"Владимир Личутин. Фармазон (Роман) " - читать интересную книгу автора

представлял, как хорошо бы сейчас запалить костерок, воткнуть в заилевший
песок мытарь и на вершинку его навесить котелок с родниковой водицей, а
после, запахнувшись в шубу, из этого затишка долго глядеть в распластанное
море и с нечаянной радостью постоянно слышать под ногами земную надежную
твердь.
Выпитая водка поначалу не согрела Тяпуева, не сбаламутила шально, не
навела веселья в отмякшей душе, а муторным комом легла где-то под горлом и
постоянно отрыгалась сивухой. Сметанин еще приставал, тянул кружку, но Иван
Павлович отнекивался, показывал на живот, дескать, нельзя, и натянуто
улыбался. И постепенно в этом тихо скользящем ковчеге он остался наедине с
собой, и море сразу со всем своим размахом удушающе навалилось на Тяпуева.
Весь морской распах был как бы накрыт траурным тонким крепом, но под ним
гибко сплетались водяные щупальцы, готовые вот-вот скинуть покрывало и
смертельно обвить ничтожных тварей, чудом и неразумением оказавшихся на
скользком и чутко дрожащем ковчеге. Тяпуева позывало на тошноту, наверное,
его забирала морская болезнь, но он крепился, ибо самым унизительным для
него было бы оказаться вдруг где-то на дне карбаса, под грязными сапожищами,
в самом непотребном состоянии и задыхаться в собственной рвоте на тайную
посмешку мужикам.
Вроде бы свой человек Тяпуев этим просторам, на диком берегу возрос,
под ветряной сентябрьский присвист и под прибойный приветственный гул была
обрезана пуповинка; но вот не приняла его душа своевольного моря, которое ни
во что не веровало, никому не смирялось, жило само по себе и по своему
хотению правило человеком, миловало или жаловало, губило иль возносило,
кормило иль хоронило. А может, от отца, по роду и крови вошла в Ваньку
необъяснимая болезнь. Был отец пришлым на Зимнем берегу, из каргопольских
хуторов, из той породы хрещеных, легких на ногу подорожных людей, коим дом
родной в тягость, и, скитаясь по губернии, промышляя, чем Бог на душу
положит, забрел Пашка Тяпуев случайно в Вазицу, да тут и осел. Но к морю он
не пристал, на звериные бои не ходил, береговой подушный тоньской пай
продавал, а сам нанимался в засольщики на рыбстаны, осенями ошивался по
городским пристаням и кабакам и, глядя на шумную торговую жизнь, каждый раз
мечтал развернуться, стать на ноги: с этой мечтой навещал ближайший кабак и
все до последней гривны спускал питейному служке.
Опухший, расхристанный, на последней попутной шняке возвращался он в
Вазицу, зиму валялся на печи, строил сказочные прожекты, как разбогатеет
следующим летом, а когда скучно и тошно становилось от долгих зимних будней,
гонялся с поленом за женой иль писал прошения. Но однажды, видно, что-то
нарушилось в голове у Пашки Тяпуева иль жизнь шалая надоела, которая упорно
шла наперекосяк, но только нашли мужика на чердаке с вервью на шее, и
остались от него баба бессловесная и неурядливая, сын Ванька семигодовалый
да последнее прошение по собственному делу, которое, быть может, каким-то
странным образом и закруглило эту случайную судьбу.
"... Февраля четвертого дня тоись Прощеное Воскресенье на масляной один
крестьянин деревни Вазицы Степан Алексеевич Сметанин встретил меня блись
Федора Малыгина дома, где было хороводное веселие, женского и мужского полу
было очень много и бросился на миня, аки разъяренный лев и хотел мине
схватить, а брат и жена евонные держали, но удержать не могли, поэтому он
кричал: этого абликата убью и разорву на мелкие части. Я вижу свирепаво
терзателя прет собою и бросился бежать что есть силы. Сметанин за мною