ЛИХОТАЛЬ Тамара Васильевна Художники Г. ДМИТРИЕВ, Е. БОРИСОВА
ОГЛАВЛЕНИЕ
ЧАСТЬ I
МОЛОДОСТЬ БОГАТЫРЕЙ
ЧАСТЬ II
ПОБРАТИМЫ
ЧАСТЬ III
ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ
ЧАСТЬ IV
В ГРОЗНОЕ ЛЕТО СОБАКИ ЧАСТЬ I ГЛАВА ПЕРВАЯ ГЛАВА ВТОРАЯ ГЛАВА ТРЕТЬЯ ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА ГЛАВА ПЯТАЯ ЧАСТЬ II ГЛАВА ШЕСТАЯ ГЛАВА СЕДЬМАЯ ГЛАВА ВОСЬМАЯ ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ЧАСТЬ III ИЛЬЯ МУРАВЛЕНИИ АЛЕША ПОПОВИЧ АТТЕСТАТ ОБ ОКОНЧАНИИ ШКОЛЫ АЛЕШИ ПОПОВИЧА АВТОБИОГРАФИЯ ДОБРЫНИ ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАЯ ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ ЧАСТЬ IV ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ДВАДЦАТАЯ ГЛАВА ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ 22 ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ СЫНОВЬЯ ОГЛАВЛЕНИЕ
ЧАСТЬ I ЧАСТЬ II ЧАСТЬ III ЧАСТЬ IV Редактор М. В. Долотцева Г. ДМИТРИЕВ, Е. БОРИСОВА

ГЛАВА ВТОРАЯ

Алеша глядел по сторонам, дивясь и не узнавая. Раньше город прятался за валом. Только домишки пришлых посадских людей, осмелев, кое-где выползали за укрытие. Но, будто напуганные собственной смелостью, дальше идти уже не решались. Так и жались к высокому опоясанному глубоким рвом крепостному валу. Теперь же, хотя до вала было еще далеко, по обеим сторонам дороги вытянулись чередой тесно прилепившиеся друг к дружке жилища с маленькими двориками. Оттуда доносится перезвон железа и стук, молотов. В других дворах дымят большеротые печи. А на кольях, точно головы, торчат рыжие, еще не облитые горшки, извещая о том, что здесь живут и трудятся гончары. Там, где дорога на увале спускается к дремотной речушке, по отлогому берегу мокнут в долбленых бадьях кожи, и их сырой душной запах еще долго тянется вслед.

Даже сама река отошла дальше от города. А может, это так кажется, потому что раньше ничто не заслоняло от взгляда ее травяные берега. И чудилось - вот она, только перейди светлый, усеянный золотыми одуванами луг. Теперь же луга нет и в помине. И удивительно, как это такое множество народу уместилось, обжилось тут, на этом клочке земли.

И сам город за валом стал тесней и торопливей. Наверное, недавно закончился торг. Встречные возы теснят Алешиного коня, прижимая его к домам. Скрипят колеса, лезет в глаза пыль.

Очутившись на жаркой, словно еще не остывшей от людской толчеи площади, Алеша в растерянности остановился. Где-то здесь. Вот и церковь и… И вдруг он увидел, нет, не дом - ворота с резными конскими головами на верхушках столбов. Странно, что все эти годы он никогда не вспоминал о них - об этих конях. Мальчишкой он любил играть на улице у ворот. До устали тычет воображаемой пикой в поганых степняков, насмерть рубится топором. Потом, взмокнув, станет и, запрокинув голову, подолгу разглядывает на столбах деревянные конские морды с широко раздутыми ноздрями. И глаза их не казались ему слепыми…

Теперь он невольно задержался у ворот. Конь сердито грыз удила, дивясь, что всадник, сидя на нем живом, засмотрелся на деревянных. Не торопится поскорее въехать во двор, поставить его, наконец, в пахнущее свежим сеном стойло, где после долгого пути так хорошо отдыхать в тени и прохладе.

Надвратные кони, нетерпеливо разметав гривы, скалили зубы. Тогда, в детстве, ему казалось, что однажды они сорвутся со своих столбов и ускачут куда-нибудь далеко-далеко. Но ускакал он. А кони стоят, как стояли.

Отчий дом в глубине двора показался Алеше обидно малым, словно он ожидал, что дом тоже должен был вырасти, как и он сам. А может, дом выглядел так потому, что раньше он возвышался один на просторе поодаль от церкви, как бы отделенный от нее молодыми прозрачными березами. Теперь же его со всех сторон теснили дома поновей и побольше, сверкавшие серебристой чешуей крыш. У лица домов пролегла дорога - улица. Он спрыгнул с коня, но не успел войти в ворота, как…

- Алеша! Алешенька! - навстречу ему с криком сбежали по ступенькам одна за другой три девицы, а за ними, протягивая руки, - мать…

И вот он уже сидит за столом - самый дорогой гость, долгожданный, желанный. Мать суетится, ставя на стол снедь. Девицы-сестры, то и дело вскакивая, бегут вперегонки в огород, на погребицу, ревниво ловят каждое его слово, взгляд, улыбку. И даже отец, которого не было в доме, когда приехал сын - по случаю субботы парился в бане,- теперь, чистый, раскрасневшийся и помолодевший, тоже не спускает глаз с дорогого гостя.

И сын, попарясь и надев чистое, наконец, и впрямь почувствовал себя дома. Он с удовольствием оглядывает теперь все это знакомое и забытое. Над постелью расшитые петухами полотенца. Прялка в углу. Длинный, с тяжелой крышкой ларь, куда мать на лето убирает зимние шубы, перекладывая их пахучей травой. И по стенам на веревке тоже пучки трав - от ушибов и простуды, от боли в. животе…

Мать постарела - отметил он про себя. А вот отец изменился мало. Все такой же сухонький, быстрый, с реденькой бородкой, которая, сколько ни подстригала ее попадья овечьими ножницами, все косила куда-то вбок. Зато сестры, сестры, вот уж кого он бы не узнал, если бы случайно повстречал где-нибудь. Может, даже загляделся бы ненароком, особенно на среднюю, следовавшую за ним погодком. Впрочем, все три сестры были чем-то похожи друг на дружку. Походили они и на брата Алешеньку узкими продолговатыми личиками, чистой белой кожей с нежным утренним румянцем и темными глазами с позолотой.

Обглодав поросячьи ребра с мягкими хрящами, дожевав маковый пирог и отрыгнув от избытку, отец еще раз оглядел сына Алешеньку, предвкушая предстоящий разговор, исполненный меда словесного. Как-никак чадо милое, дорогой гость прибыл не откуда-нибудь - из самого стольного града.

Отцу Федору не терпелось побеседовать с сыном. А сын все ел. Видать, нету слаще пирога, как у родной матушки. Наконец, с обедом было покончено. Сестры унесли посуду. Отец остался с сыном. Когда же попадья через некоторое время вошла в горницу, отец-поп, разиня рот, слушал, как сын Алешенька говорил складные словеса:

- Писано, батюшка, в давние времена мужами хитрыми ученьем. Греки зовут их философами - что означает собиратели мудрости… Аристотель!… Платон… Эникур… - сыпал Алешенька, как горох, чужеземные имена.

Может быть, вы так же, как поп-отец, удивляетесь - откуда, мол, знать Алеше имена древних эллинских мудрецов? Утверждать это мы, конечно, не можем. Но думать так имеем право. Ведь Алеша рос и учился в стольном Киеве.

Когда Алешин крестный, именитый ростовский боярин, служивший в княжеской дружине в Киеве, предложил захватить Алешу с собой, отдать в школу при монастыре, попадья все глаза выплакала. Отец Федор и сам страшился отпускать сына с отроческих лет в такую-то даль от дома. Страшился и жалел сына, но понимал: теперь без учения нельзя. С тех пор как повелел князь Владимир собирать детей лучших именитых родов на книжное учение, многим стало понятно, что нынче по-старому не проживешь. Не только бояре и купцы учат своих детей. Вон в Новгороде каждый посадский грамоте разумеет. И носит на поясе писало в чехольчике на случай, если надо что черкнуть на бересте. Оно и понятно: купцам грамота нужна торговые книги вести, товар и прибыль считать, посадским мастерам - записать уговор с заказчиком, чтобы потом все было без обиды, боярам - разные грамоты друг дружке посылать или повеления придверечнику, ключнику, конюшему. Тем более не пристало пребывать в темноте сыну священника. Ведь не зря говорят: «Попов сын, не ученый грамоте, все равно что разорившийся купец - изгой, отщепенец, человек без пути, без дороги».

Попадья твердила свое: «Незачем за семь верст ходить киселя хлебать. И в Ростове есть школа».- «Есть то есть», - соглашался отец Федор. Он и сам бы рад был удержать сына, да ведь - Киев… Там Алеша не просто читать-писать выучится - превзойдет сполна науку книжную.

Так оно и получилось. Вот он - их Алешенька - рядышком сидит. Рассказывает, любо-дорого послушать. Там у них в Киеве ученые книжники переводят болгарские и греческие книги. И свои, русские, пишут. Недавно написали изборник - «Пчела» называется. Ну и Алешенька! Сказывает - будто и впрямь эту самую «Пчелу» читает: о добродетели и злобе, о мудрости и мужестве… Видать, умные люди ее писали.

- Ах, «Пчела», воистину пчела! - радостно восклицал отец Федор, в волнении дергая себя за бороду. - Соты полны до краев!

Он готов вот так сидеть с ученым сыном и слушать сладкие книжные словеса до самого утра.

Пусть они беседуют, а мы пока поговорим о самом Алеше, о былинах и о нашей книге. Первая часть ее называется «Молодость богатырей». Молодость… Зрелость… Старость… Неумолимый закон времени… Но у богатырей свои, совсем иные, нет, не мерки - меры, меры сил, и свершенных дел, и времени.

Мы уже говорили о том, что в былинах самым причудливым образом переплелись правда и выдумка, отголоски реальных событий и фантазия. И былинный век богатырей тоже - он не просто долог, намного длинней человеческой жизни - он настолько емок, что вместил в себя свершенное многими поколениями.

«Млад богатырь» Алеша Попович, по мнению ученых, пришел в былины позднее, чем Илья или Добрыня. У былинного Алеши очень сложная история. По-видимому, произошло вот что. В летописях, как мы уже говорили, упоминается Алеша Попович. Верней, не Алеша. Его полное имя Александр. Ростовский житель Александр Попович был дружинником князя Всеволода Большое Гнездо. Он один из героев Липицкой битвы, которая произошла в 1216 году, то есть на два века позднее, чем княжил тот самый Владимир Святославович, вокруг имени которого народной фантазией объединены все былинные герои. Александр Попович вместе со своим верным слугой Торопком погиб потом в бою с полчищами Чингис-хана.

Был еще один герой, живший намного раньше этого Александра. Поповича, примерно в конце XI и в начале XII века. Он был сподвижником князя Владимира Мономаха. Звали его не Алешей, а совсем другим именем. Но подвиги его тоже легли в основу былин.

И вот получилось так, что былинный Алеша Попович как бы объединил в себе дела и судьбы этих, да, впрочем, не только этих славных храбрецов, живших и совершавших свои подвиги совсем в разное время. А имя Владимира Мономаха потом тоже слилось в былинах с именем Владимира Святославовича, первого князя, объединившего Русь в единое целое и стойко сражавшегося с ее врагами.

Вот как сложен облик былинных героев. Поверим в это и не будем мерить обычными мерками. Ведь иной раз на чью-нибудь долю выпадает столько, что хватило бы на несколько человеческих жизней. Так даже с простыми людьми случается. А тем более богатыри. Это не помешает нам, как мы условились, представить себе наших героев не витязями, обладающими чудодейственной силой, а обыкновенными людьми, которые… Пожалуй, точнее не то, чтобы обыкновенными, а еще не снискавшими славы, такими, какими они были или могли быть до того, как о них стали складывать и петь былины.

А сейчас мы снова возвратимся в дом отца Федора.

Вольготно и весело жил в отчем доме Алеша. Домашние по-прежнему были рады ему, как и в первый день приезда. Радовались милому братцу сестры-девицы, радовалась мать, глядя на своего красавца сыночка. Только поп-отец, приглядываясь к сыну, все чаще вздыхал и все реже заводил с ним задушевные беседы, Да и когда их было заводить, если Алеши и дома-то не бывало - ни по дням, ни поздним вечером. Хоть и вкусил Алеша премудрости книжной, но не было в нем должного смирения, благостного раздумья - так по крайней мере с сожалением думал отец Федор. Сын не томил себя ни заботами о спасении души, ни усердными молитвами Вечерами надевал шитую шелком рубаху, светлый кафтан, узконосые сафьяновые сапожки столичной работы и шел на широкую торговую площадь, где до поздней ночи пели песий и плясали парни с девицами. Или выводил из стойла своего коня и скакал наперегонки с другими всадниками через поваленные дубы и наполненные дождевой водой ямы и рытвины.

Мыслимое ли это дело будущему пастырю плясать с девицами и скакать на конях, да еще об заклад биться - кто скорей доскачет, - огорчался отец Федор, косясь на попадью: матушка в молодые годы и сама любила бегать на игрища. - А как хорошо все могло бы быть. Прошло бы еще немного времени, и Алеша принял бы священнический сан, как и положено сыну священника. Вон как город растет. Строятся новые церкви. Стал бы Алеша служить где-нибудь неподалеку. Обзавелся своим домом…»

Отец Федор был нравом смирен и не любил в доме свары и споров, но все же не мог удержать себя. И только, бывало, Алешенька за порог, давал себе волю. Голос попов был бархатно густ не по стати. Бородка вкось. Очи - то ли в огне, то ли в тумане.

- Таков ли должен быть священник… пастырь своих прихожан. Ведь сказано: «Он есть уста божьи… врач больных… соль земли!…»

Попадья слушала, крепилась, потому что негоже жене перечить мужу, но иной раз не могла смолчать.

- «Соль земли… уста божьи…» Может, оно так и Должно быть, а на самом деле… Взять хоть их епископа… Проповедь говорил: «Человек человеку - брат…» А сам… Живет в алчности, творит неправду и зло, берет мзду неправую, вольных людей работит, как холопов.

Поп, как весенний гром - прогремел и смолк. Закончил тихо:

- Всяко бывает. - Но сам он, слава богу, прожил, никого не неволил и мзды не тянул.

Попадья ничего не ответила, вздохнула про себя: «Все правда. Он не брал - святая душа! Брала она. А иначе разве был бы у них на столе поросенок, и маковый пирог, и иные сладкие яства и пития. И на огороде их, что тянется за домом, и сейчас работают людишки,- не самой же ей плуг волочить».

Так судили и рядили поп с попадьей. А сам Алешенька? О чем он думал?

Перед его глазами все чаще вставал далекий теперь Киев. Нет, не монастырь, не тихая обитель, где провел он свое отрочество. Ах, Киев, Киев!… Людная Крещатная долина, где перекрещиваются, сходясь, дальние дороги. Идут обозы с куньими и собольими мехами - данью вятичей, с крепкими золотистыми медами, добытыми старательными бортниками в чудских и смоленских лесах. Летят нарядные боярские возки. Иной раз выглянет разрумяненное морозом девичье лицо. Промелькнуло, и все, никогда больше не увидит его Алеша. А то со сворой лающих псов, с ловчими, вооруженными рогатинами и копьями, проскачет боярин - в леса, на охоту. Ну разве это не счастье вот так скакать, торопя быстроногого коня, сгоряча загнать матерого волка, или один на один взять медведя-шатуна, или свалить ловким ударом красавца тура…

А еще всплывало в памяти, как однажды пошел Алеша с чернецом монахом к Днепру мыть котлы, в которых варили пищу. И случилось, в те поры подъехали поить коней воины - княжеские дружинники. И один молодой, чуть постарше Алеши, легко и упруго соскочил с коня. И пока его вороной поджарый конь тянул мягкими губами днепровскую воду, всадник стоял и глядел в повитые утренним туманом дали, где из воды, раскинув спицами лучи, медленно всплывало солнце. Конь напился и, роняя сверкающие капли, поднял голову. Всадник потянул его за узду, вскочил в седло, и солнце золотом заиграло на кованых латах. Юноша гордо, словно князь, глянул сверху вниз на Алешу, стоявшего перед ним с черным котлом в руках, и тронул коня. Алеша же, кинув недочищенный котел, побрел куда глаза глядят, не разбирая дороги. Шел и глотал слезы, всей душой завидуя этому юноше в одежде воина с гордым непреклонным лицом.

Монах- черноризец скорбно покачал головой, посетовал, что вот идут эти воины на жестокую сечу и кто знает -воротятся ли назад. А Алеша думал: «Пусть сеча! Пусть смерть! Но вот так спокойно и гордо, ничего не страшась, идти навстречу своей судьбе. А потом - скачка… свист ветра в ушах… горячка боя… Сойтись с врагом, разить его, не щадя своей жизни - это ведь и есть счастье!» Когда, взобравшись на самую кручу, Алеша остановился, монах все еще торчал на желтом песчаном откосе, как черная галка. Рядом с ним черным яйцом валялся недомытый котел.

Алеша так и не знает, вернулся ли тот юноша с поля боя или сложил свою голову в сече, но зависть к нему до сих пор жалила Алешино сердце. Он, Алеша, сын священника и сам тоже должен стать попом…

Тогда впервые он с горечью подумал о своем будущем, которое было решено и назначено ему другими. Думал и теперь. Но скорбные думы не мешали Алеше с весельем проводить дни и ночи. За братом тянулись и сестры-девицы.

Поп- отец, хмурясь, смотрел, как наряжаются дочки, собираясь на гулянье. Будь на то отцовская воля, не пускал бы он девок. Но разве удержишь их, когда рядом жена-потатчица. И сердясь на попадью, отец Федор вспоминал былые обиды и недостатки жены. Смолоду была своевольна. Укоряла его, что завез ее с веселой Черниговской земли сюда, в лесную глухомань. Легкомысленна, а его попрекает, будто заглядывается он в церкви на прихожанок. И перечит, и всегда старается настоять на своем. И до сих пор верит в волхованы и колдовские словеса, которыми будто бы можно вылечить от болезни, и в домового, и в зачиханье, сколько ни втолковывал он ей, что сие есть суеверие…

Матушка понимала: отец Федор сердит на Алешеньку, и все ему теперь не так. И когда молодежь ушла, подошла к мужу и, обхватив сильными руками, крепко прижала к себе. Нет, он нисколько не изменился с тех пор, как она стала его женой: не раздобрел с годами, не приобрел дородства. Невысокого роста, пустокостый, со своей реденькой бородкой, был он легок душой и телом.

Несмотря на разногласия, они жили в любви и мире уже сколько лет. Она всегда была ему верной помощницей и опорой. Совсем молоденьким поп был направлен в дальний приход этого глухого тогда края. Жизнь была трудной и опасной. Народ, крещенный огнем и мечом, еще держался старых богов и порядков. И помнит попадья, как было страшно долгими осенними ночами, как одиноко в чужом настороженном краю. Далекой, как сон, казалась отсюда попадье родная Черниговская земля, ее места, открытые и привольные. Как плакала она, когда муж отлучался по делам. Качая детей, гадала - вернется ли жив, или убьют его здесь, в этой дремучей чужой стороне. Но бог миловал, поп возвращался живой и веселый, обнищал свою златоглазую черниговку. И не имея иных собеседников, говорил мечтательно жене о том времени, когда новая вера распространится по всей Русской земле и узрят все языки славу русского народа, возлюбленного Христом, и восплещут ему руками. И так как жена не совсем, видимо, понимала высокий смысл его слов, он старался пояснить ей понятней. Говорил, будто сказку сказывал: «У праведного старца Авраама было двое сыновей. Старший - Измаил и младший - Исаак. И как Авраам полюбил сильней младшего, так и господь бог полюбит русский народ, который поздней других народов познал христианскую веру. Но зато принял ее по велению сердца, что и есть благодать».

Попадья слушала звучный мужнин голос, думала о своем. Где-то в глубине души она считала, что господь бог обошел ее мужа и господина умом не умом, а чем-то таким, что делает мужа мужем. Может, он и разбирается в небесных делах, но в земных смыслит не очень. И ей, наверное, не придется сидеть за мужниной спиной, как сидят иные женки. Совсем неизвестно, как еще сложится их жизнь. Но вопреки опасениям жены, нового попа в приходе полюбили за веселый незлобивый нрав, за справедливость и доброту. И хотя не всегда понимали, что он говорил в своих проповедях, но не отказывались принести к празднику своему пастырю кто - поросенка, кто - яичек, кто - меду, и вручали дары златоглазой попадье. Обзавелись они понемногу домом и добром, вырастили детей. Вот и сын Алешенька воротился учен. Она верила: судьба будет милостива к Алешеньке. Это муж ее прожил всю жизнь тихо и скромно. А Алеша… Он приятен собой, умен… Он, несомненно, будет виден, как виден в поле холм… А что любит он погулять, так это по молодости…

Неизвестно, как бы сложилась Алешина жизнь дальше. Остепенился ли он бы и в самом деле и, как мечтал батюшка Федор, стал бы по примеру отца пастырем и добрым семьянином. Или и вовсе, отгуляв вволю, постригся бы в монахи, и говорили бы о нем с почтением: «Муж благ, книжник и постник!»

Но случилось нежданное.

Однажды отец Федор воротился домой с важной новостью. Приехал Алешин крестный. Он теперь жил хоть и не в Киеве, но все равно далеко от родного города - в Новгороде. Состоял там при княжиче. В Ростов наезжал изредка. И сейчас завернул поглядеть хозяйским оком на подворье. Прослышал, наверное, про Алешеньку. И вот кличет к себе, и не медля - сегодня. Так и велел передать. Алеша не стал мешкать, и отец тотчас же повел сына к боярину. Он торопливо шагал по улицам, гордо вскинув клин бороденки. Думал: «Не может быть, чтобы боярин не обратил своего милостивого внимания на Алешу. Тощенький вислоухий малец, которого он когда-то отвез на учение в стольный, как в сказке, обернулся добрым молодцем. Вон как смотрят на него встречные знакомые, поздравляя отца, незнакомые - провожая одобрительными взглядами. И девицы и женки, что несут ведра на коромыслах, будто споткнувшись о камень, плещут воду через край, не жалея. Да что там огородницы с коромыслами!» Даже тут, на чистых улицах, проходя мимо резных окошек, украшенных вязью крылечек боярских домов, поп ловил любопытные взгляды. И еще выше вздымал клин бороденки, словно это на его молодецкие плечи, покрытые светлым кафтаном, на его стянутый алым поясом стан, на его упруго ступавшие в узконосых сапожках ноги смотрели из своих светелок девицы и боярыни.

Из ворот красивого терема выехали всадники с борзыми. Отец Федор остановился, пропуская кавалькаду, почтительно поклонился, но всадники, не обратив на него внимания, проскакали мимо.

- Сыновья боярина Петра на охоту поехали, - сказал отец Федор. Алеша завистливо поглядел вслед всадникам, перевел взгляд на терем. Там на широком балконе стояла девочка-подросток, кричала: «Ни пуху ни пера!» - и махала руками. Перехватив взгляд Алеши, показала ему язык и засмеялась. Это боярышня Елена. Озорница. Судьба еще сведет их - Алешу и Елену. Но сейчас Алеше не до девиц.

Отец Федор с Алешей вошли на подворье боярина Ратибора. За частоколом возвышался двухэтажный терем. К нему вела выстланная тесинами дорожка. Отец Федор как-то присмирел, даже, казалось, немного струхнул, когда важный челядинец, отворив двери, строго поглядел на него.

- К боярину крестник его… Нет, пускай один взойдет… Я подожду во дворе… - забормотал он.

Нескоро воротился Алеша из боярских палат. Знать, было о чем поговорить боярину с молодым поповичем. И прямо с крылечка зашагал через двор быстрыми шагами, будто спешил по важному делу.

Дело и впрямь было спешное. Боярин посылал своего крестника в Киев. Отправляться велел тотчас же. На дороге в указанных местах будут ждать его подставы с лошадьми. Скакать приказано без устали.

Вот и все, что сообщил Алеша отцу. Да еще поведал - не удержался, - что посылает его боярин с важным поручением к самому Добрыне - известному храбру, дяде Великого князя, бывшему княжескому воспитателю.

Так нежданно-негаданно снова покинул Алеша отчий дом. Мало погостевал. Недосыта поел припасенных матушкой домашних яств. Не догулял на игрищах. Оглянулся в последний раз на резные конские головы, застывшие на воротных столбах. Махнул на прощание рукой отцу с матерью, сестрам. Ускакал… Ускакал туда, куда звала его жизнь.

И никому не сказал о самом главном. А дело было такое: проговоришься - и голову потерять недолго. Вез Алеша тайную весть, о которой шепотом прошептать и то страшно. Не о простом людине грешном, не о купце тароватом и даже не о боярине знатном шла речь - о княжиче, что замыслил недоброе против отца своего, против Русской земли.

Не обидел бог детьми Великого князя. Один за другим подрастали сыновья. Чуть войдут в разум - выделяет им князь города и земли на княжение - мало ли земли в Русском государстве, хватит на всех. И самому спокойнее, когда сидят посадниками всюду не чужаки - родная кровь. И вот теперь, кто осмелится сказать наветное слово отцу против сына, что замыслил он отойти, отделиться. Это ведь не ветвь обрубить у дерева. Не просто блудный сын собирается уйти из отцовского дома. Княжич отойдет не с пустыми руками - обломит кус родной земли, оторвет от родины. Не просто ссора поднимется - брань, сеча меж своими, польется кровь… Вот с какой вестью посылал своего крестника боярин к Добрыне, храброму воину, первому советнику Великого князя.

Итак, в Киев с тайным поручением спешно поскакал Алеша Попович. В стольный град к князю Владимиру Святославовичу поехал, как нам известно, и Илья Муромец. И мы тоже сейчас отправимся в древний Киев.