"Альберт Анатольевич Лиханов. Кикимора " - читать интересную книгу автора

в восторге. Но орать нельзя. Во-первых, стыдно. Стыдно признаться, что я
первый раз в жизни еду верхом, хоть и на запряженной в телегу лошади. Орать
нельзя еще и потому, что, может, раз в жизни Машку запрягли без битья и
криков - грубых, матерных, проклятых криков.
Я дотягиваюсь до Машкиной гривы - боюсь свалиться, и все же
дотягиваюсь, - треплю ее шею: спасибо! Хотелось бы погладить твои уши -
единственное веселое, что есть в тебе, они шевелятся направо-налево, чутко
поворачиваются, настороженно слушают мир вокруг, и хотя слушают с опаской и
осторожностью, но двигаются весело - веселые уши.
Возле ворот Мирон кричит: "Тпр-ру!", и лошадь останавливается. Мне
теперь не помогают, а слезть красиво я еще не умею. Я сваливаюсь, будто
куль с мукой, а поднимаясь, шепчу Машке:
- Извини!
Она фыркает. Отфыркивается от моих слов: мол, какие пустяки! Я смотрю
на крыльцо, скова вижу Полю и Захаровну и тут понимаю, что их взгляды
что-то означают. Конечно, и поддерживают, ободряют, хвалят меня, но не
только.
Сдерживают Мирона?
Он проезжает мимо меня, я кричу ему весело, простив его прегрешения:
- Спасибо!
Но он как будто оледенел. Я кричу рядом, и громко, почти в ухо ему, а
он ничего не слышит.
Машка доходит до угла, и Мирон вдруг принимается хвостать ее вожжами.
Сердце мое сжимается.
Что за человек? Что за кикимора?


В тот же день, пока Мирон уезжал за детским питанием, я проделал
хорошую дыру в стене конюшни. Взял молоток и стамеску из отцовского
столярного хозяйства, подтащил лестницу и расширил щель, примеченную днем.
Работал я спокойно и хозяйски, ведь эта сторона конюшни выходила к нам во
двор. Через дыру можно было даже погладить Машку.
"Форточку" свою я заткнул куском старой пакли, так что и конспирация
соблюдена.
Инструмент я аккуратно сложил в положенное место, а лестницу оставил
возле конюшни.
Мне все помогало, даже сама природа!
В воздухе уже давно намечались перемены, только пока неясно какие, и
вот морозец приуныл, потеплело, зато небо укутали низкие лохматые тучи,
похожие на серые домашние тапочки из собачьего меха, и начался настоящий
праздник - повалил снег. Да какой! Будто там, в небесной канцелярии,
недовыполнили производственный план и вдруг спохватились, открыли все
заслонки. Таких крупных хлопьев я в жизни не видывал. Снег так торопился на
землю, что падал не отдельными снежинками, а целыми пригоршнями.
В мгновение все вокруг исчезло: забор, дом и даже конюшня, которая
была совсем рядом. Сугробы пухли на глазах, и весь мусор, который наскоблил
я стамеской, сперва затушевало, а потом совсем стерло с лица земли. Никаких
следов!
Не очень-то я боялся этих следов, но на всякий случай, конечно,
неплохо, ведь я не хотел, чтобы про мою "форточку" знал хоть кто-нибудь.