"Владимир Личутин. Вдова Нюра" - читать интересную книгу автора

Тут коротко и больно толкнуло сердце, словно бы стало оно поперек
груди, и сразу туманно ожил навязчивый сон, и Нюра, опираясь на столетию,
снова потянулась всем телом к снимку, разглядывая Семейкино лицо. Но оно
было неизменно самодовольным, с грозными бровями и твердыми припухлыми
губами. "Наверное, от вина, - подумала вдруг, - на берег-то сошли с
ледокола, дак, думаешь, мало вина выжорали, такие жорева на вино-то".
Вспомнила, как прощались с Семейкой: на германскую походил, так в сенях
придавил, аж в грудях ойкнуло. Но пошто-то лицо не показалось во сне, вроде
бы и Семейко был, а вроде бы и не он. "Еще чикнусь на старости лет.
Охолонуться надо, охолонуться..."
Уже с испугом оглядела избу, подумала, что пора в лес собираться, но
еще прошла в красный угол и достала за божницей закапанный свечкой листок
бумаги, косо исписанный карандашом. Еще в тридцать втором по какому-то делу,
то ли огневого припаса просила достать, иль в охотничьей снасти была нужда,
но только писала Нюра в Долгую Щелью, и тогда от Семейки Нечаева ответ не
задержался:
"Здравствуйте вы наша дорогая Анна Ивановна, - по слогам читала Нюра,
поднеся письмо к самому сальничку и близоруко щурясь. Порой она вздыхала, и
жидкое пламя светильника пугливо завивалось, качая на потолке густую тень. -
Шлем мы и вся наша семья вкупе понискому поклону и желаем тебе всего
хорошего а главное в жизни здоровия и счастия. Теперь спешим сообщить письмо
ваше получили но извини что так долго не писал я все время находился в
транспорте помесяцу дома не был вот почему и не писал. Пишу о своей жизни.
Живем не совсем, корову зимой продал под мясо и не купил, а внастоящее время
коровы порато дороги да и продажных нету итак живу без коровы продукции ни
какой нет, живем на капусты и на репы. Жить не важно хлеба из лавки недавают
на своей мякине живем..."
"Ну-ну, все так и было. А уж ничего не спросил, каково мне, сиротее", -
кивала простоволосой головой Нюра, смутно и горько сожалея, что ничего
нового не вычитала в давнем письме. Егарма цапала дверь, просительно
взвизгивала, видно, желала еды и воли: в узкое смотровое оконце в полтора
бревна, неровно закрытое волочильной доской, проникал пронзительный, как
лезвие ножа, свет, он слепил и будоражил суку и заставлял нервно проситься в
избу. От коротких собачьих всхлипов Нюра опомнилась, пришла в себя, в углу
на лавке заметила вчерашнюю бутылку с остатками водки, заткнутую бумажной
закруткой, горестно всплеснула руками, уже страшась своей забывчивости.
"Осподи, Акимушку-то вчера не навестила, сыночка-то моего, - поясно
склонилась перед божницей, потом торопливо засветила лампадку. - Осподи, иго
твое - благо мое. Только не дай упасть, потерять разум, дай-ко мне дожить в
чести. На тебя, отец родимый, вся надея. Лучше наголодаться и нахолодаться,
чем глупой, беспамятной быть да людей смешить. Боженька, ты кроток и смирен
сердцем, доброта твоя велика, и свет, воссиянный над тобою, греет нас, сирых
и убогих. Так дай же благости и покоя душе моей, не поскупись..."
Льдистые оконца заголубели, морошечный свет потек из верхних стеколок
наискосок и дрожаще разлился по полу. Пламя от светильника потускнело, и
как-то сразу и резко в избе запахло горелым салом. Нюра задула пиликалку,
прижав острый огонек в щепоти и совсем не чувствуя боли в задубелых пальцах.
Потом стянула с печи пиджак, малицу и заботливо оделась, через голову
продела лузан, холщовый мешок, уж потом только туже подпоясалась кушаком, за
плечо закинула дробовку и сразу стала мужик мужиком, длинная, мешковатая, с