"Гейл Линдс. Мозаика " - читать интересную книгу автора

Нарастая, свет вызвал пульс жизни в ее глазах. Мир становился нарядным,
сверкающим, а предметы обретали очертания. Ее глаза ощущали радость и...
Она может видеть!
С ясностью, от которой зашлось сердце, она в тот же миг увидела свой
"Стейнвей". Его красота завораживала - прекрасный строй черных и белых
клавиш, похожая на арфу крышка, открытая, как сундук с сокровищами. Пока
зрители, затихнув от предвкушения, ждали, она скользнула на свое место и
провела пальцами по обольстительной клавиатуре. Она так долго дожидалась
этого. Целую вечность.
Неизмеримо счастливая, она впитывала образ сложного, красивого
инструмента, ставшего ее жизнью.
Трепет прошел. Она знала, что должна начать играть, но...
Она жаждала увидеть больше и посмотрела на кулисы. Техники с удивлением
наблюдали, не понимая причины задержки. Она смаковала выражение их лиц,
неожиданную массивность фигур, тускло-коричневый цвет их спецодежды,
который, как подсказывала ей память, на самом деле был в данном зале
зеленым. Но в тот момент на темной, неопределенного цвета сцене
блекло-зеленый казался самым ярким, самым привлекательным цветом из всех
виденных ею.
Она снова видит. Неужели это правда?
Она повернулась к залу, к этому тысячеглазому существу, которое она
одновременно любила и боялась. Она заметила блеск бриллиантов и золота, шелк
и атлас с богатой отделкой, гладко выбритых мужчин в вечерних костюмах и
женщин с дорогой косметикой и тщательно уложенными волосами. Она осторожно
любовалась восторженным выражением их лиц. Они пришли сюда послушать ее.
Зал начинал волноваться. Она слишком долго не начинала. Она
чувствовала, что готова радостно засмеяться. Они думают, что она все еще
слепа! Откуда им знать...
Она готова была смотреть во все глаза, смотреть... доказывая себе, что
зрение вернулось... наслаждаясь самыми мельчайшими подробностями этого
прекрасного мира, который казался навсегда потерянным.
Но она призвала на помощь самодисциплину. Настало время вернуть все,
чего ей недоставало, говорила она себе. Теперь зрение вернулось к ней.
А здесь был амфитеатр, полный людей, томящихся в ожидании. В
приподнятом настроении она подняла руки и сделала паузу достаточно длинную,
чтобы ощутить свой восторг от этого великого момента. Затем начала играть, и
жизнь потекла дальше.
В тот вечер торжество и радость поддерживали Джулию Остриан. Радость
обретенного зрения придавала ей силу, и эта сила широкой и глубокой рекой
изливалась в этюдах Листа. Для нее творить музыку означало многое, но
сегодня это был еще и способ выразить восторг сбывшейся надежды.
Опускавшиеся на клавиши пальцы были сильными, как первые крупные капли
дождя, и нежными, как крылья бабочки. Она заставляла звуки танцевать,
парить, кричать, плакать, смеяться. В четвертом этюде, "Мазепа", где музыка
изображала казака, привязанного к дикому жеребцу, когда сумасшедшие ноты
Листа требовали колоссальной нагрузки рук и запястий, она забыла о прошлом и
будущем, о зрении и слепоте, о боли и одиночестве.
Взмокшая, напряженная, она ушла в тот возвышенный мир, где ее уже
нельзя было отделить от музыки. Она превратилась во все ее неотразимые
эмоции, во всю ее величественную поэзию, во все ее мифы. И уже не имело