"Юджин Линден. Обезьяны, человек и язык " - читать интересную книгу автора

том, - говорит он, - что смысл увиденного понят человеком, а он приписывает
эту способность обезьяне". Речь идет об интерпретации такого, например,
"высказывания" шимпанзе, как "вода птица". Если наблюдатель хочет видеть
здесь фразу "лебедь - водяная птица", то никто не может помешать ему в этом,
но никто и не в состоянии доказать, что обезьяна имела в виду именно это.
Сомнения Терраса разделяет и упоминавшийся мною Румбо из Университета штата
Джорджия. В свете сказанного можно думать, что Линден несколько
преувеличивает значимость экспериментов с "говорящими" шимпанзе,
рассматривая их в качестве провозвестников грядущей "научной революции".
В связи с этим необходимо упомянуть еще об одном важном источнике
возможных недоразумений, которые сплошь и рядом возникают при обсуждении
темы о так называемых "языках" животных и от которых, к сожалению, не вполне
свободна книга Ю. Линдена. Как указывал известный советский лингвист В.А.
Звегинцев, язык человека выполняет две тесно связанные, но не идентичные
функции. Первая из них - мышление, вторая - коммуникация. Соответственно
"язык" в общем, житейском смысле включает в себя собственно "язык", который
есть не что иное, как система символического описания внешнего мира, и
"речь", служащую для реализации языковых символов в акте общения. Это весьма
принципиальное подразделение в той или иной степени подразумевается в главах
3, 4, 9, 10 и 11 этой книги, где говорится о сопряженной эволюции интеллекта
и человеческого языка, но почти полностью теряется в главе 18, посвященной
выступлениям участников симпозиума Общества по изучению поведения животных.
В интервью, взятых у П. Марлера и X. Сарлза, автор книги попадает в ловушку
самых поверхностных аналогий между языком человека и "языками" животных.
Подчеркивая чисто внешнее сходство некоторых черт коммуникации у человека и
общения у животных, Линден совершенно уходит от вопроса об основной, самой
принципиальной особенности речи, суть которой в том, что она есть внешняя
проекция особых мыслительных возможностей и процессов, свойственных
исключительно человеку.
Перед нами весьма обычное заблуждение, в соответствии с которым
несомненные способности ближайшего родича человека - шимпанзе к
элементарному языковому поведению рассматриваются уже не только и не столько
в качестве доказательства исключительных возможностей психики антропоидов,
сколько для подтверждения никак не вытекающей отсюда мысли о реальности
существования языков, в чем-то подобных человеческому, у животных, не
родственных антропоидам и человеку (например, у дельфинов). Вот главный
порок, столь характерный для многих попыток сопоставления языка человека и
"языков" животных, когда такие попытки предпринимаются не биологами. При
этом, как писал В.А. Звегинцев в книге "Теоретическая и прикладная
лингвистика" (М.: Просвещение, 1968, с. 175), "..."языки" животных обычно
выступают хаотически сваленными в одну кучу. Это молчаливо предполагает, что
они не могут иметь качественных различий между собой и при
противопоставлении человеческому языку выступают как однородная масса".
Хотя Ю. Линден и упоминает о разнообразии способов общения у пчел, рыб,
птиц и млекопитающих, эта мысль, как мне кажется, недостаточно развита в
дальнейшем - в частности там, где автор, апеллируя к успехам Уошо, стремится
"реабилитировать" умственные способности животных вообще, а не только
человекообразных обезьян.
Все сказанное, разумеется, ни в коей мере не перечеркивает того
научного интереса, который вызывают у биологов, психологов и лингвистов