"Владимир Личутин. Вдова Нюра" - читать интересную книгу автора

вскрики, словно бы кто маялся сейчас в тоске и страхе.
У Нюры сердце не спохватилось, не вздрогнуло, она лишь безразлично и
устало оглянулась, направляя дыхание, потуже схватилась за дужку ведерка с
молоком и хрустко скользнула по лыжне. Лес сразу отшатнулся, в прогале,
добытая топором и потом Осипа Усана, показалась просторная чищеница с
одинокой креневой елью посередке, а на дальней опушке, где опадала бережина
в чуть приметный овражек лесной реки, подобно неряшливо сметанным зародам,
сутулилось Нюрино житье: изба, амбар, банька на задах.
Поляна была облита тусклым неживым светом, снег лежал округло, словно
бы вспухая и выбраживая в огромной квашне, готовый пролиться, и даже
чудилось, что он зыбко дрожит, насквозь пронзенный широкой лыжней. Глухо,
как сквозь вату, забасила собака: Нюра ее держала в сенях, чтобы ненароком
не заели волки. Егарма была тонконогая вихлястая сука с развесистыми ушами,
какая-то странная помесь лайки с уродливой дворнягой, но исключительно лаяла
она белку и боровую птицу. Собака, смиряя радостную упругую дрожь, ткнулась
в подол хозяйкиной малицы, скользнула короткошерстным боком, едва различимая
в немощном пятне света, просочившемся в проем двери.
- Ну, поди прочь, Егарма, - ласково отпехнула коленом суку. Нюра
держала собаку в строгости, не поваживала водиться у стола и выпрашивать
куски и только в редкие запальные морозы запускала на ночь к порогу. Но,
услышав в голосе хозяйки теплое участие, Егарма тонко подала голос,
напоминая, что оголодала уже и не прочь бы перед сном согреть нутро едой. К
распахнутой двери в избу сука не кинулась, почуяв обжитое тепло, а понарошке
словно бы отвернулась, просунув в проем уличных ворот острую морду и
принюхиваясь к завечеревшей тайге, полной смутных шорохов и запахов. Шерсть
на загривке тревожно вздыбилась, когда что-то нервное и злое почувствовала
Егарма в потоке морозного воздуха, пронизанного только ей слышными запахами;
и тогда она завыла вдруг пугающе, навзлет, радуясь тайно всем существом, что
хозяйка наконец вернулась, а тесный мрак сеней уютен и знаком.
Нюра запалила на засторонке печи сальничек, крохотную пиликалку, и, не
раздеваясь сразу, еще посидела на лавке, как бы заново оглядывая избу и
привыкая к ней: но все было обжито и неизменно тут, как десять, тридцать,
пятьдесят лет назад. Та же битая из глины осадистая печь, густо расписанная
пышными цветами; около дощатая загородка, на которой тускло проступали
желто-красные звериные лики; гладко тесанные топором стены, крашенные охрой;
связки куропачьих крыльев над дверями; а еще выше пучки подсохших вересовых
веток, источающих слабый лесовой запах, изводящий из избы всякую заразу; в
переднем простенке длинный стол, в левом углу шкаф-поставец с посудой и
наблюдник с медными тазами и подсвечниками; в красном углу подслеповато
дрожала лампадка, и в скупом ее свете едва проступал стертый лик Казанской
божьей матери; вдоль боковой стены стояла деревянная своедельная кровать,
накрытая пестрым одеялом. По неряшливой пыльности углов и застарелому запаху
избы чувствовалось, что здесь живет старая одинокая женщина, уставшая от
долгой жизни и работы, и которой уже не хочется что-то делать, крутиться,
чтобы как-то еще скрасить житье.
Поняв, что в избе все неизменно, и поникнув душой, Нюра вдруг сразу
устала: захотелось упасть на кровать и забыться, но и этого нельзя было
сделать ей, ведь оставались свои, бабьи заботы, и потому, превозмогая
вялость, старуха забродила по избе путано и бестолково. Головою Нюра была
повыше воронца, и оттого приходилось нагибаться, когда слонялась из