорее принятый между влюбленными. А я все еще помню те времена, когда выражать восхищение и уважение подобным образом было вовсе не зазорно. Но взгляды меняются, и теперь даже слово «любовь» приобретает грязновато-обыденный оттенок, а уж подобная символика и вовсе становится уделом театральных актеров да столетних колдунов, душою так и оставшихся в родной эпохе…

Впрочем, язвительному и небрежному Тарло идут многие старомодные вещи.

— О, я так рад… — пролепетал вконец смущенный Танше. Удивительно, как по-разному выглядит этот молодой человек во время выступлений, споров и бесед на светские темы.

— В таком случае, почему бы нам не поработать вместе? — с улыбкой предложил художник. Смятение Танше определенно приносило ему удовольствие. — Несколько полотен в сочетании с музыкой и стихами… На мой взгляд, интересная идея.

Глаза менестреля радостно вспыхнули.

— С удовольствием соглашусь… Обсудим подробности?

— Позднее, — кивнул Тарло. — А потом можно будет провести выставку…

Я с интересом слушала, как сговариваются художник и музыкант. Хороший получался союз — обаяние и горячность Танше вместе с ядовитым языком и опытностью Тарло могут хорошенько встряхнуть дворец. Особенно если эта парочка почаще будет устраивать представления, подобные сегодняшнему.

— Госпожа… — тихо окликнул меня Мило, отрывая от размышлений. — Кажется, наш подопечный намерен покинуть вечер… с дамой.

Я хихикнула, пряча лицо за рукавом. Ну и Ларра, ну и вороний сын! Умеет приятно провести время. Но в личные апартаменты за ним мы последовать никак не можем… значит, пора перекладывать нелегкое дело охраны на плечи чиновников Тайной канцелярии.

— Слушай, Мило, — зашептала я, поглядывая из-под ресниц на окружающих. К счастью, все внимание было устремлено на Тарло, излагающего свое мнение по поводу совместной работы с Танше. — Сейчас ты подойдешь к тому господину в сером камзоле, с бордовой лентой в косе, и скажешь, что птенчик, кажется, улетает, а кошка себе крыльев не отрастила, придется последить за ним кузнечику. Запомнил?

— Да, госпожа, — покорно склонил голову ученик. — Вы останетесь здесь?

Я кивнула, сгоняя с губ злорадную улыбку. Кроме нас, на вечере присутствовал еще один человек, чьей обязанностью было присматривать за Его величеством Ларрой — господин Транквило из Тайной канцелярии. Ни о каком шифре на случай отлучки короля мы, разумеется, не договаривались — достаточно просто подойти к нему и завести разговор на любую тему, тем самым давая понять, что дальше работать будут другие… Интересно было бы взглянуть на лицо Транквило, когда он услышит «пароль»… Ведь «кузнечиком» пройдоху-канцеляриста называет лишь дражайшая супруга и исключительно наедине, в спальне…

Издалека всего было не видно, но окаменевшая физиономия Мило и багровые щеки агента уже изрядно меня повеселили. Ничего, ученичок, терпи, за загаданное тобой слово мы еще не раз поквитаемся, а начинающему шуту полезно попадать в неловкие ситуации.

О, чуть не забыла.

— Тарло, — бесцеремонно оборвала я художника на полуслове. — А можно я заберу ваш рисунок?

Разговоры замерли.

— Мне показалось, милая Лале, что он вам не слишком понравился, — осторожно заметил Мечтатель, прощупывая почву.

— Не понравился, — замотала головой я. — Но впечатлил. Тарло, ну подарите, прошу вас, неужели жалко… — я заканючила, размазывая по щекам воображаемые слезы. — А хотите, я на руках пройдусь? А хотите, на чай позову? И покажу коллекцию конфетных оберток, честное слово!

— Хорошо-хорошо, для вас, дорогая Лале, — все, что угодно! — торопливо согласился художник, опасаясь повторения припадка. — Меняю картину на порцию чаю. И фантики, разумеется.

На моих губах расцвела довольная улыбка.

— Благодарю вас, — я вскочила с кресла и присела в реверансе, что презабавно смотрелось для девушки в бриджах. — Ну, я пошла за своей картиной… Скажите Мило, чтоб дождался меня! — с этими словами я влезла на перила и прежде, чем меня смогли остановить, спрыгнула вниз.

Леди испустили испуганные вздохи и визги, лорды помянули ворона, Тарло расхохотался, а подоспевший Авантюрин перегнулся через парапет с воплем "На кого вы меня покинули! Остался я теперь сиротинушкой!". Одновременно ученик корчил мне презабавные рожи, передразнивая встревоженную толпу.

К моей досаде, шутку затянуть не удалось — едва опомнившись от испуга, знатные гости оттеснили Мило от перил и убедились, что зловредная шутовка жива-здорова и благополучно раскачивается на ветке, болтая ногами. Послав собравшимся невинную улыбку, я отпустила руки и приземлилась на клумбу. Как хорошо, что Тирле питает слабость к астрам, а не к розам, или, сохрани рыжий кот, "садам камней" на манер западных владык. С другой стороны, отыскать на серых булыжниках работу Мечтателя было бы легче, чем среди этого буйства природы… Сама я не справлюсь.

— Мило! А ну живо сюда!

К ужасу благородных лордов и леди, Авантюрин, как и я, не собирался тратить время, спускаясь по лестнице. Он взобрался на перила, подражая моему давешнему выступлению, издевательски поклонился и, раскинув руки, откинулся назад. Кое-кто из чувствительных дам с криком "О, безумец!" чуть не бросился следом за ним… Я усмехнулась. Уж к кому-кому, а к сумасшедшим горе-ученик не причислялся, а в акробатике и подавно был половчее меня. Вот и сейчас он мягко приземлился, кувырнувшись через голову, и никакие промежуточные остановки вроде веток ему не понадобились.

— Чего желаете, госпожа? — Мило покорно опустил взгляд — сама предупредительность. Жемчужина в серьге таинственно сверкнула, ловя отсвет дворцовых огней.

— Найди рисунок.

Мне хотелось приказать ему, насмешливо, издевательски, но голос дрогнул. Дуться уже не было желания. Вряд ли Мило специально загадал такое неприятное слово, а на глупые совпадения и сердиться не стоит.

"Больше милосердия, дорогая Лале", — вздохнула я, смиряясь.

— Госпожа Опал…

Ученик согнулся в придворном поклоне, протягивая мне чуть подмокший от предутренней росы лист. Я немедленно выхватила его и, повернувшись к свету, еще раз внимательно рассмотрела.

Нет, все далеко не так страшно, как мне казалось в первый момент. И не столь много общего у нас с незнакомкой на потрете. Она — слабая, отчаявшаяся. Я — сильная и уверенная в своей судьбе. В ее глазах, детских на взрослом лице, таится глупая надежда на чудо, мне же давным-давно известно, что чудес не бывает. Ей страшно, а в моей душе нет места этому чувству… как и многим другим, отброшенным за ненадобностью.

Ах… Какая замечательная идея — оставить портрет у себя. Недурное выйдет напоминание о том, что все могло сложиться гораздо хуже. Что когда-то все и было именно так…

— Лорд Мечтатель! Спасибо за подарок еще раз! Заходите на днях! — крикнула я, размахивая листом. Художник улыбнулся и послал мне воздушный поцелуй. Неисправимый романтик…

Замерший в ожидании рассвета сад всколыхнуло порывом ветра. Закачались ветки, зашептались листья, мотнулись из стороны в сторону монохромные в сумерках венчики цветов. Где-то там, за шпилями дворца, на востоке наверняка уже светлеет небо. Ларра воркует со своей фрейлиной, посмеиваются за гобеленом сопровождающие из Тайной канцелярии, а в высокой башне, в огромном пустом кабинете Ее величество Тирле устало смотрит в документы — и не понимает смысла уже ни единой руны.

Я глубоко вздохнула. Завтра — новый день, новые трудности… Хорошо, что этот уже закончился. И почему преследует меня странное чувство пройденного перекрестка? Что за роковое деяние я совершила, какое испытание осталось позади? И почему кажется, что если не разберусь сейчас, в этот самый момент, то рискую потом по не знанию попасться в жестокую западню?

Что-то мягкое щекотнуло ухо, отвлекая от путаных мыслей. Я механически хлопнула рукой и с удивлением обнаружила у себя на ладони алый, как свежая кровь, лист. Странно. До осени еще довольно далеко.

Вдруг лист дернулся, сложился пополам, хлопнул хрупкими крылышками и взлетел. Я подскочила. Звякнули бубенчики в волосах, словно в согласии со старинной песенкой, звучавшей в душе.


И мир затих, И сладок миг, Как в странном сне, последнем сне… Невинном… И ты, дружок, Как мотылёк, Сгоришь в огне, моём огне… Бездымном…

Тревога усилилась. Я помотала головой, чтобы отогнать навязчивые строчки, навеянные наваждением.

Бабочка? Вот редкость. Как она добралась сюда с запада? Или бедной королевской советнице, девятой в раскладе и прочая, прочая, начитает мерещиться?

— Мило, твои проделки? — обернулась я к волшебнику-недоучке. Тот ответил мне искренним непонимающим взглядом. — Ладно, забудь.

— О чем, госпожа? — в голосе скользнуло ехидство.

Ах, как я утомилась! Привидится же такое. Мотыльки на диво красные, ученики больно самостоятельные… Последнее — так точно примерещилось.

Все, возвращаемся в покои, пора бы и честь знать.

— Мило, мне кажется, что уже поздно…

— Согласен, госпожа.

— Время идти спать…

— Вы правы, госпожа.

— Но у меня устали ноги…

— Это весьма прискорбно, госпожа.

— …значит, ты понесешь меня.

— Ваше слово — закон, госпожа, — пакостно улыбнулся Мило.

"И ведь не поспоришь, — философски подумала я, теребя ленты камзола на поясе у ученика. — И впрямь несет".

Наверное, завтра весь двор будет обсуждать, как Авантюрин тащил свою наставницу через полдворца, перекинув несчастную через плечо, словно военный трофей.

Тяжела доля шута…